Поначалу это лишь тревожило ее, а теперь начало пугать. В Англии с ним никогда не случалось такого. Она была уверена, что это как-то связано с домом, с этим местом. Чутьем она знала это наверняка, но разумом понять была не в силах. Такое впечатление, будто им что-то завладело, поселилось в нем: некий злокозненный дух подстрекал его, когда он бывал наиболее Уязвим. Она не отваживалась говорить ему, как часто он ходит во сне. Не хотела умножать его тревоги. Хватит с него, решила она, и тех демонов, что уже его терзают.
21
– Давай уедем отсюда, – сказал Майк.
Они, как обычно по утрам, купались, сгоняя сонливость в обжигающе холодном море. Бледно-желтый диск солнца наливался с каждой секундой. Ким только что вынырнула, вода струилась по ее лицу, сверкала на обнаженной груди. Она вытерла глаза, удивленно глядя на него:
– Уехать? Но мы не можем! Почему ты хочешь уехать?
– Нам здесь не везет. Это плохое место для нас.
Он повернулся к ней бронзовой спиной и вышел из воды, рука в гипсе висела мрачным напоминанием.
Майк прошел через сад к дому. Под навесом виноградной листвы налил себе кофе и тяжело опустился на стул, осторожно положив больную руку на столешницу. Он не мог рассказать Ким о том, что его мучило: это все были вещи или банальные, или невыразимые.
Что до банальных вещей, то это касалось гипса: рука под ним чесалась и потела в эгейском зное; порой ему хотелось содрать повязку зубами, чтобы добраться до слезающей кожи под ней. К тому же трудно было нормально работать, потому что рука уставала от тяжелого гипса. И когда он вообще находил время и место взяться за кисть, его одолевали лень и апатия.
Что же до того, что трудно было выразить словами, то это было непреходящее, глубинное чувство тревоги, будто само это место замышляло, предвещало что-то недоброе. Он спрашивал себя, чувствует ли Ким то же самое и не загоняет ли это, как и он, в темный угол сознания, не будучи в силах забыть. Зловещая подспудная музыка. Потом тот случай с ним на дороге. Никто не воспринял его рассказ всерьез, и Ким тоже сочла все за временное помутнение сознания. Но всякий раз, когда Майк думал о монахах, напавших на него, он чувствовал легкий спазм в желудке и подступающую тошноту. Галлюцинации и сны со временем прекратились, замещенные, вытесненные новыми снами. Но встреча на горной пороге продолжала стоять перед его внутренним взором, живая, словно это произошло только вчера, отпечатавшаяся в мозгу огнем и льдом. А его вандализм в церкви? Он до сих пор содрогался при мысли, что его на мгновение обуял какой-то бес. Но еще хуже было воспоминание о священнике и старой карге, допоздна отскребавшей тем вечером красную краску с фрески. Они почему-то казались нереальными – призрачные фигуры, с осуждением глядевшие на него. Словно им все было известно.
Непонятным образом Майк пришел к заключению, что в его несчастье и необъяснимом поступке виноват дом. Он не мог бы сказать, почему именно дом; его ощущения не поддавались логическому объяснению, и все же в глубине души, мозгом костей, он чувствовал это присутствие дома, даже если находился в милях от него. Оно было всепроникающим, как ядовитый газ.
Теперь вот прилетела Никки, и он не мог избавиться от мысли, что дом сработал и здесь из злобного чувства мести. Он был уверен, что Никки намерена рассказать Ким об их тайне и что все подстроил неведомый дух дома; и кто знает, чем это для него закончится. Он не мог избавиться от мысли, что думал о ней, перед тем как пришло письмо с извещением о ее приезде.
Майк был умным человеком. Он знал, что так может думать только безудержный эгоцентрик, опасный солипсист – что все события и люди движутся по собственным орбитам и этот мир отнюдь не вращается вокруг него. Но так говорил ему здравый рассудок, а он начинал все меньше полагаться на него. Рассудок был как рыбацкая сеть: ему удавалось ухватить наиболее очевидные и важные вещи, плавающие вокруг; но реальность состоит также из всего остального, что проскользает сквозь крупные ячейки сети.
И пока он терпеливо ждал, когда кость срастется, рука под гипсом чесалась просто безумно.
Ким подошла к нему сзади и коснулась прохладными пальцами шеи.
– Что с тобой?
– Да все это место, – повторил Майк, – оно меня угнетает. Все у нас идет наперекосяк, с тех пор как мы приехали сюда.
– Например?
Майк безнадежно посмотрел, ища, что привести в пример.
– Моя авария.
– Значит, эти места виноваты, что ты пьяным сел за руль?
– Я не был пьян. Мне здесь не по себе. И тут полно скорпионов…
– С тех пор я их больше не замечала.
– Электричества нет…
– Мне нравится при свечах.
– А теперь еще и Никки приехала.
– Ага! Вот оно в чем дело! Что Никки здесь.
– Она ни при чем. Место это такое. Есть в нем что-то, что мне не нравится.
Что-то ему не нравится. Ким с трудом делала вид, что не понимает, о чем он говорит. Действительно, в доме и вокруг происходили странные вещи; и хотя она не забыла, что бывало просыпалась по утрам с невероятно гнетущим чувством, в последнее время это не повторялось. Случай с Лакисом был отвратителен и разозлил ее, но сам по себе дом вызывал необыкновенно приятное чувство.
Она по-прежнему была очарована красотой природы, ошеломлена этим нескончаемым видовым фильмом. Как можно было даже думать о том, чтобы уйти от этого глубокого, как в кино, неба или покинуть море и пейзажи, подобные живописным полотнам, которые открываются пред тобой в картинной галерее. Открываются, да, будто подводя тебя к замыслу, который в один прекрасный день будет тебе явлен. Это было необыкновенно – находиться на грани какого-то неведомого откровения. И не важно, что, как она считала, это откровение постоянно откладывается, требует неких определенных условий. Зато в этом было напряжение, вечно открывающее новые возможности. Границы жизни раздвигались. Она становилась ближе. Почему Майк не может видеть это так?
А еще она часто чувствовала себя здесь более сильной. Странно, но это место наполняло ее энергией. В жизни она не была такой здоровой и бодрой, и всем своим естеством чувствовала боль обновления. Оно сказывалось в упругости мышц и цвете кожи. Грудь увеличилась и в то же время стала крепче, соски почти постоянно возбужденно торчали. А еще она осознавала, что ее вагинальный запах непостижимым образом переменился, и в постели она была теперь более требовательной, более изобретательной. Она чаще хотела Майка, и тогда как он великодушно отдавал, она наслаждалась ощущением силы и удовлетворенности, которые нес ей акт любви. Эти подъемы, эти приливы силы не слишком отличались от того, что приходило и уходило с месячными, но все же это было нечто иное. Нечто, напоминавшее прилив и отлив и шедшее не от самого дома, а от земли под ним и вокруг него.
Да, место было странное, но тем не менее она чувствовала, что просто ожила тут. Если на непредсказуемом жизненном пути ей еще придется заплатить за это, она была готова. Никки права: она ощущала вибрацию, слабую дрожь под поверхностью вещей. Это была не дрожь земной коры, ощущение было такое, что небо может расколоться в любой момент, обнажив перед ними самый смысл жизни; и все же это ожидание уравновешивалось сдерживающей уверенностью, что на самом деле этого никогда не произойдет.
Вот это напряжение между вероятностью и невозможностью и делало это место столь необычным. Она не хотела уезжать. И не уедет.
Она повернулась к Майку, чтобы сказать ему это, но прежде, чем хотя бы слово слетело с ее губ, перед ее мысленным взором вспыхнула удивительная картина. Море крохотных белых огоньков мерцало во тьме, как церковные свечи. Она моргнула, и видение мгновенно погасло. Она помотала головой, освобождаясь от остатков образа, и решила, что слишком долго была на солнце.
Никки ждала у ворот. Она напомнила, что они собирались взять ее на горячий источник.
– Никки здесь. Ты идешь, Майк?
– Я хочу остаться и немного поработать.
– Ну и оставайся. Рисуй свои картинки.
Всю дорогу до источника Ким не покидано раздражение, но, когда они погрузились в бассейн, от которого поднимался пар, всю досаду как рукой сняло. Не зная, кто может заявиться сюда в дневное время, Ким посоветовала Никки остаться в купальнике. Но та оставила совет без внимания. Она была в восторге от источника. Вся раскраснелась, как после соития, испуская такого же рода вздохи.
– Это лучше секса.
– Почти, – согласилась Ким.
Жар, насыщенный минеральными веществами и солями, проникал до костей. Он поднялся вдоль позвоночника и колыхался в основании мозга, прежде чем с бесконечной нежностью обволочь его.
– Если я закрываю глаза, – пробормотала Никки, – то могу видеть картины. Кадры из фильмов, исчезающие в абстрактном круговороте. Потом ожившие фрески. Потом комиксы. Потом опять кадры из фильмов.
– Да. Поразительно, правда?
– Знаешь, тот грек был прав.
– Какой грек?
– Муж Кати. Василис, так, кажется? Он сказал, что это место пахнет, как влагалище. Я уж подумала, что он просто развратник, но он прав.
Теперь, когда Ким подумала об этом, она тоже увидела, что Василис попал в точку. Она отчетливо ощущала запах моря, к которому примешивался сладострастный, текучий аромат, одновременно пьянящий и возбуждающий. Может, дело было в газах, просачивающихся сквозь землю вместе с парами серы? И, продолжая думать об этом, она вспомнила, что узкая щель в каменной стене, из которой вода источника струилась в желоб, была словно шейка матки.
Извини.
– Что? – спросила Ким.
– Я ничего не говорила, – выдохнула Никки. Глаза ее были закрыты. Она лежала на воде в состоянии полузабытья.
– Мне показалось, ты что-то сказала. Не обращай внимания. После того как Майк попал в аварию, он все время в дурном настроении. Не знаю отчего. Почему, как думаешь, он относится к тебе с такой неприязнью?
– Угу!
– Нет, я тоже не знаю. Иногда мне приходит на ум, что так он маскирует свое неравнодушие к тебе.
– У-уф.
– Есть многое на свете…
Извини. Не обвиняй Майка. Можешь ты простить мне?
Ким подняла голову с каменной губы желоба. Голоса. Ей и раньше здесь слышались голоса. Ошибки не было. Слова звучали отчетливо, в ее собственной голове, голосом Никки, будто это она говорила. Но Никки плавала в горячей воде, полусонная, с закрытыми глазами.
– Простить? Что простить?
– М-м?
Потом опять. Этого не должно было случиться. Нельзя спать с мужем подруги. Но я хотела его. И знаешь, таким способом я могла стать ближе к тебе. Потому что, Ким, ты отдаляешься от меня, Ким. Отдаляешься.
Ким встала, слишком резко. Потревоженная вода ожгла ее. Она выбралась из бассейна, ее всю колотило.
Никки открыла глаза и увидела лицо Ким. Подняла голову:
– В чем дело, Ким? Что случилось?
– Ничего. Я часто прихожу сюда, и мне не стоит оставаться в воде слишком долго. – Она выбралась наружу через узкий проход.
– Я тоже вылезу.
– Нет. Поплавай еще немного. Другой возможности у тебя не будет.
Морской ветер обдал Ким ледяным холодом. Обернув плечи полотенцем, вся дрожа, она побежала по галечному берегу. Над головой нависала розовато-лиловая и желтая скала и виднелся край обрывающейся тропинки. Массивная и тупая скала, не способная ничем помочь. Что такое она услышала?
Она скинула полотенце, бросилась в море и плыла под водой, пока легкие не заболели, но, когда вынырнула на поверхность, слова продолжали эхом раздаваться в голове. Появилась Никки, направилась к ней нервной походкой и странно глядя на нее, но не подозревая об откровении, которое Ким слышала совершенно отчетливо.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да. Просто немного перегрелась. Теперь ты должна поплавать.
Никки чувствовала – что-то произошло, но не представляла, что бы это могло быть. Она послушно искупалась в море. Когда она вышла из воды, Ким уже овладела собой, и скоро все было забыто.
Забыто Никки.
22
Послеполуденный зной тяжелым одеялом лежал на море. Лодка, оставленная на глубокой воде, сонная и неподвижная, была приклеена к собственному отражению; якорные веревки обвисли за ненадобностью сопротивления. Воздух был несвеж и горяч, как дыхание спящего.
Майк, Ким и Никки, подстелив под себя полотенца, лежали в жидкой тени одинокого тщедушного деревца на сухой полоске пляжа между садом и неподвижным морем. Открытая бутылка красного вина была, поскольку вино слишком нагрелось, опустошена только наполовину. Неподвижность выпарила их до полубессознательного молчания. Они доходили на медленном огне; мысли еще вяло варились, хотя пузырьки слов не поднимались на поверхность.
Майк думал о том, как работал утром, пока женщины ходили на горячий источник. Не найдя подходящей темы, он попробовал по-своему повторить картину из заброшенного монастыря, изображавшую отшельникавора, пронзенного стрелой. Его привлекала пластичность композиции, в которой одни фигуры были изображены крупными, а другие, расположенные по спирали, отведены на задний план. Он проработал час, кляня перелом, из-за которого рука еще плохо подчинялась ему; он сам удивился тому, что получилось в результате. К возвращению Ким и Никки у него уже было чем сразить их.
Они стояли под виноградным пологом, рассматривая картину и кивая.
– Сильно, – сказала Никки. Обернулась к нему и повторила: – Сильно.
– Потом написано. В буквальном смысле. С меня просто лило на холст, так и писал по поту.
Ким поймала себя на том, что следит за ним и Никки, стараясь уловить какие-нибудь мелкие знаки, говорящие об их близости.
– Ради этого ты и приехал сюда, – сказала она.
Майку захотелось пояснить смысл изображенного.
– Вот эта пещера. Когда-то она была пещерой Артемиды. Потом христиане приспособили ее для своей религии и в ней поселился Иоанн-анахорет. Но Артемида обращала свои жертвы в оленя, прежде чем поразить их стрелой; Иоанн-анахорет был сражен стрелой, когда монахи ошибочно приняли его за оленя. На оригинале в небе присутствуют одновременно солнце и луна. Христос – это солнечное божество, Артемида – лунная богиня. Это ее знак, понимаете?
– И что ты говоришь своей картиной?
– Картина изображает борьбу христианства и древней религии за обладание священной пещерой и душой анахорета.
– Может быть, – проговорила Никки, – может быть, борьба все еще продолжается. Может, богиня до сих пор не уступила этот маленький остров.
Сейчас Майк лежал и думал о том, что сказала Никки. Кожа под гипсом зудела. Не меньше зудело и воспоминание о побоях, нанесенных ангелом-воителем. Свирепый облик святого время от времени вспыхивал перед ним, дерзкий, грозный, и ему стоило почти физических усилий заставить себя не думать о нем. Но полностью избавиться от воспоминания никогда не удавалось. Оно зудело. Становилось мокрым от пота. Жгло, но всегда на краю сознания. Как глаз над алтарем в церкви – стоило ему раз впиться в вас взглядом, и уже было невозможно избавиться от ощущения, что он мрачно смотрит на вас, хоть вы и повернулись к нему спиной.
– О чем думаешь? – спросила Ким.
Майк, очнувшись, собирался сказать в ответ что-нибудь успокаивающее, но тут понял, что она разговаривает с Никки.
– Догадайся, – пробормотала Никки в песок.
– О Крисе?
– Правильно. Я как раз думала, что ничуть не удивилась бы, если бы он последовал за мной сюда.
– Если не хочешь, чтобы что-нибудь случилось, то и не думай об этом. Мысли здесь имеют неприятное обыкновение материализовываться.
Майк неожиданно сел и сказал:
– Привет, Крис!
Женщины в ужасе обернулись. Потом с облегчением вздохнули. Никакого Криса не было. Ким выдрала пук сухой травы и швырнула в Майка. Несколько травинок прилипли к волосам на смазанной маслом груди Майка. Все снова растянулись на песке.
Что-то небольшое потревожило поверхность неподвижного моря. По воде прошла рябь, и снова все успокоилось.
– Он знает, где ты? – спросила Ким.
– Нет.
– А кому-нибудь ты говорила, куда собираешься?
– Сказала матери.
– Не думаешь, что он первую ее спросит?
– Догадывалась.
– Значит, хотела, чтобы он узнал, где тебя искать, – сказал Майк.
– Нет. Да. Замолчи, Майк.
– Да, замолчи, Майк, – присоединилась Ким.
Майк замолчал, как было велено, замолчали и женщины. Никто не проплывал мимо, ничто не тревожило воду. День замер, и само время будто остановилось. Но все же оно худо-бедно как-то двигалось, потому что солнце немного скатилось вниз, его отражение отплывало все дальше. Противоположный берег постепенно тускнел. Майк почувствовал какое-то изменение в тени дерева. Он повернул голову и озадаченно заморгал. О, моя вещая душа!
Крис! Ты опоздал примерно на полчаса.
– Прекрати, Майк!
– Да, Майк, прекрати!
– Я поехал не в ту деревню, – сказал Крис.
Ким и Никки одновременно оглянулись.
– Не может этого быть! – вырвалось у Ким.
– Что? – воскликнула Никки. – Что?
На тропинке стоял Крис с кожаным чемоданом в руке и свирепо смотрел на загорающую троицу. На нем были городские ботинки, черные джинсы и черная рубашка, что еще больше подчеркивало восковую бледность его кожи. Лицо блестело от пота. Лоб собран в тревожные горизонтальные складки, а над переносицей – будто вертикальные прорезиненные впадины, как очертания долин на рельефной карте. Ручейки пота бежали от черных волос к голубой тени под тяжелым подбородком. Черная рубашка не скрывала огромных кругов под мышками. Он просто плавился от жары.
– Не в ту деревню? – переспросил Майк.
– Как ты посмел? – завопила Никки, вставая.
Крис наконец опустил чемодан на землю и взглянул на нее.
– Что значит – не в ту деревню? – весело рассмеялся Майк.
Теперь все были на ногах.
– Вид у тебя усталый, – сказала Ким.
– Как ты смеешь преследовать меня здесь! – кричала Никки. – Как ты смеешь!
– Можно мне стакан воды? – попросил Крис.
– Могу предложить кое-что получше, – сказал Майк.
– Ты не имеешь права! Никакого права.
– Подойдет и вода. Я шел пешком из Лиманаки.
– Не давай ему никакой воды! Только посмей дать ему стакан воды! Только посмей дать ему что-нибудь!
Ким взяла чемодан Криса и пошла с ним через сад к дому.
– Ты шел пешком из Лиманаки! Майк, он пришел сюда пешком из Лиманаки!
– Поставь чемодан! Он не остается! Ты не остаешься здесь! – командовала Никки, идя на шаг впереди Криса и Ким; каждый раз Крис едва не утыкался носом в ее разъяренную физиономию. – И не вздумай усаживаться! Не вздумай!
Майк протянул Крису стакан пива, и Крис уселся за стол.
– Спасибо, Майк, – сказал он многозначительно.
– Господи Иисусе! – взорвалась Никки, вбежала в дом и хлопнула дверью.
– Так, значит, шел из Лиманаки? – спросил Майк.
– Не всю дорогу. Часть проехал в кузове грузовика с козлом. Вы действительно здесь живете? – Он посмотрел вокруг как человек, которого заманили в ловушку.
– Да, – призналась Ким. – Как ты нашел нас?
– Человек в деревне помог, у него над глазом большой кусок пластыря. Сдается, что сначала он не хотел говорить.
– Лакис, – сказали, переглянувшись, Майк и Ким.
Никки появилась опять: