Они молча вошли, и я помог им снять пальто. Александр натянуто улыбался, должно быть, как и я сам. Мы проследовали в гостиную, остановились у камина и обменялись взглядами. Каждому из нас это тяжело далось, и никто не мог оправиться от шока. Я заметил, что Джорджи пытается улыбнуться, но вместо этого ее губы складываются в судорожную гримасу. Ее щеки горели. На меня она едва взглянула и тут же отвела взгляд. Александр внимательно и печально наблюдал за нами, но вид у него был счастливый, да он этого и не скрывал.
- Ну как, Мартин, ты нас простил? - обратился он ко мне.
- Конечно, дурачки, - бросил я. - Вас и прощать-то не за что.
Я приблизился и поцеловал Джорджи в пылающую щеку. Это оказалось нелегко. Я ощутил, как она вздрогнула. Потом я пожал руку Александру.
- Тебе чертовски повезло, - заметил я.
- Да, - скромно согласился он и окинул Джорджи беглым взором. - В жизни иногда бывают неожиданности, не так ли? И по-моему, чем скорей все происходит, тем надежнее. Как только мы решили, нам больше и убеждать себя не пришлось!
Я не желал слушать его лирические признания. Мне хотелось, чтобы он замолчал и дал слово Джорджи. Я повернулся и произнес резче, чем рассчитывал:
- Джорджи, почему ты ничего не говоришь? Я всего лишь твой старый друг, Мартин. Значит, тебя похитил мой стремительный братец?
- Да, - односложно, понизив голос, откликнулась Джорджи. Она по-прежнему избегала смотреть на меня.
- Что ж, тебе тоже повезло, - продолжал я. - Устраивайтесь у огня и давайте выпьем шампанского. И перестаньте глядеть так, словно вы попались на взломе кассы.
Я потянул Джорджи за рукав и усадил на диван. Теперь я держался молодцом. Они сели.
- Не беспокойся, скоро мы перестанем выглядеть виновато, - проговорил Александр. - Мы ужасно рады, что сказали тебе правду. А где Антония? Ты ей сообщил?
- Да, разумеется, - ответил я. - Она тоже очень довольна. Она пудрится и придет через минуту. - Я надеялся, что не солгал.
Джорджи смотрела на Александра. Она вытянула свои длинные ноги, стараясь расслабиться, и вздохнула глубоко. В черном твидовом платье-костюме и полосатой блузке с высоким воротом она выглядела тоньше и бледнее. Ее волосы, каскадом спускавшиеся с затылка и аккуратно подколотые по бокам, были безукоризненно причесаны. Она стала тщательно следить за собой и показалась мне красивее и старше. Александр украдкой нежно взглянул на нее. Я ощутил себя лишним, и это чувство трудно было вынести. Внезапно повторилось то же впечатление, какое я уже пережил, видя отношения Палмера и Антонии. Им просто хотелось убрать меня с дороги. Со мной надо было разделаться как-то ласково, мило, тактично, но не сдавая своих позиций, разделаться, прежде чем они оттолкнут меня в сторону и начнут наслаждаться своим семейным счастьем.
Наконец Джорджи повернулась и в упор поглядела на меня. Наши взгляды встретились. В ее больших глазах было напряжение, озабоченность, но и жизненная сила, которая в любую минуту могла бесстыдно объявить себя счастьем. Бог знает, что она прочитала в моих глазах. При этом обмене взглядами она не сумела удержаться и хоть на мгновение утаить свое новообретенное ощущение свободы. Более того, она его мне с гордостью продемонстрировала. Помнится, она говорила, что не может жить без свободы. Неудивительно, что я ее потерял. Я отправился за шампанским.
Вернувшись с бутылками и бокалами, я увидел, что Антония тихонько спускается по лестнице. Она успела переодеться и накраситься. Антония, очевидно, передумала и решила никуда не уходить. Заметив меня, она остановилась, смерила меня мрачным, враждебным взглядом, а затем неторопливо проследовала к дверям гостиной. Я распахнул дверь и пропустил ее вперед. Александр и Джорджи, которые сидели на софе и подчеркнуто молчали, поднялись.
Я через плечо посмотрел на Александра. Его лицо собралось, словно в фокусе. Это длилось одно мгновение.
- Какая приятная неожиданность! - воскликнула Антония непривычно высоким голосом. Из нас четверых она хуже всех владела собой.
- Надеюсь, ты нас благословишь, - глухо и смиренно проговорил Александр и двинулся ей навстречу.
- Примите мое самое сердечное благословение! - поздравила их Антония. - А может благословение быть сердечным? Как бы то ни было, я вас благословляю. Позвольте мне поцеловать девочку.
Она поцеловала Джорджи, которая удивленно посмотрела на нее, и взяла ее за руку. Я налил шампанское.
Александр и Джорджи переглянулись. Мы подняли бокалы, и я произнес:
- Мне хочется надеяться, что у странной сказки будет счастливый конец. Наилучшие пожелания Джорджи и Александру от Антонии и Мартина. Любви вам и согласия!
Мы с некоторой неловкостью чокнулись и выпили.
Я налил еще. Всем нужно было поднять настроение, и мы пили как алкоголики. Никто из нас не сказал ни слова. Мы по-прежнему смотрели друг на друга. Лицо Александра стало немного жестче и до нелепости помолодело. Я обратил внимание на его ошарашенный, безумный взгляд, вызванный или безрассудством, или счастьем. Он повернулся и поглядел на Антонию. Его лицо снова будто собралось в фокусе, в нем появился некий зов. Не глядя на него, Джорджи едва заметно склонилась в его сторону, словно ее притягивало магнитом. Их тела уже знали друг друга. Потом Джорджи посмотрела на меня и быстро, тревожно улыбнулась. Она не выказывала волнения и крепко прижимала к губам бокал. Спиртное всегда помогало ей раскрепоститься. Антония сидела, держа бокал в вытянутой руке, как на египетской фреске. Она не сводила глаз с Александра. Уголки губ у нее опустились вниз. Я заметил у нее на щеках румяна. И еще я заметил, как она постарела. Но в конце концов, я и сам постарел за это время. Мне пришло в голову, что мы сейчас похожи на пожилых родителей, желающих счастья молодоженам.
Чтобы прервать затянувшееся молчание, я обратился к Джорджи:
- Какая ты элегантная! Очень модная девушка. Джорджи улыбнулась. Антония вздохнула, мы все слегка засуетились, и Александр пробормотал:
- Жил-был парень - из Питлохри. И девушку он модную в саду поцеловал…
Безуспешно пытаясь продолжить разговор, я задал вопрос:
- Кстати, уж если ты упомянул Питлохри, где вы собираетесь провести медовый месяц?
Александр поколебался.
- Полагаю, что в Нью-Йорке, - сказал он и взглянул на Джорджи.
Я тоже посмотрел на нее. А она отвела взор и уставилась в свой бокал.
Мы опять замолчали. Вопрос оказался неудачным и усугубил напряженность. Я обратил внимание, как посуровело и еще сильнее покраснело видное вполоборота лицо Джорджи.
- Как это мило, - торопливо бросил я. - А где вы намерены постоянно жить? Главным образом в Ремберсе? Или в городе?
- Думаю, что и там и там, - отозвался Александр. - Но конечно, по большей части в Ремберсе, и не только во время уик-эндов.
Он говорил как-то туманно, чувствуя растущее беспокойство Джорджи.
- Для Ремберса это будет только к лучшему, - сказал я. - Дому нужны хозяева. Хорошо, что там поселится настоящая семья, а потом зазвучат детские голоса.
Слова вырвались помимо моей воли, и я пожалел о них, услышав тяжелый вздох Джорджи. Она закрыла глаза, и по ее щекам покатились две крупные слезы.
До Антонии тоже донесся этот вздох. Она повернула голову и увидела лицо Джорджи. Затем охнула, ее рот задвигался, кожа около бровей покраснела, а глаза, как два больших колодца, наполнились слезами. Она наклонила голову над бокалом, который держала прямо перед собой, и в шампанское полились слезы. Джорджи прикрыла лицо носовым платком. Мы с Александром переглянулись. В конце концов, что бы ни случилось, но мы с ним очень давно знаем друг друга.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Страстная любовь повсюду находит себе пищу. Пережив шок от поступка Джорджи, испытав новую боль и страдания, я понял, что они стали своего рода каналом, по которому мои желания с возрастающей силой и неистовством поплыли в направлении к Гонории. Все оказалось предрешенным заранее, и действия Джорджи, как бы огорчительны и тяжелы они для меня ни были, помогли расчистить почву. Похоже, что мне неоткуда было ждать утешения. Меня раздели, обрили и подготовили к роли избранной судьбой жертвы. Я мечтал о Гонории, как лишенные надежды мечтают о светлом появлении божества. Рассуждая здраво, мне не на что было рассчитывать. И, однако, меня переполняло ожидание. Лишь когда я отворил дверь дома на Пелхам-крессент, до меня дошло, что, вполне вероятно, во время своего визита я не увижу Гонорию. До этой минуты брат и сестра в моем сознании были неразрывно связаны.
Я закрыл дверь парадного и повесил промокшее пальто. Конечно, я выехал с Херефорд-сквер пораньше и довольно долго гулял под дождем, пытаясь успокоиться и настроить себя на разумный лад. Но все равно у меня колотилось сердце и прерывалось дыхание, когда я постучал в дверь кабинета Пал мера. Я вошел в освещенную, тихую комнату, теплую, сухую и скрытую от мира, словно орех в скорлупе. Палмер был один.
Он валялся на диване, в пижаме, наброшенном поверх нее алом халате и теплых красных домашних туфлях. Хотя он лежал спиной к свету, я заметил зеленоватый отек у него на щеке - последствия подбитого глаза. Я с удивлением смотрел на синяк, совсем забыв, что когда-то ударил Палмера. Мне не верилось, что его плоть уязвима. Когда я очутился в комнате, он что-то искал в большой коробке с бумажными носовыми платками. Перед ним стояла корзина, полная этих разорванных платков.
- Не подходи ко мне, мой дорогой, я чертовски простужен, - сразу предупредил он меня.
Я сел в кресло у стены, будто в зале ожидания, и устало, покорно поглядел на Палмера. Возможно, я и пришел сюда лишь затем, чтобы меня осудили и наказали. Интересно, как он поступит со мной.
Он несколько раз крепко чихнул и произнес:
- Да что же это такое, - а потом предложил: - Выпей виски. Там рядом есть немного, а лед - в ведерке. Простуда действует мне на печень, так что я воздержусь.
Я выпил, закурил и снова стал ждать. Теперь мне было ясно, что я не увижу Гонорию, и если это конец, то конец ужасный.
- Как поживает Антония? - осведомился Палмер.
- Отлично, - отозвался я.
- Сомневаюсь, - не поверил мне Палмер. - Но скоро она оправится. Разлюбить кого-то - значит забыть, каким чарующим был этот человек. И она забудет.
- Ты дьявол, - сказал я. - Ты говоришь так, словно сам совершенно непричастен. - Однако мой голос прозвучал уныло.
- Нет-нет, - возразил Палмер. - Ты меня неправильно понял. Я был очень увлечен твоей женой, очень увлечен. - Он опять чихнул и буркнул: - Черт побери!
- И тебе удалось забыть ее очарование? - задал я вопрос.
- А тебе этого хочется? - парировал Палмер.
- Оставь меня в покое, - отмахнулся я.
- Милый мальчик, как я могу? - удивился Палмер.
- В том-то и дело, - сказал я. - Никто не может оставить меня в покое. Тем не менее я всем мешаю. Ну да ничего.
- Зачем же ты пришел? - полюбопытствовал Палмер.
- Только чтобы поставить точку. Антония любит, чтобы все было чисто.
- Чисто - в смысле аккуратно, или же речь идет о душевной чистоте?
- Об аккуратности. Кстати сказать, ты себе льстишь. "Elle ne vous aime plus". Но твое участие необходимо, чтобы все завершилось. Предоставляю тебе право решать, как ты это сделаешь. Тонкости и детали, как известно, по твоей части.
- Антония хочет меня видеть? - задал новый вопрос Палмер.
Я пристально посмотрел на него. Он тоже окинул меня умным проницательным взором. Его рука медленно двинулась, чтобы выбросить носовой платок. Потемневшая после удара щека совсем не портила его, и он напоминал какое-то древнее изображение Диониса. Он уверен, что я ей все рассказал, мелькнуло у меня в голове.
- Нет, - отрезал я.
Палмер немного понаблюдал за мной, потом вздохнул и произнес:
- Хорошо, если так, - и добавил: - А как твои дела, Мартин?
- Никак, - откликнулся я. - Иными словами, отлично.
- Ладно, расскажи мне, расскажи, - попросил Палмер. Его голос стал ласковым и требовательным.
Я с изумлением обнаружил, что напрягся, словно для сопротивления.
- Мне нечего рассказывать, - попытался отказаться я.
- Почему?
- У меня нет проблем.
- Ты лгун, - проговорил Палмер.
Я недоуменно уставился на него. Трудно вообразить, будто ему неизвестно, что у меня на уме. Интересно, что ему рассказала Гонория.
- Палмер, я пришел к тебе, чтобы распрощаться от имени Антонии и договориться о перевозке ее вещей, которые здесь остались, - заявил я. - Может быть, нам лучше сосредоточиться на этих двух вопросах?
- Я упаковал ее вещи, - сказал Палмер. - Их перевезут, не беспокойся. Но ты что же, всерьез намерен остаться с Антонией после всего этого?
- Да.
- На редкость неразумно, - заметил он. - Тебе надо воспользоваться возможностью и разойтись с ней. Так будет лучше для вас обоих, а потом сделать это станет тяжелей. Конечно, я говорю как незаинтересованное лицо.
- Как врач, - уточнил я. Какое-то глубинное чувство во мне откликнулось на его слова, как на желанный вызов. Но я продолжил: - Мы не собираемся разводиться. А главное, это наше дело.
- С вашим браком все кончено, Мартин, - начал убеждать меня Палмер. - Почему бы не признать это прямо? Может, хочешь обсудить все со мной? Если хочешь, действительно как с врачом. Я не говорю - сейчас, сию минуту, но хорошо бы поскорее. Уверен, что смогу тебе помочь.
Я засмеялся:
- Впервые в жизни я понял, что и ты способен говорить глупости.
Палмер взглянул на меня подчеркнуто мягко, как и подобает профессиональному врачу. Я заметил, что японские гравюры за его спиной перевешены.
- Тебе это кажется глупостью, а мне - просто необходимостью, - возразил он. - Нам не хотелось бы тебя потерять.
- Кому это "нам"? - спросил я. - Скажи мне, ради бога.
- Гонории и мне, - сказал Палмер.
Я приложил все силы, еще сильнее нахмурился, чтобы на моем лице ничего не отразилось.
- Что значит "не потерять меня"?
- Не знаю, - проговорил он. - Зачем мы должны заранее давать всему определения? Позволь мне сказать попросту. Я думаю, для вас обоих будет лучше, если ты разойдешься с Антонией. Ты ведь хочешь бросить Антонию, и теперь не время руководствоваться твоим весьма абстрактным чувством долга. Да и вообще, девиз "делай, что хочешь" обходится окружающим дешевле правила "исполняй свой долг". Ты постепенно погубишь Антонию, если останешься с ней. Будь решительнее. И не стыдись принимать помощь. Психика не терпит пустоты. Вскоре мы с Гонорией отправимся путешествовать, далеко и надолго. Тебя здесь ничто не удерживает. Почему бы тебе не поехать с нами?
Я опустил глаза. Палмер явно обладал способностью внушать мне, будто я схожу с ума. Никогда еще мне так ясно и четко не говорили - "все позволено". А вместе с этим "все позволено" приходило и понимание, что "все возможно", и видение, что Гонория где-нибудь, когда-нибудь все-таки займет место в моем будущем. Я снова поднял глаза и увидел, что она входит в кабинет из двери за спиной Палмера.
Я поднялся и на секунду подумал, что мне сейчас станет дурно. Но затем обнаружил, что стою напротив них, держась за спинку кресла, как обвиняемый перед судьями. Это заставило меня собраться с духом. Я вздохнул и снова сел, глядя на них.
Гонория была одета во что-то черное, с высоким воротом, впоследствии мне не удавалось вспомнить, то ли это шелковое платье, то ли халат. Ее руки были обнажены до локтя. Она остановилась позади Палмера, который от ее присутствия засиял и покраснел. Оба они следили за мной. Гонория наклонила голову, и блестящие пряди волос свесились ей на глаза. Она стояла за спиной у Палмера, как будто держала его в плену, и сластолюбивый изгиб его расслабленного тела говорил два слова: "Я - жертва". Меня потянуло отвернуться.
- Я предложил Мартину присоединиться к нам, - сообщил ей Палмер. Он наблюдал за мной с широкой, добродушной улыбкой. Так смотрят на бьющуюся в неводе рыбу или на муху.
- Ты что, смеешься надо мной, Палмер? - возмутился я. Глядеть на Гонорию я был не в состоянии.
- Не надо покоряться судьбе, Мартин, - назидательно проговорил Палмер. - Как психоаналитик, я, конечно, не считаю, будто свободу можно завоевать судорожными усилиями воли. Но время выбора все равно наступает. Ты человек, не скованный привычными правилами. Так позволь же своему воображению следовать тайным велениям сердца. Скажи себе: ничего невозможного в мире нет.
Я засмеялся и снова встал.
- Ты спятил, - произнес я. - Неужели ты действительно считаешь, что я смогу жить с вами обоими, пусть даже недолго, да просто что я смогу продолжать знакомство с вами? Неужели я должен принять это всерьез? - И тут мои глаза встретились над головой Палмера со взглядом Гонории.
В тот миг между нами возник контакт, и, продолжая на нее смотреть, я понял, что, наверное, это произошло в первый и последний раз. Я не мог представить себе ничего подобного - она чуть-чуть покачала головой, и на ее глаза словно упала завеса. Это было решительное и властное прощание; мне сделалось больно, но я успел осознать, что она не говорила обо мне со своим братом. Это была наша первая и последняя интимная встреча, живая, но мгновенная. Я быстро перевел взгляд на Палмера.
- Между нами все кончено, - заявил я.
- В таком случае, - заявил Палмер, - мы вряд ли когда-нибудь увидимся. Я уже говорил, что Мы с Гонорией уезжаем отсюда. Навсегда.
- Тогда прощайте, - сказал я.
- Все зависит от твоего выбора, Мартин, - сказал Палмер. - Все зависит от твоего выбора.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
- Он был ужасно подавлен и разочарован, - рассказывал я Антонии, - но, как ты сама понимаешь, рассуждал весьма четко и здраво. Просил меня сказать, чтобы ты за него не беспокоилась и со временем он оправится. Он очень благодарен тебе и надеется, что не причинил тебе зла. И очень хотел, чтобы все это оказалось возможным. Словом, держался молодцом. Говорил, что вынужден смириться с твоим решением и что у вас все равно ничего бы не получилось. Но также добавил, что это прекрасная попытка и он рад, что вы ее сделали.
Обо всем этом мы уже говорили тысячу раз.
- Хотелось бы мне знать, откуда мне известно, что ты лжешь, - бросила Антония.
Наш разговор состоялся на следующий день, когда мы сели завтракать. Мы с Антонией еще не переоделись и были в халатах. Мы пили кофе, заедая его холодными тостами. Казалось, что и она и я не в силах сдвинуться с места. Она была бледной, вялой и раздраженной. А я - измученным.
- Я не лгу, - защищался я. - Если ты не веришь моим словам, то почему продолжаешь расспрашивать?
Все запреты были отброшены, и Антония говорила о Палмере открыто, его имя не сходило у нее с языка. Она бесконечно рассказывала об их прошлых отношениях.
- Что бы там ни было, он не мог сказать этого, - настаивала Антония.
У меня не хватило духу ответить ей, что в нашей беседе речь шла совсем о другом.
- Александр прав, - заметил я. - В нем есть что-то нечеловеческое.