- Ну не знаю, не знаю, - отмахнулась Антония. - Например, что-нибудь обо мне и Александре. Люди любят сплетничать, ты это знаешь. И должно быть, кто-то настроил его против меня. Очевидно, здесь какое-то недоразумение. Но ведь ты ему ничего не говорил, Мартин?
- Нет, конечно, нет, - поспешил я ее успокоить. - Я не видел Палмера, да если бы и видел, то ничего бы не сказал. - Похоже, что Палмера страшно волновало, не проболтался ли я Антонии. Эта мысль меня даже обрадовала.
До меня дошло, что снаружи уже некоторое время доносится какой-то шелестящий звук. Он сделался громче, и я повернулся к окну. На улице начался дождь. Взглянув на серо-желтое небо, я увидел, что давно рассвело. Я снова посмотрел на испуганную Антонию. В гостиной было уныло и мрачно, как в тюремной камере.
- Вероятно, он сходит с ума, - произнесла она. - Мартин, тебе известно, что его мать была ненормальной?
- Нет, я не знал, - отозвался я. - Неужели? Это любопытно.
- Он лишь недавно сказал мне об этом, - пояснила Антония. - На прошлой неделе, перед тем как… - Она зарыдала, вытерла лицо платком и вновь принялась плакать.
Я стоял, опустив руки в карманы халата, и наблюдал, как она плачет. Мне было жаль ее, но только потому, что мы очутились в сходной ситуации и столкнулись с одинаковыми проблемами.
- Значит, Гонория Кляйн здесь? - спросил я.
- Я ненавижу эту женщину, - не удержалась Антония. - Она собиралась переехать в Кембридж, но раздумала и осталась здесь у нас в доме. У меня от нее мороз по коже.
- У меня тоже, - сказал я.
В дверь позвонили, и мы оба вздрогнули.
Я взглянул на Антонию. Она широко раскрытыми глазами следила, как я пошел открывать. Я пересек холл и двинулся к двери. Это были грузчики.
Я попросил их бросить куда-нибудь вещи и возвратился к Антонии. Она смотрелась в карманное зеркальце. Потом попудрила нос и, вытерев блестящие от слез щеки, сняла платок и устало вздохнула. Вид у нее был измученный.
- Дорогой, ну какой ты непрактичный, - упрекнула она меня. - Попроси их перенести вещи в комнаты.
Она чуточку успокоилась и начала договариваться с грузчиками. Через несколько минут в гостиной появились два великана. Они внесли письменный стол "Карлтон-хаус". На нем были сложены в кучу гравюры Одюбона. Я показал им, куда его поставить. Когда они ушли, я разрезал веревку, которой были связаны гравюры, и сложил их рядами у стены: буревестники, козодои, дятлы с золотистыми крыльями, Каролинские попугаи, алые танагры, совы с большими хохолками. Знакомые, но вырванные из привычной обстановки, вещи вызвали у меня грусть, словно я вспомнил покойника. Антония давала указания грузчикам, из холла до меня доносился ее голос. Что же это со мной за болезнь? Я смотрел на гравюры, но не мог сосредоточиться, словно смотрел сквозь них в другой мир. Гляди на ее грудь и на нее вполоборота мечтательным взором и молчи…
Антония вернулась в гостиную и закрыла дверь. В каждой руке она держала по фарфоровому мейсенскому попугайчику. Она водрузила их на каминную полку, разместив в разных концах.
- Вот и все, что нужно для этой комнаты. Я им уже все растолковала, - сообщила она. - А, гравюры с птицами, ты их взял. Я почему-то забыла, что они твои. - Она печально поглядела на них и сняла пальто.
- Мы особенно не задумывались, какие из вещей твои, а какие мои, правда? - проговорил я. - Но я их тебе верну.
- Нет-нет, - запротестовала она. - Я не хочу. Пусть твои вещи останутся у тебя.
- Но ты можешь помочь мне их правильно расставить, - предложил я. - Придешь как-нибудь?
Антония посмотрела на меня. Ее лицо сжалось, и она покачала головой, пытаясь что-то ответить. А потом воскликнула: "Мартин, я такая несчастная!", - застонала резко и пронзительно и тяжело опустилась на кровать, заходившую под ней ходуном. Я продолжал наблюдать за ней.
В дверь снова позвонили. Антония сразу перестала всхлипывать, как будто в ней повернулся выключатель. Когда я проходил мимо нее, она схватила меня за руку. Я на мгновение сжал ее руку, желая подбодрить, и направился в холл. У открытой двери маячил силуэт. Это был, конечно, Палмер.
Я ожидал его прихода с той минуты, как в доме появилась Антония, и ощутил невыразимое облегчение, увидев его высокую фигуру на пороге. Я не мог разглядеть его лица, но почувствовал, что мое собственное утратило какое-либо выражение. Однако меня обрадовал его приход.
- Антония здесь? - спросил Палмер. Его голос прозвучал грубо и отрывисто. Он явно волновался.
- Да. Ты хочешь ее видеть? - поинтересовался я.
- Я хочу забрать ее с собой, - сказал Палмер.
- В самом деле? - удивился я. - А если она не захочет идти?
Антония распахнула дверь гостиной. Свет упал на лицо Палмера, на четкую, прямую линию его рта и полузакрытые глаза. Это было лицо человека, находящегося в опасности, и я ощутил торжество.
- Входите, пожалуйста, - ясным голосом произнесла Антония.
На лестнице опять показались грузчики с китайскими чиппендейловскими креслами. Слышно было, как они с грохотом задели ими о перила. Я вернулся в гостиную, и Палмер последовал за мной. Я закрыл дверь, и мы посмотрели друг на друга.
- Антония, пойдем со мной, я очень тебя прошу, - обратился к ней Палмер. Он говорил холодно и как-то мертвенно. Я понял, что имела в виду Антония, утверждая, будто он стал другим человеком. Похоже, он был уверен, что я рассказал ей о случившемся в Кембридже.
Она заколебалась, переводя взгляд то на Пал-мера, то на меня, и почти неслышно прошептала:
- Ладно.
- Ты никуда не пойдешь, - возразил я.
- Помолчи, Мартин. Ты уже вмешивался в дела, в которых ни черта не понимаешь. - Он не отрываясь смотрел на Антонию.
- Это ты вмешался в дела, в которых ни черта не понимаешь, - бросил ему я, - когда разрушил мой счастливый и удачный брак.
- Он не был ни счастливым, ни удачным, - возразил Палмер, продолжая глядеть на Антонию. - Счастливым мужьям не нужны молодые любовницы. Надевай пальто, Антония.
- Она не пойдет с тобой, - повторил я. - Неужели ты не видишь, что она тебя боится?
Антония стояла, слегка покачиваясь и согнув плечи. Она глядела то на него, то на меня большими, изумленными глазами и показалась мне живым воплощением ужаса.
- Мартин, ты и Антония будете делать то, что я вам скажу.
- Мы больше никогда не будем этого делать, - парировал я. - Бедный Палмер. А теперь ступай.
Мы все трое поняли, что вот сейчас я наброшусь на Палмера и ударю его. У Антонии от волнения увлажнились губы. Лицо Палмера расслабилось, и он вновь предстал передо мной обезоруженным и растерянным, совсем как в Кембридже. Он отвел взгляд от Антонии и повернулся ко мне.
- Ты разрушитель, - мягко проговорил он. А затем принялся убеждать Антонию: - Подумай хорошенько. Мы должны с тобой объясниться, но не здесь.
- Ради Бога, убирайся, - сказал я.
- Только с ней, - заявил он и двинулся к Антонии.
Она отпрянула от него к окну, зажав рукой рот. Он взял ее за руку, словно желая подтолкнуть к выходу, и она негромко вскрикнула. Я подошел к нему и вцепился ему пальцами в плечо. Он повернулся и попытался вырваться от меня. Когда он поднял руки, я изо всех сил ударил его по лицу. Он потерял равновесие и упал. Антония перешагнула через него и выбежала из комнаты. Схватка закончилась.
В сценах насилия всегда есть что-то жалкое, нелепое и противное. Я имею в виду - в жизни, потому что в кино драки выглядят иначе. Палмер медленно поднялся на колени и постарался сесть, прислонившись к стене. Он закрыл лицо рукой. Я тоже сел на корточки и внимательно следил за ним. Я заметил, что стекло на одной из гравюр треснуло. Палмер больше не вызывал у меня ярости, и я был доволен своим поступком. За окнами по-прежнему лил дождь. Через минуту-другую я спросил:
- С тобой все в порядке?
- Думаю, что да, - сказал Палмер, не отнимая руки от лица. - Ничего серьезного. Но ты меня здорово обработал.
- Этого я и добивался, - заверил я его. - Дай-ка посмотрю.
Я осторожно отодвинул его руку. От света Палмер сморщился, и я увидел край назревавшего огромного синяка у него под глазом. Сам глаз был полностью закрыт, и кожа вокруг него распухла и вздулась. На щеке, по которой пришелся удар, застыли капельки крови.
- У меня нет ни лекарств, ни бинта, - сказал я. - Тебе сейчас лучше поехать домой. Я вызову такси.
- Дай мне носовой платок, - попросил Палмер. - Я ничего не вижу.
Я дал ему платок, и он подержал его у подбитого глаза, снова пытаясь подняться с колен. Я помог ему выпрямиться и почистил его костюм. Он стоял как ребенок, пока я ухаживал за ним. Я обхватил его руками, и он не отстранился. Это напоминало объятия. Похоже было, что он утратил волю к действию, капитулировал и предоставил мне инициативу. Я почувствовал, как он дрожит. Мне стало не по себе.
- Давай я налью тебе виски, - предложил я и наполнил треснутый бокал. Палмер покорно выпил.
- Грузчики уходят, - сообщила из холла Антония. - Ты не одолжишь мне денег? У меня не хватает.
Я нашел в кармане всего несколько шиллингов и обратился к Палмеру:
- Кстати, ты не мог бы ссудить мне пять шиллингов?
Он отставил бокал и, по-прежнему держа носовой платок у глаза, полез в карман пиджака. Взяв у него серебро, я отнес его Антонии. Вскоре послышались шаги спускавшихся по лестнице грузчиков. Как мне хотелось, чтобы Палмер ушел тоже!
- Я спущусь вместе с тобой, - заявил ему я. - Мы сможем поймать такси прямо у подъезда.
Он кивнул. Я надел брюки и пиджак поверх пижамы, и мы вышли. Антонии нигде не было видно. В лифте Палмер прикоснулся к глазу и прошептал, обращаясь к самому себе: "Ладно, ладно, ладно". Я вывел его на улицу, поддерживая за руку. Такси попалось нам почти сразу. Дождь немилосердно хлестал. Когда Палмер сел в машину, мы оба задумались, что же нам сказать на прощанье. Палмер вновь пробормотал:
- Ладно.
- Прости меня, - отозвался я.
- Давай в ближайшее время увидимся, - проговорил он.
- Не знаю, - уклонился я от ответа. Такси тронулось в путь.
Я снова вошел в лифт. Мне хотелось куда-нибудь забиться и поспать. Я даже не знал, осталась ли дома Антония. Я догадался, что ударил Палмера вовсе не из-за Антонии, а из-за Гонории, однако полной уверенности у меня не было. Дверь квартиры оказалась все еще широко распахнута, и я вернулся в гостиную. Антония стояла у окна. Казалось, она успокоилась. Заложив руки за спину, наклонив вперед голову, она посмотрела на меня, ее усталое лицо оживилось, на нем мелькнула шутливо-участливая усмешка. Наверное, ей понравилось, что я ударил Палмера. Если бы я набросился на него в первый день, все было бы иначе. А теперь положение изменилось, стало непохожим на прежнее. У меня появилась власть, но я не мог употребить ее с пользой.
- Ну что ж, пусть будет так, - произнесла Антония.
- Что будет так? - не понял я, сел на раскладушку и налил себе виски. Меня начало трясти.
- Ты вернул меня, - сказала Антония.
- Неужели? - переспросил я. - Хорошенькое дело.
Я выпил виски.
- О Мартин, - воскликнула Антония дрожащим голосом, - дорогой, дорогой мой Мартин!
Она подошла и упала передо мной на колени, обхватив мои ноги. Слезы потоком хлынули у нее из глаз. Я рассеянно погладил ее волосы. Мне хотелось побыть одному и решить, что дальше делать с Гонорией. Меня изумил горький парадокс: в результате моей поездки к Гонории она примирилась с Палмером, а Антония со мной. Я вспомнил свой сон или видение - Гонория должна будет погибнуть из-за брата, а я из-за сестры. Да, вот что значат эти слова - у их связи нет продолжения. Я выпил еще немного виски.
- Мартин, ты такой близкий и родной, - проговорила Антония. - Глупо начинать с этого признания, когда мне нужно сказать тебе массу важных вещей. Но ты вел себя безукоризненно. Именно это меня и поразило! Ты знаешь, я боялась Андерсона, боялась его с самого начала. С ним я ни дня не была спокойна, все выглядело несколько насильственным, чрезмерным. Понимаешь, может быть, я бы и не ушла, если бы ты стал сопротивляться. Но, повторяю, ты вел себя замечательно, тебя не в чем упрекнуть. И мне надо было - ты так не думаешь? - попробовать самой пройти через все это и вернуться к тебе. Если бы я отказалась от этой мысли сразу, я бы мучилась, полагала бы, будто из нашей связи могло бы что-то получиться.
- Значит, ты больше не любишь Палмера? - задал я вопрос и поглядел на влажный рукав моей пижамы, высунувшийся из-под пиджака. Я промок, когда бежал за такси.
- Я кажусь тебе черствой? - продолжала Антония. - Но вчера и прошлой ночью… я даже не могу передать тебе, что это такое было. Я почувствовала, что он меня ненавидит. Знаешь, он сущий дьявол. Я думаю, любовь может быстро умереть, так же быстро, как и родиться. Я мгновенно влюбилась в Андерсона. Это была просто вспышка.
- Угу, - откликнулся я. - Все хорошо, что хорошо кончается.
Я холодно отметил, что Антония обрела былую самонадеянность. Она не сомневалась, что я хочу вернуть ее назад. В этом действительно было что-то великолепное. Но я не мог сыграть сцену торжественного примирения, которую она так мечтала увидеть.
- Мартин, - сказала Антония, все еще стоя на коленях, - ты не представляешь себе, как я рада и какое для меня облегчение, что я опять могу говорить с тобой. Хотя мы все время общались, верно? И то, что связь между нами не прерывалась, само по себе чудесно.
- Правда, это было здорово, - согласился я. - И в основном наши контакты зависели от тебя. Во всяком случае, нас больше не должны беспокоить гравюры Одюбона.
- Дорогой! - Она уткнулась лицом в мои колени, плача и смеясь.
Раздался звонок в дверь.
Хватит с меня гостей, мрачно подумал я, но отправился открывать. Мне пришла в голову дикая мысль, что это может быть Гонория. Однако я увидел Роузмери.
- Мартин, дорогой, - проговорила Роузмери своим тонким и четким деловитым голосом, как только дверь открылась на шесть дюймов. - Я пришла по поводу занавесей. Тут возникла проблема с ламбрекенами. Я не знаю, какие тебе надо - с оборками или прямые. Вот я и подумала, что мне лучше спросить тебя самого и вновь посмотреть все на месте. Значит, мебель уже привезли. Вот и хорошо. Но нужно ее переставить.
- Входи, цветочек, - отозвался я и провел ее в гостиную. У Антонии высохли слезы, она снова попудрила нос и поздоровалась с Роузмери. - Я полагаю, нам не стоит беспокоиться относительно ламбрекенов, - пояснил я сестре. - Антония и я решили снова жить вместе, так что вещи можно отправить обратно на Херефорд-сквер.
Если Роузмери и была разочарована, то воспитание позволило ей скрыть истинные чувства.
- Я так рада, так рада! - воскликнула она. Антония бросилась к ней с оживленными возгласами, и они расцеловались. А я допил виски.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
"Моя дорогая Джорджи, тебя тревожило, раздражало и, может быть, сердило мое молчание. Прости меня. Для меня это было адское время. Раньше я не знал, что существует столько видов мучений. Я изобрел несколько новых. Но как бы там ни было… Ты, наверное, слышала обо мне и об Антонии. Я не могу это объяснить. Все произошло не то чтобы против моей воли, а как-то помимо нее. И я должен был принять это как данность. Я не могу теперь оттолкнуть Антонию, ты даже не представляешь, как она сломлена. Я бы тоже не поверил, если бы не увидел собственными глазами. Я обязан помочь ей, таково мое твердое убеждение. Не знаю, поймешь ли ты это. Все получилось странно и неожиданно, и мне трудно подобрать подходящие слова. В некотором отношении это горько, но нужно терпеть, и я надеюсь выдержать. Ты должна простить меня, и в частности простить за это мое непоследовательное и, на твой взгляд, вероятно, уклончивое письмо. Сейчас я не могу с тобой встретиться. Я обязан приложить все силы и энергию, чтобы вновь собрать воедино то, что считал безнадежно разрушенным. Целым оно уже никогда не станет. Но в настоящее время мой долг - полностью посвятить себя этому воссозданию и объединению. Честно скажу тебе, Джорджи, не знаю, что я могу предложить тебе. И это не попытка отказа, а самая настоящая правда. Я люблю тебя, девочка моя, и верю, что ты тоже любишь меня. В мире, лишенном любви, подобное кое-что значит. Я могу только эгоистично просить тебя любить меня по-прежнему, насколько и как ты способна. Со своей стороны обещаю, когда успокоюсь и моя жизнь придет в норму, дать тебе все, что смогу. Чем бы это ни обернулось. Я не в силах поверить, что нашей дружбе настанет конец, и написал столь невразумительное письмо именно потому, что убежден в нашей дружбе. В моем положении только неутешительное письмо и может быть честным. Напиши мне пару строк в ответ. Надеюсь, что с тобой все в порядке. Целую тебя.
М."
Я закончил это не просто невразумительное, но и во многом лживое письмо. На меня открыто и доброжелательно смотрела мисс Силхафт. Она сидела за своим столом напротив и перепечатывала последний прейскурант. Миттен уехал к одному вечно пьяному знатному клиенту. Замечу, он не без труда настоял, чтобы ему позволили провести с ним уик-энд. Они явно собирались очень серьезно распробовать вина марки "Линч-Гиббон". Миттен отлично умеет пользоваться такими методами, особенно применимыми в винной торговле, где товар демонстрируется завуалированно, среди томной лени, а продажа партии вин потом происходит почти на бессознательном уровне, оторванно от жестких законов коммерции. Однако изощренные методы требуют времени, и Миттен этим пользуется. Его отсутствие меня отнюдь не огорчало.
Мисс Силхафт постоянно поглядывала на меня, желая удостовериться, что со мной все в порядке. Она и мисс Хирншоу опять узнали о новом повороте в моей судьбе еще до того, как я сообщил им. Обе вели себя на редкость тактично, сдержанно поздравили меня и казались искренне озабоченными моими переживаниями. Они отдали дань условностям, но не притворялись, будто не замечают, до какой степени я вымотан и несчастен. Они рады были мне услужить, пусть даже в мелочах, и относились ко мне как к тяжелобольному. В то же время приветствовали мое возвращение к работе и опекали меня, впрочем, весьма неназойливо, как хорошо воспитанные девушки. Они старались создать впечатление, будто дела фирмы не могли идти без моего участия, а я им вяло и неохотно подыгрывал.