Профессор Хили был крупным мужчиной пятидесяти с небольшим лет. Маленькие, скептические и ярко-синие глаза. Когда я зашел к нему в кабинет, он подарил мне крепчайшее рукопожатие. "Зови меня Хили, - сказал он. - Ничего, если мексиканская кухня?" Хили довез нас на своей машине до ресторана в нескольких милях от кэмпуса.
Я не знаю. Я был уставший, как уже говорил, и поэтому-то, наверное, ждал от Хили, что он как-то попробует меня подбодрить, скажет, что весь этот мучительный труд того стоит. Но после того, как мы минут двадцать потратили на обмен шутками и тому подобное, вот что он мне поведал:
- Я преподаю в бизнес-школе уже семь лет и единственное, что могу сказать, так это то, что ты выбрал себе самую что ни на есть чертову компанию. Если на то пошло, я считаю, что МБА-студентам следовало бы отвести отдельное государство.
Девиз эмбиэшника? "Я тебя перееду". Гербовый щит? Св. Георгий с драконом, да только не Георгий поражает дракона, а дракон пожирает Георгия. Гербовая птица? Калифорнийская сойка, это же очевидно. Горластая, назойливая и летает, испражняясь людям на голову.
Хили отхлебнул из банки "Две гадюки".
- Вот именно, - кивнул он, - черт знает что за типы.
Он протянул мне еще одно пиво.
- Откуси перчику-халапеньо и смой его вот этим, - посоветовал он. - Забудешь все на свете.
Когда прилетела Эдита, все пошло наперекосяк. Я проспал, не услышав будильника, и опоздал в аэропорт. Оттуда мы выехали на трассу номер 1, тихоокеанский хайвэй, по идее одну из самых живописных дорог в Америке, но ветер бросал в лобовое стекло дождь и соленые брызги, а море и небо смахивали на засаленный свинец. Добравшись домой и взявшись помогать Филиппу готовить праздничный ужин, я пересушил картофельное пюре, опрокинул бутылку французского вина, которую Филипп открыл и поставил подышать на стол, а потом уронил на палас в столовой тарелку с начинкой для фарширования индюшки.
В субботу вечером мы с Эдитой съездили поужинать в Сан-Франциско, но мне пришлось бороться с сонливостью, начиная с закусок и кончая десертом. Не ранее чем во второй половине дня в воскресенье я стал ощущать, что хоть как-то восстанавливаюсь. К тому моменту у нас оставалось так мало времени до отъезда Эдиты в аэропорт, что удалось только взять напрокат пару велосипедов и объехать кэмпус кругом.
Эдита пробовала убедить меня, что длинный, ничем не занятый и ленивый уик-энд - это как раз то, чего ей хотелось. Но я чувствовал себя виноватым. Считал, что это все моя ошибка. Стокгольмский синдром.
Летаргия, наступившая после зачетной сессии, резко прервалась с началом девятой недели. Студенты, с трудом шевелившиеся в течение трех предыдущих недель, внезапно начали вести себя так, словно их ужалило током. Событием, ответственным за это превращение, стала консультация, которую в обеденный перерыв устроила Эстер Саймон по поводу предстоящей семестровой сессии.
Студенты еще разрывали пакеты с чипсами и шипели открываемыми банками с газировкой, когда Эстер принялась за свою речь.
- Из года в год, - начала она умиротворяющим тоном, - мне доводится видеть, как первокурсники удивляют самих себя, насколько хорошо им удается справиться с семестровой сессией. К сожалению, доводилось также стать свидетелем нередких случаев рвоты и приступов неудержимого поноса, которые требовали медицинской помощи, причем в среднем раз в два года приходится госпитализировать по студенту с диагнозом полного нервного расстройства, переходящего в психоз.
Народ отложил бутерброды и начал медленно выпрямляться.
- Нет-нет, пожалуйста, не пугайтесь, - поспешила добавить она.
Эстер Саймон говорила почти час. Она предупредила, что мы категорически должны принять все меры, чтобы приходить на экзамены, полностью усвоив материал и вооружившись хорошо проработанными конспектами, кои следует оснастить закладками и перекрестными ссылками, и имея на руках план атаки, куда должна войти методика изучения текста вопросов и расчета отводимого на каждый из них времени. Он дала нам советы по поводу режима питания, призывая перед экзаменом потреблять белки, а не углеводы. Она захватила и режим сна. "На утренних занятиях вы можете выйти сухими из воды, продремав с 8 до 9, или даже до 9.30. На экзамене, начинающемся в восемь утра, этого вам сделать не удастся. Так что сейчас самое время, чтобы начать приучать себя просыпаться в 6.30, делать небольшую зарядку - годится и велосипед, и аэробика, и бег трусцой, - съедать полноценный завтрак, принимать душ, одеваться и приходить в состояние полной готовности и бодрости к 7.45".
- Я не понял, она специально на нас тоску нагоняет, или что? - сказал Сэм Барретт, когда мы вышли после консультации во дворик. Сэм был одним из тех семи студентов, кто получил за "лесоводство" оценку ниже моей, а по ОБ у него была "Р-минус", причем профессор присовокупил пометку, что на самом деле ему стоило бы поставить "U".
- Я-то думал, у меня семестровая сессия вот где, - добавил Сэм. - А сейчас надо еще соображать, успею ли я добежать до сортира, проблевываясь по ходу дела, и кого из нас отсюда потащат в смирительной рубашке. Клал я на это место.
СЕМЬ
Сессия:
Крестьянский бунт
1 декабря
Я отметил, что сегодня, в первый декабрьский день, температура достигла почти семидесяти градусов и что после того, как рассеялся утренний туман, всю местность залил солнечный свет. Чем ближе сессия, тем сильнее вся эта красота начинает действовать на нервы. У меня нехорошие предчувствия, я устал и подавлен. Хочется дождя со снегом.
Саймон настолько смутила мой дух, что последние две недели семестра я начинал свои дни в 6.30, прямо как она и призывала делать. Я выбирался на пробежку среди промозглых, туманных холмов, потом съедал яичницу-болтунью из пары яиц, подзаряжаясь белком. К 8.00 я уже был в состоянии боевой готовности, это так, но к 8.30 начинал клевать носом, сидя в классе. По вечерам я занимался даже в еще большем одиночестве. То же самое делали и Филипп с Джо. Когда это становилось непереносимым, мы выползали на кухню.
- Хочу на горные лыжи, - регулярно жаловался Филипп. Он страдал не по Швейцарии, а по озеру Тахо.
- Всю жизнь мечтал покататься на лыжах на американском Западе, - говорил Филипп. - В Швейцарии всем известно, что на Сьерра-Невада не такой снег, как у нас, более легкий и глубокий. Вот уже и в газетах пишут, что на Тахо начались первые серьезные снегопады. Но швейцарскому мальчишке надо сидеть в своей комнате и учиться…
Джо кругами ходил по кухне, ладонями сжимая кружку, как в тисках. "Мне надо по первому классу сдать эти экзамены", - повторял он. Джо считал, что получить как можно больше "H" - это серьезный карьерный фактор, хотя Стенфорд запретил корпоративным вербовщикам задавать студентам вопросы про их оценки.
- А-а, да пусть им не разрешается спрашивать напрямую, - спорил Джо. - Но я вам говорю, у них нюх на "Н", будьте спокойны.
Джо допивал кофе, потом прыжками взбегал по лестнице, возвращаясь работать в свою каморку. Мы с Филиппом еще оставались посидеть, но ненадолго. Филипп решил превратить минимум одну из своих "Р с плюсом" в полновесную "Н", а мне еще оставалось разделаться с "U".
Как-то утром, на седьмой неделе семестра, мы пришли на очередное занятие по "лесоводству", заняли свои места и потом просто сидели, следя, как минутная стрелка на настенных часах перевалила через 8.00, затем 8.15… 8.30… Никаких следов профессора Кемаля. Студенты уже начали вставать, чтобы покинуть аудиторию ("Должно быть, у Кемаля машина сломалась, - сказал Сэм Барретт, - а я, между прочим, вполне бы мог часика полтора позаниматься…"), как появился декан Словаки.
- Сегодня ваш класс буду вести я, - сказал он. Он выглядел несколько растрепанным, будто бежал рысью всю дорогу из кабинета. - У профессора Кемаля заболел один из членов семьи. Кто-нибудь может одолжить учебник?
Четыре последующих занятия у нас были замещающие преподаватели, либо декан Словаки, либо профессор из Вартона, с визитом приглашенный в Стенфорд. На одном из занятий этот профессор мог начать лекцию по новой теме, например, "Выбор в неблагоприятных условиях". В следующий раз вместо него появлялся Словаки и принимался обсуждать тонкие аспекты гауссова распределения. Потом опять приходил профессор из Вартона и на этот раз рассказывал про биномиальное и непрерывное распределения. "Ни один из этих ребят понятия не имеет, о чем должны быть наши лекции, - говорил Джо. - Они меня убивают".
Не помогло и возвращение профессора Кемаля на девятой неделе. Заболел его отец, причем до сих пор лежал в больнице. Кемаль выглядел усталым и рассеянным. "Некоторые из вас прислали открытки с пожеланием скорейшего выздоровления. - Его глаза стали наполняться подозрительной влагой. - Спасибо вам". После этого Кемаль начал говорить про совершенно новый вопрос, "Среднеквадратическое отклонение", и хотя мы уже подготовили решения четырех задач, он позволил обсуждению настолько отклониться от темы, что к концу занятия не успел даже закончить разбор второго примера.
В тот день на обеденном перерыве Сэм Барретт помахал мне рукой, приглашая к своему столику. Рядом с ним сидела высокая женщина, которую я уже знал по нашим "лесоводческим" занятиям, Луиза Пеллигрино, одна из его соседок по дому.
- Слыхал новости про Кемаля? - спросил Сэм. - Давай, Луиза, расскажи ему.
- Я сильно расстроилась после сегодняшнего класса, - начала Луиза. - Понимаете, я плохо сдала зачет и поэтому очень-очень пытаюсь понять материал.
- Стало быть, нас таких трое, - заметил Сэм.
- В общем, после занятия, - продолжила Луиза, - я пошла к Эстер Саймон. Мне кажется, я очень мягко с ней говорила. Не хотела жаловаться совсем. Я просто ей сказала, что многим из нас кажется, что после болезни отца Кемаль не вполне еще оправился, чтобы снова преподавать. Я ей говорю, у него ведь два класса по "деревьям", один наш, утренний, и еще один десятичасовой, и в них почти 120 первокурсников. Значит, для 120 человек есть угроза провалиться по предмету из ядра курса, причем в самый первый семестр. Я правильно говорю? Есть же такая опасность?
Мы с Сэмом согласно киваем.
- И я это все ей сказала. А она, вместо того, чтобы войти в положение, встала в позу и давай на меня: "Студенты должны понимать, что профессор Кемаль тоже человек". Вот. И еще говорит: "Не вы первая приходите сюда со своими жалобами. Я не понимаю, с какой стати студенты не могут потерпеть и поменьше требовать от профессора Кемаля".
- Нет, ты слыхал?! - вмешался Сэм. - Мы им платим, а они хотят, вишь ты, чтобы мы поменьше требовали!
Я тоже был возмущен.
- Естественно, мы все желаем его отцу поправиться, - сказал я, - но это не причина, чтобы кемалевы проблемы вставали нам поперек дороги. Если Кемаль не в состоянии преподавать, школа должна от него избавиться.
Нет, я не горжусь этим инцидентом. Но он ясно показывает, в каком состоянии находились студенты за десять дней до сессии. Мы были обессилены, беспомощны и перегружены работой, так что многого не требовалось, чтобы довести нас до истерики.
Последние семестровые занятия выпали на первую неделю декабря. Существовала традиция встречать овацией завершение каждого курса лекций, что мы и проделали на бухучете, компьютерах и ОБ. Последние классы по "лесоводству" и "микро" нуждаются в спецкомментарии.
На "лесоводстве" профессор Кемаль сделал краткое заключение и спросил, нет ли у нас вопросов по предстоящему экзамену.
Подняла руку Луиза Пеллигрино.
- Я тут поинтересовалась, - сказала она, - и выяснила, что группы, которым этот курс читали другие профессора, получили более высокие оценки на зачетной сессии. Поэтому, когда дело дойдет до нашего семестрового экзамена, я надеюсь, что будет соблюдена элементарная справедливость и что к нам будут применяться те же требования, как и для других групп.
В аудитории раздались аплодисменты.
Сэм Барретт поднял руку и спросил, будет ли экзамен проходить в помещении, где мы смогли бы действительно сосредоточиться, потому как прошлый раз в экзаменационном классе было очень шумно.
- Когда я заглянул проверить, было тихо, - ответил Кемаль.
- В тот момент - может быть. Но потом за окном начали шуметь, и очень сильно.
- А вам не пришло в голову закрыть окно?
- Да бросьте! Не принимайте меня за глупца. Окно было закрыто!
- Я с трудом могу поверить, что шум стоял такой, что действительно мешал вашему экзамену. С очень большим трудом могу поверить.
Лицо Сэма налилось кровью. Он уже открыл было рот, но вмешалась Луиза:
- Профессор Кемаль, я вот что хочу вам объяснить. У нас у всех плохие предчувствия насчет этого экзамена и для этого есть причины. Я знаю, что лично я серьезно готовилась к вашему зачету - серьезней, чем для любых других зачетов. Но на вашем экзамене я показала очень плохие результаты. Я хорошо понимаю, что этот семестр был лично для вас очень сложным, но…
- Друзья, - прервал ее Кемаль, раздраженно вскинув руки, - я вам обещаю. Вам не надо беспокоиться. Честное слово. Готовьтесь к экзамену так, как к любому другому и я вам обещаю, что беспокоиться не надо.
- Означает ли это, что курс настолько скомкан, - опять атаковал Сэм, - что вы просто готовы всем нам проставить хорошие оценки, лишь бы не связываться?
- Уверяю вас, что шансы провалить экзамен останутся, - отозвался Кемаль. - Но если вы достаточно подготовлены, вам не нужно проводить бессонные ночи, беспокоясь о результате.
Когда время занятия истекло, несколько человек присоединилось к вялым хлопкам в честь профессора Кемаля, в то время как Сэм с полудюжиной других студентов просто встали, запихали книги в сумки и молча прошли мимо Кемаля на выход.
Тем же днем, в конце послеобеденного занятия по "микро", Игер упер руки в боки и непринужденно сказал:
- Благодарю вас за внимание. После медленного старта вы многому научились, как к этому склонны все "лирики". Пожелаю удачи на экзамене. Кое-кто может посоветовать вам не беспокоиться о сессии, но я не из их числа. Настойчиво призываю отнестись к экзаменам серьезно.
Игер уже начал собирать свои бумаги, как к кафедре спустился Конор.
- Профессор Игер, - сказал он, протягивая ему небольшой сверток, - мы тут все скинулись вам на подарок.
Игер разорвал обертку и вынул из нее книгу. Затем он недоуменно взглянул на Конора:
- Эдуард Каммингс?
- Разумеется, - ответил Конор. - Ведь мы же лирики.
Когда умолк смех, Конор продолжил:
- Профессор, всех очень интересует: почему перерывы восьмиминутные?
Игер хмыкнул.
- Я уже давно заметил, что у МБА-студентов тенденция к агрессивному упрямству. Если скажешь им десять минут, они уйдут на все пятнадцать. Но если скажешь восемь, то можно быть вполне уверенным, что они вернутся в аудиторию примерно минут через десять.
Класс встретил эту последнюю колкость Игера бурными аплодисментами со вставанием.
Презрительные насмешки, которыми мы закидали Кемаля, овация, которой мы наградили Игера - они многое говорят о том осеннем семестре. Кемаль был нашим ровесником. Он хотел стать нам другом. Но семестр оказался для многих из нас травмирующим, как поле битвы, и мы не хотели этого профессора себе в приятели. Нам был нужен полководец, человек, на которого мы могли бы опереться и маршировать туда, куда он прикажет. Игер был холоден, безжалостен и педантичен. Но мы знали, что можем положиться на него, и к концу семестра относились к нему так же, как солдаты к генералу Паттону. Мы влюбились в этого мерзавца.
11 декабря
Воскресная полночь. Через восемь часов - сессия.
Как обычно, когда я вечером позвонил Стивену, он посоветовал расслабиться. Как обычно, я этого не сделал.
- Питер, они не хотят тебя проваливать, - убеждал Стивен. - Они хотят, чтобы после выпуска ты стал со временем богатым и пожертвовал своей альма матер кучу денег. Просто выучи достаточное число приемов, чтобы справиться с несколькими вопросами. А по оставшимся нацеливайся на частичный зачет. Помни, что все, что тебе нужно - это "Р". Расслабься!
А откуда я знаю, какие именно приемы мне надо разучивать? Как я могу понять, что их действительно освоил? И что конкретно может сойти за частичный зачет?
С понедельника я приступил к пятидневке, сплошь состоящей их экзаменов, по одному на каждое утро, с 8.00 до полудня. Непосредственно на экзаменах я находился в том же состоянии обостренного восприятия, которое уже испытал на зачетной сессии. Казалось, времени не существует. В полдень, когда заканчивался очередной экзамен, я со своими однокурсниками выходил во дворик и там мы толпились, смеясь и шумя, пока не начинали разбредаться маленькими группками, направляясь в столовую. За обедом на меня наваливалась усталость. Я возвращался домой, спал часа два, затем вставал, ощущая прилив холодного, колючего страха при мысли, что утром опять ждет экзамен, выпивал подряд две чашки кофе ради заряда кофеина, а потом устраивался в своем кабинете-кладовой, чтобы заниматься еще шесть-восемь часов.
Первым шло "лесоводство".
Имелось шесть вопросов. В одном из них к врачу пришел пациент, чьи симптомы свидетельствовали, что у него может быть болезнь А, В или С, с конкретными вероятностями по каждой. Врач мог предписать курс лечения 1 или 2. У них, в свою очередь, тоже имелись свои вероятности справиться с каждой из болезней. "Построить дерево решений, рассчитать вероятности и рекомендовать курс лечения".
Во втором вопросе начальник налогового управления пытался решить, сколько инспекторов надо выделить на каждую группу налогоплательщиков. Следующая задача обсуждала погоду в одном из городов, задавая вероятность выпадения дождя на тот или иной день, причем количество осадков в дождливые выходные описывалось случайно распределенной переменной с таким-то средним значением и таким-то среднеквадратическим отклонением, а сам вопрос звучал так: "Чему равна вероятность, что на ближайшие выходные дождь будет идти только один день и при этом количество осадков превысит шесть сантиметров?"
По стандартам зачетного экзамена эти задачи были примитивны, ни одна из них даже близко не напоминала запутанность "Золотой рощи". Верный своему слову, профессор Кемаль подготовил прямолинейный экзамен. По мере того, как шло время и я отвечал на один вопрос за другим, я все больше и больше начинал испытывать облегчение, так что когда к полудню все закончилось, я был расслаблен, словно только что прошел сеанс массажа.
Вторник, семестровый "микро"-экзамен Игера.