Случилось что-то странное, сразу догадался я. Никто из них не поздоровался со мной. Они просто смотрели, не улыбаясь. Но в доме все же сохранялась атмосфера вежливого участия. Я закрыл дверь. На мгновение у меня мелькнула дикая мысль, уж не собираются ли они известить меня, что передумали и готовы отказаться от женитьбы. Я взял кресло, стоявшее у стены рядом с дверью, поставил его в центре ковра и сел, в свою очередь окинув их взглядом.
- Ну как, друзья мои… - начал я. Антония покачала головой и слегка отвернулась.
Я ощутил тревогу.
- Сказать ему? - спросил Палмер.
- Да, конечно, - откликнулась Антония, не глядя на меня.
Палмер кольнул меня холодным взором.
- Мартин, мы узнали о Джорджи Хандз. Этот удар настолько застиг меня врасплох, что я внезапно прикрыл лицо рукой. Я тут же опустил ее и поменял позу. Так, чтобы выглядеть не убитым, а только удивленным. Но мне стало нехорошо.
- Вот как, - сказал я. - Откуда же вы о ней узнали?
Палмер посмотрел на Антонию. Она повернулась ко мне спиной. Помолчав, он произнес:
- Мы пока не будем об этом говорить. Это не имеет значения.
Я перевел взгляд на Палмера. Его ясное лицо пыталось одновременно быть ласковым и каменно-твердым. Он сидел очень прямо и смотрел на меня через всю комнату.
- И что же вам известно? - поинтересовался я. Палмер опять поглядел на Антонию. Она бросила через плечо:
- Все, Мартин. Про ребенка и про все остальное. - Голос у нее был чрезвычайно взволнованный.
Мне хотелось бы рассердиться, но чувство вины полностью опустошило меня.
- Ладно, - проговорил я. - Не стоит поднимать из-за этого столько шума.
Антония издала какой-то неопределенный звук. Палмер продолжал смотреть на меня холодным взглядом и чуть заметно покачал головой. Все молчали.
- Думаю, мне сейчас лучше уйти, - сказал я. - Я принес список мебели, чтобы Антония с ним сверилась. - Швырнув лист бумаги на пол, я двинулся к выходу.
- Погоди, Мартин, - остановил меня Палмер голосом, которому я не смог противиться. Очевидно, он решил, что Антония заговорит первой, и помолчал минуту, а затем произнес: - Боюсь, мы не сможем оставить это без внимания. Ну сам подумай, Мартин, конечно, не сможем. Нам надо все обсудить. Мы должны быть честными. Нельзя притворяться, будто ничего не произошло. Антония вправе выслушать твои объяснения.
- К черту право Антонии, - вспылил я. - Антония лишилась своих прав.
- Мартин, - вступила в разговор Антония, по-прежнему не поворачиваясь ко мне, - не будь таким грубым и несправедливым.
- Прости мне эти слова, - извинился я. - Я еще не оправился от шока.
- Антония тоже пережила ужасный шок, - заметил Палмер. - Ты должен быть тактичным, Мартин. Мы не хотим вмешиваться в твою жизнь или осуждать тебя. Но следует это обсудить. Понимаешь?
- Понимаю, - отозвался я. - В таком случае, наверное, тебе лучше оставить меня вдвоем с Антонией.
- Полагаю, она предпочтет, чтобы я был здесь, - возразил Палмер. - Верно, дорогая?
- Да, - согласилась Антония. Она прижала к губам свой носовой платок, поднялась и пересела на диван рядом с Палмером. По-прежнему избегая глядеть на меня, она промокнула платком глаза. Палмер опустил ей руку на плечо.
- Послушайте… - начал я. - О чем нам говорить? Вы располагаете фактами, и я их не отрицаю. Зачем устраивать этот трибунал?
- Ты нас неправильно понял, Мартин, - сказал Палмер. - Речь идет не о трибунале. Кто мы такие, чтобы судить тебя? Напротив, мы желали бы тебе помочь. Но ты должен уяснить себе две вещи: во-первых, мы тебя очень любим, а во-вторых, ты обманул нас в исключительно важном вопросе.
- Мартин, я даже не могу передать, как мы расстроены, - сказала Антония. В ее голосе все еще слышались слезы. Потупясь, она крутила в руках влажный носовой платок.
- Я виноват, моя дорогая, - откликнулся я.
- О, так ты это признаешь? - продолжал Палмер. - Мы думали, что хорошо знаем тебя, Мартин. И очень удивились. Не стану утверждать, что разочарованы, скорее, нам просто больно. Придется все начинать сначала. Мы утратили точку опоры. Нам нужно понять, что с тобой происходит, понять, кто ты такой. Мы не собираемся тебя обвинять, просто постараемся тебе помочь.
- Я не желаю вашей помощи, - возразил я, - а что касается обвинений, то предоставь это мне самому. Я готов поговорить с Антонией, но не с вами обоими.
- Боюсь, что тебе придется говорить с нами обоими, - сказал Палмер. - Удар нанесен и ей, и мне, и мы оба заинтересованные лица. Ты должен поговорить с нами ради нас, так же как ради самого себя, и быть откровенным.
- Как ты мог лгать, Мартин? - спросила Антония и наконец взглянула на меня. Она вытерла слезы и овладела собой. - Я была так поражена! - проговорила она. - Я знаю, что тоже иногда лгала, но считала, что ты очень правдив. И думала, что ты меня по-настоящему любил. - Она всхлипнула, произнеся последние слова, и опять приложила платок к лицу.
- Я тебя очень любил, - сказал я. - И по-прежнему очень люблю. - Больше я не мог этого вынести. - Но я люблю и Джорджи.
- Ты ее любишь… - протянул Палмер.
- Люблю, - повторил я.
- Честно признаться, - сказала Антония, - не понимаю, не в силах даже вообразить, как ты на это способен. - Разумное негодование уберегло ее от слез.
- Ну конечно же, человек может любить двоих, - отозвался я. - Уж вам ли этого не знать.
- Ладно, - проговорила она. - Ладно. И ты меня обманывал. Я не в состоянии это понять, но могу себе представить. Но когда Палмер и я рассказали тебе о нас, как же ты мог после этого быть таким нечестным… Для меня непостижимо, как ты можешь сидеть здесь с добродетельным видом и обвинять нас во всех грехах! Не похоже на тебя, Мартин.
- Да, действительно не похоже на тебя, - подтвердил Палмер. - Но должно быть, в тебе это есть. Даже психоаналитиков иной раз подстерегают сюрпризы. Мы поступили с тобой очень честно и прямо. Нам просто не пришло в голову обманывать тебя. Как говорит Антония, ты, по крайней мере сейчас, мог быть искренним. Однако это все унизительно. Мы должны разобраться и снова тебя понять. Мы здесь, чтобы понять тебя.
- Я не могу объяснить, - ответил я. - Хотя объяснение существует. Да это и не имеет значения.
Я смутился и почувствовал себя виноватым. Как растолковать им причины, по которым я держал в тайне отношения с Джорджи? Они не смогли бы этого понять. Вдобавок я страстно желал остаться непонятым.
- Нет, это имеет значение, Мартин, - возразил Палмер. - Это очень много значит. И мы никуда не торопимся. Мы можем говорить об этом хоть целый день, если понадобится.
- Ну а я не могу, - парировал я. - Что вы хотели бы знать? Джорджи двадцать шесть лет. Она преподает в Лондонском экономическом училище. Мы любовники почти два года. Она забеременела от меня и сделала аборт. Вот и все.
- О Мартин! - вскинулась Антония. Теперь она полностью владела собой. - Не пытайся быть циником и прикидываться, будто тебе все равно. Я не ощутила в твоих словах никакой правды. Мы знаем, что ты любишь эту девушку, и хотим тебе помочь. Мы знаем, что ты не завел бы любовницу просто так, если бы не любил ее. Признаюсь, я испытала шок, когда услышала об этом. Но я смогу его преодолеть и сумею быть великодушной. Конечно, я ревную. Да иначе и быть не могло. Я только что говорила об этом Андерсону. Но вполне искренне желаю тебе добра. Только ты должен сейчас вести себя с нами более просто и правдиво. Ну пожалуйста…
- Антония была предельно честной по отношению ко мне и к самой себе, - заявил Палмер. - Ты знаешь, как она тебя любит. Это, разумеется, ее потрясло. Я говорю не только о твоем обмане, но и о самом существовании этой девушки. Естественно и закономерно, что это открытие вновь пробудило в Антонии любовь к тебе и она ревнует. Для всех нас подобная ситуация весьма болезненна. Но Антония прекрасно, разумно держится, и ты не должен опасаться, будто мы обижены. На самом деле мы желали бы тебя благословить. Теперь ты видишь, как ты заблуждался и был к нам несправедлив!
- Мы поддержим тебя, Мартин, - подхватила Антония, кивавшая в знак согласия головой. - Кто знает, может быть, это странное переплетение судеб в конце концов пойдет нам на пользу? Мы поможем тебе и Джорджи. Вот это я и хотела сказать. Мне жаль, что поначалу я выглядела такой удрученной и сердитой. Меня страшно обидело, что ты меня обманывал. Но я все-таки верю, что ты меня любил. Так что не чувствуй себя виноватым и не расстраивайся, Мартин, дорогой.
- Я не чувствую себя виноватым и не расстраиваюсь. Я просто вне себя от ярости, - сказал я. - И вовсе не желаю, чтобы меня поддерживали. Я хочу, чтобы вы оба оставили меня в покое раз и навсегда.
- Ты не понимаешь, чего на самом деле хочешь, - вмешался Палмер. - Тебе не удастся так легко ускользнуть от любовных передряг. Дело в том, что это известие бросило тень на каждого из нас, и придется что-то с этим делать.
- По-твоему, я должен убрать с пути преграды, чтобы вы с Антонией могли идти вперед?
- Тебе нужно, как ты выразился, убрать с пути преграды и для самого себя, - пояснил Палмер. - Ложь можно искупить только правдой, правдивой исповедью. Я уверен, что Джорджи с нами согласится. И тогда мы будем счастливы, все четверо.
- До этого ты говорил только о троих, - ехидно заметил я. - Теперь уже о четверых. Почему ты не подключил свою сестру? В результате получился бы настоящий квинтет.
- Замолчи, - довольно резко оборвал меня Палмер. - Речь идет о серьезных вещах, Мартин. Ты должен отвечать за свои поступки. Как я сказал, мы пытаемся тебя понять. И поймем тебя гораздо лучше после того, как встретимся с Джорджи.
- Через мой труп.
- Отнесись к этому трезво, - начал убеждать меня Палмер. - В конце концов, твоя позиция весьма уязвима. Хотя бы поэтому тебе следует рассуждать здраво. Антония лишь сейчас узнала об этой молодой женщине. Вполне естественно, ей хочется с ней познакомиться. Вы оба должны быть благодарны, что Антония намерена встретить ее с миром.
- Мне говорили, что она хороша собой и умна, - вставила Антония. - И молода. Тебе это и нужно, Мартин. Неужели ты не понимаешь, что я говорю совершенно искренно? Неужели у тебя не хватит великодушия достойно принять мое благословение, оценить мою добрую волю?
- По-моему, я скоро сойду с ума, - вырвалось у меня. - Можно подумать, что вы устраиваете мою свадьбу. Слава Богу, вы все-таки не мои родители.
Палмер улыбнулся своей широкой белозубой американской улыбкой и прижал к себе Антонию.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Я закрыл за собой дверь.
- Антонии все известно, - сообщил я Джорджи. - Откуда она узнала?
Вырвавшись от Палмера и Антонии, я направился прямо в "Ковент-Гарден". Однако сразу заходить к Джорджи не стал. Двадцать минут я просидел в кафе и постарался собраться с мыслями. Меня трясло, и думать о чем-либо было очень трудно. Среди прочих ощущений - и это казалось странным - преобладало чувство вины, оглушительной, испепеляющей вины. Я не мог бы дать разумный ответ на вопрос, почему раскрытие тайны Антонией и Палмером заставило меня считать себя кругом виноватым, хотя сама связь с Джорджи у меня никогда этого чувства не вызывала. Меня также томила смутная тревога в связи с тем, что сейчас их власть надо мной возросла, а ведь они уже установили по отношению ко мне своего рода моральную диктатуру. Мне пришло в голову, что этого они и добивались. Припомнив сцену объяснения, я понял, что хотя Антония действительно расстроилась и ей было больно, но в то же время встреча со мной ее заметно возбудила. Я стал для нее такой легкой добычей, таким беззащитным существом, что желание вновь опекать и любить меня вызвало у нее что-то вроде сексуального трепета.
Я принялся размышлять о Джорджи, но и тут дело обстояло не лучше. Завеса вины прочно отделила меня от нее. Тайное стало явным, и этот удар искалечил, а может быть, и убил мою любовь к ней. Я полагал, что когда мы откроем нашу любовь миру, она сделается крепче и чище. Так оно и было бы, скажи я о ней в нужное время и должным образом, с достойным и спокойным видом. Но Палмер и Антония спутали мне все карты. Они вели себя так, словно я совершил преступление. Одновременно они подчеркивали свою доброту и любовались ею. После этого моя любовь к Джорджи стала казаться мне чуть ли не непристойной. И мне вдруг пришло в голову, не входило ли и это в их планы. Случилось как раз то, чего я не хотел. Прав оказался я, а не Джорджи. В ответ на их осуждение из глубин моего "я" забил настоящий фонтан чувства вины. Он вымазал дурно пахнущим дегтем мою любовь к Джорджи, казавшуюся такой простой и чистой. Но я знал, что по отношению к ней это глубоко несправедливо, и говорил себе, что мое настроение изменится.
Я продолжал задавать себе вопрос, откуда это стало известно, и мне пришла в голову фантастическая мысль, что нас выдала сама Джорджи. Однако немного погодя я отказался от этой мысли. Не могла она быть такой вероломной и не могла совершить поступок столь театральный. Правда могла обнаружиться сотнями различных способов. После признаний Антонии я сам стал неосторожен. Наверное, где-нибудь отыскалось какое-то письмо. Я допил свой напиток и поднялся по лестнице к Джорджи. По крайней мере, это напоминало возвращение домой.
- Ответь прямо и без утайки, как она об этом узнала? - спросил я. - Тебе это известно? - Я поймал себя на том, что, встретившись с Джорджи, заговорил с ней холодно и чуть ли не злобно. Свою злобу на себя самого я скрывал глубоко внутри.
Джорджи была в старой юбке и бесформенном, растянутом свитере. Судя по ее виду, она не спала всю ночь. Она хмуро взглянула на меня, почесала нос, а затем расчистила заваленный вещами стол, сдвинув книги и бумаги в пыльную кучу. В комнате было одновременно и холодно и душно. Она присела на стол и проговорила:
- Я полагаю, ей сообщила об этом Гонория Кляйн.
Ее слова прозвучали настолько неожиданно, что я молча уставился на нее, а потом повалился в кресло, будто меня сбили с ног.
- А как могла узнать об этом Гонория Кляйн?
- Я сама ей сказала. - Джорджи сидела с угрюмым видом, бледная и исполненная чувства собственного достоинства, поджав под себя ногу в черном чулке. Она расправила юбку и невозмутимо встретила мой взгляд.
- Понимаю, - отозвался я. Кровь бросилась мне в голову, дыхание перехватило от гнева и недоумения. Через минуту я пришел в себя и проговорил: - Как ты можешь себе представить, я до сих пор не в силах опомниться. Будь добра, объясни, как это случилось.
- После того как ты вытолкнул меня в сад, я не пошла домой, - начала Джорджи. - Слишком уж рассердилась. Потом могу рассказать тебе об этом поподробнее. Я отправилась в университетскую библиотеку, пыталась читать, но ничего не получилось. Я выпила кофе и вернулась домой. На душе у меня кошки скребли. Я позвонила тебе, но никто не взял трубку.
- В это время я искал тебя повсюду, - пояснил я.
- И только я положила трубку, - продолжала Джорджи, - как раздался звонок в дверь. Я решила, что это ты. Но это оказалась Гонория Кляйн. Я пригласила ее войти, предложила выпить, и мы немного поговорили. Затем она внезапно спросила о тебе.
- Боже правый! - вырвалось у меня. - Прямо так, ни с того ни с сего?
- Да, - произнесла она, - и я ей рассказала.
- Обо всем?
- Обо всем.
- Почему?
- Потому что была не в состоянии ей солгать, - заявила Джорджи. Она выпрямила ногу и, помассировав лодыжку, соскользнула со стола, доковыляла до буфета и достала бутылку джина. Похоже, чистых бокалов у нее не было. Казалось, она без сил.
- Ты сумасшедшая, - сказал я. - Более того, ты предательница и дрянь. Ты дала этой женщине себя запугать.
- Мне надоела проклятая ложь, - сказала Джорджи. - И я ужасно рассердилась на тебя за то, что случилось днем. Лучше бы ты разрешил мне остаться и познакомил с Антонией. Мне было противно это перешептывание и то, как ты выпихнул меня через заднюю дверь, будто тебя застукали целующимся с горничной. Мне было противно до ужаса, Мартин.
Ее голос дрожал и срывался от волнения. Она сняла с каминной полки два немытых бокала.
- Это была не Антония, а Гонория Кляйн, - просветил я ее.
- Вот оно что, - медленно сказала Джорджи. Она пролила на стол немного джина и принялась вытирать его бумажной салфеткой. - Теперь мне ясно, как она об этом узнала. А я-то ломала голову! Я оставила две книги с моими надписями на столике в холле.
- Но почему она сразу догадалась, в чем дело? - спросил я. - Почему не поленилась отправиться к тебе и заставила тебя выложить все начистоту?
- Тут любой бы догадался, - ответила Джорджи. - Может быть, подслушала, как мы шептались. Но зачем она вывела меня на чистую воду - выше моего понимания.
- Так ты ее об этом не просила? Джорджи рассмеялась сухим, недовольным смешком.
- Конечно, нет… Я говорила тебе, у нее сильные средства воздействия. После того как я ей призналась и мы с ней сидели в молчаливом единении, не поднимая трубку на твои звонки, я была как выжатый лимон. Но все равно, это такое облегчение, - неторопливо добавила она.
- И тебе не пришло в голову попросить ее держать язык за зубами? Впрочем, ты бы и не смогла.
- Ты прав, - согласилась Джорджи. - Если ты можешь представить себе меня на коленях перед ней, умоляющую ее никому ничего не рассказывать, то выходит, ты знаешь меня лучше, чем я сама!
- Я тебя просто не понимаю! - не выдержал я. - Тебе известно, как мне важно, чтобы никто не знал о нашей связи, особенно сейчас. Мне невыносимо, что Антонии все стало известно. Невыносимо то, каким образом ей это стало известно. Ты даже не представляешь себе, каково мне сейчас. Я мучаюсь. А ты выбалтываешь все посторонней женщине только потому, что она тебя консультировала в колледже!
- А в самом деле, ты не понимаешь меня, - запинаясь, сказала Джорджи, и у нее задрожал голос. - И никогда особенно не пытался понять. Я мирилась с тем, что следовало хранить наши отношения в тайне, но мне это было отвратительно. Я постоянно страдала, каждый день, будь он проклят. Но ради тебя я переносила эти страдания и даже радовалась, потому что любила тебя. И никогда не говорила тебе о них. Но вот необходимость в тайне отпала, а ты продолжал ее хранить, и я почувствовала, что ты меня стыдишься. И в нашу связь проник какой-то яд. Нет, я не имею в виду, что ты должен был немедленно на мне жениться - с какой стати? Но зачем так старательно прятать меня от людей? И ты был обязан рассказать обо мне Антонии. Мне начало казаться, что я не существую. О, я люблю тебя, очень тебя люблю. Несмотря на то, что хотела бы тебя разлюбить. Но все равно чувствую себя отравленной. Я никогда бы не решилась все рассказать по собственному почину. Но вот ко мне явилась Гонория Кляйн, и это было словно перст Божий. Я не могла ей лгать, я бы просто умерла!
Теперь Джорджи плакала. Она налила джин, стукнув бутылкой о край бокала, потом добавила к нему воды. Я поднялся, и она протянула мне бокал. Мой гнев сменился печалью и глубокой подавленностью.
- Боже мой, дорогая, - вздохнул я, - ты сама не знаешь, что натворила. Но ничего. Во всем виноват я один. Не следовало ставить тебя в такое положение.
- Ты говоришь, что не любишь меня и никогда не любил, - сказала Джорджи, и слезы потоком хлынули у нее из глаз.