Я процитировал примеры из т. н. эпохи "баронов-грабителей". Согласно стандартной теории, когда фирма достигает монополистического положения, она задирает цены на свои товары, высасывая всю кровь из потребителей. Но практически никто из "баронов" этого не делал. Карнеги в сталелитейной промышленности, Рокфеллер в нефтяной, Форд в автомобильной - все они цены снижали, причем непрерывно совершенствуя при этом технику производства и распределения. К тому времени, когда они состарились, нация оказалась трансформирована. Дешевая нефть Рокфеллера была тем самым горючим, которое питало индустриализацию. Дешевая сталь Карнеги позволила построить железные дороги Америки и ее города. Фордовские модели "Т" и "А" стали автомашинами для широких масс. Каждый из этих людей получил свою выгоду, а именно, немыслимое богатство. Но в тот или иной момент каждый из них становился мишенью для общественного негодования. Рокфеллеру, например, пришлось даже увидеть, как его компанию, Стандард Ойл, государственным указом разбили на куски. Когда у тебя на руках такая богатая тема для обсуждения, можно разогнаться на добрую дюжину страниц. Я закончил свое эссе за полтора дня, потом сходил к офису профессора Фонта и сунул свой курсовик ему под дверь, на три дня раньше срока.
Экзамен у профессора Хили по "Бизнесу в условиях меняющейся конъюнктуры" занял все полные четыре часа, подобно экзаменам в осенний и зимний семестры, хотя на этот раз требовалось написать только два эссе. Этот экзамен был чистым удовольствием. По крайней мере, для "лирика". Я быстро и со счастливым настроением писал свою работу, изредка поглядывая вокруг и наслаждаясь видом того, как инженеры и инвестмент-банкиры кусают свои карандаши и вскидывают глаза к потолку в поисках нужных слов, то есть именно так, как я это делал раньше, сражаясь с цифрами. Месть! Ответный удар! "Бизнес в условиях меняющейся конъюнктуры" оказался единственным предметом за все мои два года в Стенфорде, по которому я заслуженно получил самую высокую отметку: "Эйч".
На "стратмене" Моррис завершил курс тем, что раздал всем по комплекту своих собственных тезисов. И что вы думаете? Оказалось, что это прозрачный, информативный текст, подлинное наслаждение читать. В нем обсуждались центральные концепции предмета: стратегические активы, изолирующие механизмы, обращенная рента, квази-рента, преимущества первого шага и т. д. и т. п. - причем на глубоко интеллектуальном, даже изощренном уровне. Словом, эти записи отличались тем, чего не было ни на лекциях, ни в рекомендованной литературе, ни на семинарских обсуждениях.
- Поверить не могу, - изумился Джо. - Чем же он занимался весь семестр, когда, выясняется, что он действительно знал, о чем говорит?
С учетом этих записей, что раздал Моррис, и тех конспектов, что Джо раздобыл для нас из класса другого преподавателя по "стратмену", подготовить экзамен было проще простого, тем более что текст экзаменационного задания выдавался заранее, для домашней проработки.
Экзамен по "макро" потребовал использовать массу математики и вынудил такого "лирика", как я, работать как можно быстрее, не теряя ни минуты из отведенных четырех часов. В этом смысле он был таким же, как и осенне-зимние экзамены. Отличие в том, что к этому моменту я знал, что делать. Я прорабатывал задачи, применял формулы и приложил все усилия, чтобы полностью заполнить хотя бы одну синюю экзаменационную тетрадь, тем самым вполне надежно заслужив по крайней мере частичный зачет. Вот типичный вопрос:
Как гласит теория, рост процентных ставок побуждает людей сокращать долю текущего потребления относительно текущего дохода. Соответственно, люди повышают долю текущих накоплений. С другой стороны, хотя временное падение производственной функции вызывает повышение процентных ставок в условиях замкнутой экономики, это не ведет к каким бы то ни было изменениям в доле агрегированного потребления в составе агрегированного дохода…
Обосновать этот результат.
Оглядываясь назад, сейчас я вижу, что понять такого типа вопрос - это значит обладать весьма своеобразным складом ума, своего рода находиться в состоянии временного психоза. К весеннему семестру я такие вопросы считал само собой разумеющимися.
И вот - финальный экзамен финальной сессии: "Маркетинг".
- На экзамене вам отводится четыре часа на разбор трех задач, - так сказал нам Доусон на последней лекции. - Не просто слов жду я от вас, класс, и не просто набора цифр. Я хочу видеть полный анализ. Это означает и то и другое.
- Я сильно нервничаю, не знаю, что и делать, - призналась Дженнифер за несколько дней до экзамена. - Мы в семестре по меньшей мере часов десять тратили на каждую задачу практикума. А сейчас он говорит, что на четыре часа у нас три задачи. Я просто не понимаю…
Никто этого не понимал. И как готовиться - этого тоже никто не знал. Мы с Конором как-то после обеда пошли в читалку, чтобы прикинуть, что и как можно сделать. Полчаса мы потратили на просмотр своих конспектов, потом сдались. "Как можно практиковаться в расчетах, когда самой задачи и в глаза не видел?" - заметил Конор.
Утром в день экзамена, входя в аудиторию, рассаживаясь по местам и раскладывая свои тетрадки, нервы у всех были взвинчены. Однако Доусон, который раньше всегда появлялся на занятиях в костюме с галстуком, сейчас стоял возле кафедры, облаченный в джинсы и легкий свитер. Он улыбался, а от его обычного пристального взора не осталось и следа. Он выглядел расслаблено.
- Класс, - сказал он, когда все притихли, - финальные экзамены важны по двум причинам.
Одна причина - это баллы. У Доусона, однако, сейчас на руках имелось достаточно данных, чтобы проставить оценку каждому индивидууму из нашего класса. Другая причина - собственно знания. Но ведь подавляющий объем знаний студенты получали именно когда готовились к экзаменам, а не по ходу их сдачи.
- К текущему моменту вы сделали с точки зрения учебы все, что было в ваших силах. Так что экзамен я отменяю. Приятного вам лета, класс.
И с этими словами Доусон вышел вон.
Аудитория взорвалась. Джо Лайонс и Гуннар Хааконсен принялись шлепать друг друга по ладони. Мы с Конором обменялись крепчайшим рукопожатием, а Дженнифер с Сарой кинулись обниматься.
- Для обеда слишком рано, - сказал Конор, когда мы вышли во дворик. Часы показывали восемь двадцать утра. - Я, пожалуй, домой поеду. Мы в Тахо сняли домик на уик-энд, так что для Кэйт будет большой подмогой, ежели мы вдвоем начнем прямо сейчас паковаться.
Я оставил ему адрес той квартиры, что арендовал на лето в Нью-Йорке.
А потом я отправился в Портола-Вэлли, чтобы самому начать укладывать вещи. Большую часть того дня я потратил на неоднократные поездки в Редвуд-сити, где вместе с пятью другими студентами снял на лето небольшой склад, типа гаража. Туда я запихал свой велосипед, стереосистему, подавлющую часть своих носильных вещей, восемь коробок с учебниками и конспектами. Тем вечером Джо завел свой магнитофон на полную мощность, чтобы слушать музыку, пока сам возился с пылесосом. "Времени нет! А грязный дом тоже не оставишь, верно?" В полночь мы все трое - Джо, Филипп и я - залезли в свою кадку с горячей водой, в последний раз. Накупавшись-насидевшись, вылезли из нее и Джо отключил мотор и выдернул сливную пробку.
Утром, забравшись сообща в арендованный микроавтобус, мы отбыли в аэропорт.
ЭПИЛОГ
Рай
(или вроде того)
Признаю, в этой моей истории есть много недосказанного. Но такова сама природа бизнес-школы. Первый год учебы собрал вместе пеструю группу студентов, которые прошли напряженное, уникальное испытание. А затем этот год кончился. Вот, собственно, и все.
Вернувшись на второй курс, мы распределились по нескольким десяткам факультативных предметов. Те из моих однокурсников, кто решил искать удачи на Уолл Стрите, пошли на занятия по углубленным финансам. Я поступил иначе и вместо этого стал ходить на один по-настоящему элементарный финансовый курс, тот самый, где для группы, составленной по большей части из "лириков", объяснялись примитивные темы вроде методов, которыми компании управляют движением своей ликвидной наличности. Я был рад, что уже не надо вновь тонуть в материале. Но вместе с тем чувствовал своего рода нехватку, что уже не придется слышать, как Гуннар Хааконсен и Джон Лайонс задают глубокомысленные вопросы по таким аспектам финансов, к которым я даже не знал, как подступиться. Да уж, бывало такое…
Инженеры и прочие спецы по цифрам взяли себе предметы типа информатики и бизнес-математики. Среди них же наблюдалась склонность посещать факультативные занятия по вопросам творчества и индивидуального развития. (Один из этих предметов, окрещенный "исповедальня", включал в себя недельную поездку в удаленный кэмпус, где студенты поклялись никогда не повторять услышанного, после чего распахнули друг другу свои души). Дипломированные аудиторы пошли на факультатив по бухучету. (Как-то вечером, сидя в компьютерном классе, я увидел, как студенты с курса бухучета возятся с распечаткой длиной футов десять. Со стороны они напоминали древнекитайских чиновников, штудирующих некий религиозный свиток).
Даже на втором курсе я чувствовал себя еще слишком слабым в бизнес-вопросах, чтобы выбрать специализацию. Поэтому я продолжил искать себя в самых разных областях. Записался на курс по недвижимости, в котором каждой подгруппе поручалось отыскать в центре Сан-Франциско такое здание, которое - если бы они его купили и стали им манипулировать - принесло бы прибыль. Пошел на курс предпринимательства, еще один предмет из области управления малыми предприятиями. Под руководством профессора Хили осваивал экономику Европейского Сообщества.
Любой из этих курсов был мне куда как интереснее, нежели большинство "ядреных" предметов в первом году, и я уверен, что точно так же финансовый факультатив был интереснее для инвестмент-банкиров, а бухучет - для дипломированных аудиторов. Но вот чувство единения, что мы испытывали на первом курсе - оно исчезло. Во второй год уже не было общей, длинной истории про бизнес-школу, а только 332 совершенно отдельных рассказа про отдельных студентов. (Через три недели после ориентационного занятия один из 333 членов нашего класса объявил, что сделал ошибку, поступив в Стенфорд, и уехал. Он был единственным из нас, кто не выпустился. Некоторым из однокурсников пришлось-таки повторить тот или иной предмет, чтобы добиться проходной отметки, но никого за неуспеваемость не отчислили).
Все в большей и большей степени мы начинали выходить за одни только студенческие рамки. К началу зимнего семестра большинство из нас - и я в том числе - перестали видеть в Стенфорде единственную ось, вокруг которой вращается наша жизнь. Разумеется, физически мы пребывали по-прежнему здесь, ходили на занятия и даже изо всех сил работали над интересными нам предметами. Но вот помыслы были уже о другом. О работе.
Студенты делились на три категории. Примерно пятая часть курса уже имела работу к началу второго года обучения. Джон Лайонс, для примера, всегда намеревался вернуться в Леопард Секьюритиз, где он проработал два года перед поступлением в Стенфорд, в то время как Дженнифер Тейлор, оказывается, настолько понравилась летняя практика на Дженерал Миллз, на Среднем Западе, что когда компания предложила ей постоянное место после выпуска, она тут же за это ухватилась.
Все остальные продолжали искать. Большинство вновь окунулись в пучину собеседований. Наниматели устраивали в гостиницах Пало-Альто шикарные ленчи, где подавались диковинные мини-крекеры с фуа-гра и целые подносы с крупными, сочными креветками, из числа самых дорогих. Компании за свой счет катали студентов по всей стране. Филипп пять раз летал в Нью-Йорк, пока не добился своей цели: попасть в первоклассный банк (им оказался Голдман Сакс). Что касается Джо, он позволил Саломон Бразерс дважды свозить себя в Нью-Йорк, прежде чем принял предложение своего бывшего работодателя.
Последняя категория, тоже где-то пятая часть курса, занималась тем, что Центр карьерного менеджмента именовал "самостоятельным поиском". Студенты в этой категории либо не смогли, либо не пожелали наняться на фирмы, представители которых вели собеседования у нас в кэмпусе. Им пришлось рассылать свои автобиографии, звонить по офисам и вообще устраивать собеседования, кто как мог. Ища себе работу в Дублине, Конор на сотни долларов набрал телефонных счетов за звонки и факсы, после чего в весенние каникулы слетал в Ирландию на интервью, на свои собственные деньги. В итоге он нашел себе место в одном из ирландских страховых обществ. Сэм Барретт полудюжину раз летал на Северо-запад, опять-таки за свой собственный счет, прежде чем согласился на работу в одной небольшой проектировочной фирме из Портланда.
Я сам входил в эту третью категорию и хотя, как уже говорил, имелось 332 различных истории, та, которую я могу рассказать лучше всего - это, разумеется, моя собственная. Скажем так, что моя эпопея поиска работы оказалась одной из самых колоритных на нашем курсе. Не то чтобы я этим хвастаюсь… Так вышло.
Точкой отсчета явился манхэттенский офис Диллон Рида, где я проработал все лето. Те интервьюеры, что беседовали со мной в Стенфорде, оказались правы в своем мнении, что мне инвестиционный банковский бизнес может показаться не таким интересным, как политика. Но не только по контрасту с политикой я нашел это занятие страшно скучным делом - это было по контрасту со всем, что я знал. Я просиживал за своим компьютерным экраном с 7 утра до 11 вечера, создавая гигантские, запутанные полотнища таблиц, которые объясняли клиенту, как он может, скажем, сэкономить по одной восьмой цента с акции, когда выставит свое предложение на покупку той или иной фирмы. Надо думать, для большинства моих однокурсников такие вещи были бы чрезвычайно увлекательны. Но вот я, разглядывая ряды крошечных цифр на экране, ловил себя на мысли, что это мне напоминает бесцельное, многочасовое катание по кольцевой линии нью-йоркской подземки, или то, как я мог бы сидеть на бордюрном камне возле дома и проводить эксперимент: сколько жевательной резинки можно запихать в рот, пока челюсти не сведет судорогой. Что угодно, что угодно, но только не цифры. Я напоминал себе, что для меня инвест-банкинг - это самый лучший шанс когда-либо разбогатеть. Следовало бы испытывать чувство признательности, говорил я себе, а не скуки. Но скучно было и так и эдак. К тому времени, когда кончилась моя десятинедельная практика, я знал (как и все в Диллон Риде), что не удастся мне превратиться в инвест-банкира, как бы сильно я не старался думать про деньги.
Я долго колебался, прежде чем решил признаться в этом Эдите. Мне казалось, что после моих истерик на протяжении всего первого курса Эдите захочется увидеть во мне хотя бы зачатки эмоциональной стабильности на фоне пусть даже минимальной, но реальной способности зарабатывать на жизнь. Словом, мне думалось, что Эдита ждет от меня, чтобы я повзрослел. Прикидываться, что мне якобы нравится инвест-банкинг - именно это казалось чертой зрелого, ответственного человека. В конце концов, моему отцу не всегда нравилась его работа, но он ее делал. Но когда, ближе к концу лета, я признался Эдите в истинном положении вещей, ее реакция меня ошеломила.
- Очень хорошо, - вот что она мне ответила.
Уже многие недели ей было ясно, что меня не ждет банковское счастье. "Вот сейчас ты уже можешь не притворяться".
Вернувшись в Стенфорд осенью, я ломал голову, как быть. Как можно сочетать заинтересованность в бизнесе с тем опытом, который я набрал себе в Белом доме? Я пришел к заключению, что имеет смысл работа в СМИ. Здесь ради прибыли люди оперируют словами и идеями, а не цифрами. Я попросил одного из своих друзей-журналистов, который был знаком с Робертом Максвеллом, британским "бароном" от масс-медия, написать ему письмо обо мне. Еще один друг согласился упомянуть мое имя еще кому-то, кто работал на Руперта Мердока, австралийца. Чуть позднее Стив Джобс, американский компьютерный "барон", услышал про меня еще через одного знакомого и предложил пожаловать на интервью на его фирму. Мои беседы с этими тремя людьми показали, что хотя бизнес-степень действительно открывает двери, далеко не всегда эмбиэшник захочет переступить через порог.
Когда я назвался, придя в марте в лондонский офис Роберта Максвелла, мне сказали, что мистер Максвелл хотел бы, чтобы я переговорил с одним из его американских коллег по имени Меттью Уилкс.
Уилкс, тридцати с чем-то лет, встретил меня довольно нервно. Он потратил минут двадцать, описывая на редкость увлекательные должности, которые мог бы помочь мне занять в области финансов, маркетинга или организации вещательных программ. Потом он принялся рассказывать, какой замечательный человек этот Роберт Максвелл. "Он гений, - говорил мне Уилкс, выглядя при этом не в своей тарелке. - Вы просто влюбитесь в него. Как я, например". Все это выглядело весьма странно. Работу-то искал себе я, а Уилкс отчего-то стремился мне ее всучить. Он напоминал лезущего из кожи вон торговца подержанными автомашинами, пытавшегося набрать свою квоту заказов. Должно быть Максвелл, начинал я подозревать, приказал Уилксу нанять меня во что бы то ни стало.
Минут через сорок такого монолога окна в его офисе принялись дребезжать, а комнату заполнил гулкий, давящий на уши звук: вжих, вжих, вжих… "Вертолет садится, - прокричал Уилкс. - Дадим ему пять минут, а потом пойдем наверх и поприветствуем этого великого человека".
Когда мы с Уилксом вышли из лифта на верхнем этаже, то оказались в обширном холле, где на стене висела эмблема Максвелла: гигантская буква "М" на фоне карты мира. Возле высокой двери сидели две секретарши. Одна из них взглянула на Уилкса и отрывисто кивнула. "Он вас ждет", - сказала она. Уилкс поправил галстук, нервно передернул плечами, расправляя пиджак, и открыл дверь.
Роберт Максвелл сидел за массивным столом, футах в сорока от входа. Окна высотой десять футов выходили на панораму из лондонских крыш. Сам он выглядел ростом не менее шести футов. Веса в нем, должно быть, было фунтов триста. Волосы и брови черные, как смоль - слишком черные, явно крашенные, - а костюм и рубашка отливали неоновой голубизной, оттеняемой ярко-розовым галстуком-бабочкой. Первое мое впечатление: цирковой медведь.
- Мистер Робинсон, - проурчал Максвелл. Он взял мою руку в свою лапу и покачал ее, как ручку водяного насоса. - Присаживайтесь.
Я присел на стул, Максвелл медленно втиснул свое огромное туловище в кресло, напоминая человека, садящегося в горячую ванну. Уилкс же продолжал оставаться на ногах, пока Максвелл не махнул ему нетерпеливо рукой, показывая на соседний стул.
- Итак? - Максвелл обратился к Уилксу. - Что же мы будем делать с этим молодым человеком?
Мне показалось, что Уилкс нервно сглотнул.
- Мы с Питером подробно поговорили о его карьерных интересах, - ответил Уилкс (это, разумеется чистая неправда), - и решили, что Питеру больше всего подойдет работа в электронной масс-медия.
Далее Уилкс рассказал, как долго он ждал подходящего человека, который помог бы ему с финансами и маркетингом для телевизионной собственности Максвелла в Европе. "Я мог бы внимательно проследить за Питером на первых порах и помочь ему побыстрее войти в курс дела. А потом, через год-два, можно было бы попробовать дать ему кусок бизнеса в собственное управление".