Она подошла к раковине, налила в таз холодной воды. Не спеша смачивает она мокрой перчаткой виски и затылок, выжимает воду на потный лоб, на щеки.
Когда она разогнулась, по груди и по спине у нее стекали капли. Она вытерлась, повесила полотенце, затем залпом выпила два стакана воды.
В голове у нее прояснилось. Она тяжело вздохнула. Теперь, когда все прояснилось, ей стало страшно.
- Мы пили вино. И смеялись. И я спала как убитая.
Она замолчала. Попробовала внушить себе, что ничего не случилось, но, помимо ее воли, с губ сорвалось имя сына:
- Жюльен!
Она выпила еще воды.
- Да-да, прилетали самолеты!.. И, кажется, слышны были взрывы, где-то очень далеко, точно откуда-то из Бреса.
Она быстро вышла в сад. Мадемуазель Марта, прямая как палка, сидела на скамье и вязала.
- Скажите, - обратилась к ней мать, - вы не слышали взрывов - оттуда, со стороны равнины?
Мадемуазель Марта повернула к матери свое вытянутое лицо.
- Был налет, - сказала она. - Должно быть, они бомбили где-то в стороне Бурка. - Мадемуазель Марта глубоко вздохнула и, снова взявшись за вязанье, прибавила: - И когда только кончится эта мука!
Мать ее уже не слушала. Не сказав ни слова, вернулась она на кухню. Ноги отказывались служить. Она села на стул. Руки дрожали.
- Боже мой, - повторяла она, - я пила вино и смеялась… и спала, а мой мальчик на дороге… Был налет… сбрасывали бомбы… Может быть, есть раненые, убитые… Господи боже, за что ты меня наказываешь?
Она словно окаменела. Сидела, уставившись на пустую бутылку.
- И подумать, ведь я не пью вина… и смеюсь редко… Господи, верни мне его… Верни, молю тебя… господи. Ведь это я, я настояла, чтобы он уехал…
Она замолчала. Ей показалось, что наверху скрипнула половица. Она прислушалась. Отец встал. Ходит, пошел к окну. Вот стукнули ставни, крючок ударился о стену. Сейчас отец сойдет вниз.
Мать сразу выпрямилась. Сложила на груди руки. Ей сдавило горло, она с трудом шепчет слова.
- Господи, я не хожу в церковь… мне вечно некогда… но не в этом дело… я знаю, что это не такой уж тяжкий грех… Но, - она остановилась: скрипят ступени, - верни мне моего мальчика. И я обещаю не пить больше ни капли вина… не… не… - она придумывала, какой еще обет дать господу богу, от чего еще отказаться, но не могла ничего придумать, - я обещаю не делать ничего ради своего удовольствия… Обещаю тебе…
Дверь с лестницы открылась. Отец вошел, смотрит на нее.
- Ну что? - спросил он.
- Знаешь, я уснула в шезлонге, - сказала она.
- Слышала какие-нибудь новости?
Она колебалась.
- Нет, - сказала она наконец, - ничего не слышала.
Отец пошел к раковине и тоже умылся.
- Шампанское у господина Робена отличное, - сказал он. - Но у меня после шипучих вин всегда голова трещит.
- Хочешь таблетку?
- Да, неплохо бы.
Мать достала таблетку. Потом начала убирать со стола. Она взяла пустую бутылку и вышла на крыльцо.
- Оставь, - сказал отец. - Я отнесу.
- Ладно, раз уж я взяла.
Она быстро спустилась, поставила бутылку у порога погреба и поспешила к мадемуазель Марте. Нагнувшись к ней и все время поглядывая на дверь в кухню, она зашептала:
- Послушайте, если муж будет спрашивать, что делается, не рассказывайте про бомбежку… Не стоит, он и так уже нервничает.
Старая дева кивнула, не отрываясь от вязанья.
Мать вернулась на кухню. Отец растворил таблетку в полстакане воды с сахаром. Она поглядела на него, потом докончила убирать со стола. Отец выпил воду, налил в стакан еще немного и, запрокинув голову, разом проглотил; затем встал, чтобы вымыть стакан.
- И подумать только, ведь сегодня воскресенье! - вздохнул он.
38
Проснувшись на другое утро, мать сразу почувствовала, что новый, только еще народившийся день какой-то не тот, чего-то ему не хватает. Она подошла к окну. Все было спокойно. Светлая полоса на небосклоне поднялась выше, отошла от уже засиневшей цепи гор. Мать прислушалась.
Ничего.
Совсем ничего. Тогда она вернулась к кровати и разбудила отца.
- Кончено, - сказала она. - Уже не идут.
- Кто не идет?
- Говорю тебе - никто не идет. Надо бы взглянуть.
- Ладно, сейчас встану.
Она сошла вниз и быстро оделась.
Когда оба были готовы, они молча посмотрели друг на друга. Отец открыл дверь и вышел на лестницу. Мать тоже вышла.
- Ты не думаешь, что это неосторожно? - спросила она.
- Надо все-таки узнать, в чем дело!
Они сошли в сад и остановились на скрещении двух дорожек.
Ничего.
Тишина.
Город как вымер. Никого, ни признака жизни в соседних садах. Даже никто окном или дверью не стукнет. И завод молчит.
- Я один выйду на улицу, - сказал отец. - Незачем обоим идти.
- А почему?
- Никогда нельзя знать…
- Так уж лучше я пойду, женщине не так опасно.
- Нет, это не дело.
- Тогда подождем, - сказала она.
Утро было теплое. Они сидели рядышком на скамейке, вглядываясь сквозь деревья в улицу, прислушиваясь к крику птиц, к стрекоту насекомых, к шелесту листьев.
Мать подумала, что они никогда раньше не сидели без дела в эту пору дня.
- Утром меньше шума, чем вечером, - сказала она.
- Ты думаешь? Утро-то сегодня особенное.
Они опять помолчали. Тишина подавляла.
- Ума не приложу, что теперь будет, - сказал он.
- Хотела бы я знать - это всегда так?
- Конечно, только раз на раз не приходится. Одни бегут, другие настигают, а какой-то промежуток всегда есть.
- Как ты думаешь, здесь еще остались солдаты, город будут защищать?
- Самому бы хотелось знать.
Так они просидели, может, полчаса, а может, и больше. Из-за вершины гор солнце вышло на небо, но время как будто остановилось.
Наконец с улицы долетели какие-то звуки. Хлопнула дверь, скрипнула ставня, потом другая, потом послышались голоса, шаги. Где-то очень далеко, может быть, в северном направлении урчали моторы. По саду пробежала кошка, вскочила на школьную ограду и медленно пошла, чернея на светлом небе.
- Пойду погляжу, - сказал отец.
Он поднялся. Мать тоже поднялась.
- Нет, - сказал он. - Оставайся здесь.
- Смешно, право. Я дойду до калитки.
Они дошли до улицы, только раз остановились и посмотрели вслед человеку, которого так и не узнали.
Отец вытащил из кармана фартука ключ и отпер калитку. И тотчас же медленно приоткрылись ставни на окне у мадемуазель Марты. Не высовывая носа, она спросила:
- Вы что-нибудь знаете?
- Нет, - сказала мать. - А вы?
- Ничего. Только то, что у вас в коридоре спит человек.
- У нас в коридоре?
- Ну, в общем не у вас, а в булочной. Дом принадлежит вам, вот я и говорю всегда: у вас.
Старики Дюбуа ничего не сказали, они думали.
- Вы его знаете? - спросил отец.
- Нет, - сказала старая дева, - но раз все ваши жильцы уехали, значит, это не ваш жилец. Да жилец и не стал бы спать на полу в коридоре.
С минуту они прислушивались, глядя на дверь коридора, который вел в пекарню. Матери пришло в голову, что булочная, выходящая на Солеварную улицу, тоже, вероятно, была заперта.
- А вы уверены, что там человек?
- Ну, конечно, в окно кухни мне слышно, как он храпит.
Отец как будто что-то обдумывал.
- Надо все-таки выяснить, у меня есть ключ, схожу за ним, - сказал он.
- Но, может, дверь не заперта, - возразила мать.
- Во всяком случае, вчера была заперта, я проверял после отъезда Лагранжей.
Отец перешел улицу.
- Будьте осторожны, - сказала мадемуазель Марта.
- А почему?
- Никогда нельзя быть уверенным.
Мать догнала его.
- Мадемуазель Марта права, ты не знаешь, кто там.
Старая дева, куда-то скрывшаяся, снова появилась в окне и протянула им кочергу.
- Вот, возьмите хоть это, - сказала она.
Отец пожал плечами, но все же взял из рук матери кочергу.
- Для вашего спокойствия, - сказал он.
Он попробовал открыть дверь, но безрезультатно.
- На ключ не заперта, но, видимо, чем-то приперта.
Он несколько раз сильно дернул дверь.
- Не ломать же ее в самом деле! - сказал он затем.
- Постой, постой, - сказала мать, взяв его за локоть.
- Ну что еще?
- Там кто-то шевелится.
Отец прислушался, потом постучал в дверь.
- Откройте же наконец, что это еще за фокусы! - крикнул он.
- Чего вам надо? - послышался мужской голос.
- Мне надо войти, это мой дом.
- Откройте, - сказала мать, - мы вам ничего плохого не сделаем.
Послышался скрежет камня, скрип дерева, и дверь открылась. Старики Дюбуа держались поодаль. В темном коридоре стоял полуодетый мужчина и щурился от света.
- Я спал, - сказал он просто.
Отец подошел ближе. Мать тоже. Мужчина был босиком, в рубахе и темно-синих штанах. Он посмотрел на кочергу, которую все еще держал отец, и улыбнулся.
- Не бойтесь, меня опасаться нечего, - сказал он.
- Но как вы вошли? - спросил отец.
- Я искал, где можно было бы спокойно выспаться. Просто подыхал от усталости, вот и устроился здесь и припер дверь камнем да колом.
- Но ведь тут было заперто.
- В гражданке я был слесарем.
Отец осмотрел дверь.
- Смотрите, смотрите, - сказал мужчина, - все в порядке. Впрочем, открыть было нетрудно. Замок хорошо смазан.
Мать тем временем оглядела коридор. На пол была постлана солдатская шинель. Он, верно, спал здесь на каменных плитах, подложив под голову свернутую куртку.
Мать невольно вспомнила песенку Самбр-Мёзского полка, которую отец певал Жюльену, когда тот был маленьким: "Мы спали на земле, под головою ранец…"
Где-то спал этой ночью Жюльен?
- Вы солдат? - спросила она.
- Ну конечно, мадам.
- Вы знаете, где боши?
- Должны быть недалеко… Вы уверены, что здесь их еще нет?
- Мы их не видели.
- Почему вы тут совсем один? - спросил отец.
Солдат рассказал, что, когда они проезжали деревней, он слез с грузовика и пошел за водой. Пока он ходил, грузовик уехал. Отстав от своих, он пешком дошел сюда, но дальше идти не мог, потому что до крови сбил ноги.
И он показал на свои ноги.
- Господи боже, несчастный какой, - вздохнула мать.
Он подошел к двери. Она увидела, что он еще молод. Худое лицо, должно быть уже дня три небритое, заросло черной щетиной.
- Мне бы только вымыть ноги холодной водой.
Ноги были серые от грязи, с запекшейся кровью на больших пальцах.
- Солдатская обувь, может, самая распрекрасная, да только для тех, кто привык в ней ходить, - сказал он. - Мы всю зиму просидели в окопах, не трогаясь с места, а теперь, что ни день…
Он вдруг замолчал, уставился на открытый на улицу вход. Мать тоже что-то услышала.
- Они, - сказал солдат. - Ясно, они.
Он быстро захлопнул дверь.
- Вы уверены? - спросила мать.
- Ну, конечно, я их мотоциклы по звуку всегда узнаю. - Он опять замолчал и прислушался. - Остановились где-то недалеко. Мотор работает вхолостую.
- Только бы они к нам не вошли, - сказал отец.
Солдат усмехнулся:
- К вам? А на кой черт им это нужно? Не беспокойтесь, у них и без вас дел хватит, некогда им по домам шляться.
В коридоре было темно. Только с внутреннего двора проникал тусклый, голубоватый свет. Мать вышла во двор и поглядела налево. Мадемуазель Марта стояла в кухне у окна.
- Это солдат, я слышала, - сказала она. - Немцы в конце улицы, у фонтана. Скажите ему, чтобы не стрелял. Они как будто ничего плохого нам делать не собираются.
Подошедший ближе солдат усмехнулся:
- Не бойтесь, я стрелять не буду, нечем, у меня нет оружия. А потом, какой в этом толк? - Он помолчал, поглядел на стариков Дюбуа и прибавил: - Меня больше интересует, как мне выбраться из этого нужника.
- Вас возьмут в плен, - сказал отец. - Это уж обязательно.
- Ах ты черт, совсем мне это ни к чему, - сказал солдат. - Я из Вильфранша-на-Соне. Не так уж далеко от дома был. Стоило проделывать всю эту дорогу, чтобы меня здесь сцапали.
Отец приподнял каскетку и почесал лысину.
- Как же быть? Если вы выйдете, вас схватят. Если останетесь здесь…
Он замолчал. Солдат подождал минутку, потом сказал:
- Ясно, что я не могу сидеть тут целый век.
- Как вы думаете, что они будут делать? - спросила мать.
Солдат пожал плечами.
- Они уйдут. Может, оставят одну-две роты. Если никто не окажет сопротивления, им здесь делать нечего.
Отец подошел к двери.
- Если хотите выйти, идите смело, - сказал солдат, - только не высовывайте из дверей кончик носа, этак легче всего получить пулю в лоб.
Отец вернулся обратно.
- Судя по звуку, - сказал он, - мотоцикл все там же, в конце улицы.
Они поговорили еще и замолчали, когда мимо покатили легковые и грузовые машины. Они слушали, не спуская глаз с двери, но никаких машин больше не было, и солдат сказал:
- Я голоден как собака!
Мать объяснила, что этот дом принадлежит им, но они его сдают, а сами живут на другой стороне улицы. Мадемуазель Марта уже не торчала у кухонного окна.
- Если бы только вы могли дойти до нас, я бы вас накормила, и ноги бы вымыли.
- В той одеже, что на мне, выйти нельзя, это опасно, - сказал солдат.
Старики Дюбуа уже несколько минут исподтишка наблюдали друг за другом. Мать думала о Жюльене. Может, он голоден, его мучит жажда, может, и у него болят ноги. Она нагнулась к солдату, который прислонился к стене, и, взяв правую ногу в левую руку, отковыривал ногтем наполовину уже отставшую корочку присохшей крови.
- Смотрите, не внесите заразы, - сказала она.
- Э-эх, в моем положении, если они возьмут меня в плен, так уж лучше быть больным, может, тогда где-нибудь бросят, чтоб не возиться, - сказал он.
Мать опять посмотрела на мужа. Он ответил ей взглядом, который как бы говорил: "Ей-богу, не знаю. Раз ты считаешь, что это нужно, пожалуйста".
Она потерла подбородок, потом спросила солдата:
- А если я принесу вам штатские брюки и рубаху?
Лицо солдата просветлело. Он улыбнулся, сверкнув зубами, особенно белыми по контрасту с его черной щетиной и загорелым лицом.
- Да чтобы выйти отсюда, сойдет, даже если все на меня едва налезет, - сказал он, окинув отца взглядом с головы до пят.
Мать улыбнулась.
- Отлично налезет, у меня есть сын, он такой же широкоплечий, как вы.
Она пошла к выходу и остановилась.
- Идите, идите смело, - сказал солдат, - вы ничем не рискуете.
Она вышла, чуть дыша от страха.
В конце улицы у фонтана собралась вокруг мотоцикла группа немецких солдат - кто сидел, кто стоял. Мать насчитала пять человек. На стоянке было еще три мотоцикла. Она подождала. Солдаты глядели в другую сторону. Немного поодаль от немцев две женщины и мужчина молча смотрели на них.
Мать перешла на другую сторону и быстро направилась к дому, бормоча:
- Дам ему брюки и рубаху… Это принесет счастье Жюльену… Да-да, это принесет ему счастье.
39
Как только мать воротилась с вещами Жюльена, солдат сразу переоделся, а свое обмундирование завернул в шинель. Он связал рукава и стянул получившийся узел поясным ремнем.
- А это куда? - спросил он, покончив с укладкой вещей.
- Вы с собой не возьмете? - спросила мать.
- Ишь ты, чтобы меня зацапали. Я пока еще с ума не сошел.
- Это казенное имущество, - заметил отец.
Солдат усмехнулся.
- При том положении, до которого сейчас докатилась армия, одним обмундированием больше, одним меньше - ничего не изменит. - Он замолчал, поднял узел, снова положил на пол и сказал, обращаясь к матери: - Знаете, материал добротный, если вы немножко портняжите, он пойдет у вас в дело…
Отец так и подскочил.
- Ну нет! - крикнул он. - Чтобы к нам домой? Да ни за что не позволю! Чего доброго, немцы обнаружат, тогда меня прямо к стенке…
- Да они к вам не придут…
Отец перебил солдата:
- А если увидят французы, меня привлекут за кражу военного обмундирования. Нет-нет, надо куда-нибудь сбагрить.
- Как вам угодно, - сказал солдат. - Ночью выброшу на улицу.
- Лучше зарыть в саду, - заметил отец. - Вернее будет.
Все трое наклонились над узлом, сперва поглядели на него, потом друг на друга. Наконец мать сказала:
- Не стоять же тут до вечера. Теперь вы можете перейти через улицу. Только вот как это вынести?.
- Надо бы мешок, - заметил отец.
- Пойти принести? - спросила мать.
- Обождите, - сказал солдат.
Он открыл дверь, дошел до середины мостовой и спросил:
- Вон в том саду напротив вы и живете?
Мать кивнула головой. Он посмотрел в другую сторону, на площадь, где теперь стояли два немецких грузовика. Мать также вышла на улицу. Вокруг немцев собралось человек десять; улица понемногу оживала.
- Видите, им не до нас, - сказал солдат. - Идите вперед, я за вами.
- Надо запереть дверь, - сказал отец.
- Ладно, тогда я пройду, а потом уже вы.
Мать вошла в сад и оставила калитку открытой. Пройдя несколько шагов по дорожке, она обернулась. Солдат с узлом под мышкой появился в дверях пекарни, не спеша перешел улицу и тоже вошел в сад. Она пропустила его вперед.
Уже дома она заметила, что лоб у нее в поту.
Вскоре к ним присоединился отец. Лицо у него было красное. Он задыхался.
- Нельзя этого делать, - проворчал он.
- Чего нельзя делать? - спросил солдат. - Переходить с узлом через улицу?
Он пожал плечами, точно говоря, что это пустяки.
- В конце концов, это все-таки немцы, - сказал отец.
Солдат усмехнулся.
- Знаете, я их вблизи не видел, - сказал он, - но у меня такое впечатление, что у них одно на уме: как можно скорей добраться до Ментоны и Бордо. На остальное им плевать.
- Как-никак они перебили немало народа. И бомбежки, и все прочее - это не шутки…
Солдат пожал плечами.
- Все это так, - сказал он. - На то и война. Не убивать нельзя. Вот потому-то я и считаю, что надо с ней скорее покончить, теперь… - Он потер руки, как будто стряхивал с них пыль. Потом посмотрел на отца с матерью и, вдруг рассмеявшись, сказал: - В сущности ведь демобилизовали-то меня вы. Я уверен, что если бы кто сказал вам вчера, что вы демобилизуете Гиймена, рядового стрелкового полка, вы бы ни в жизнь не поверили.
Отец покачал головой. Мать чувствовала, что он недоволен. Он долго молчал, потом несколько раз повторил:
- И все-таки…
- И все-таки что? - спросил Гиймен.
Отец выпрямился, посмотрел солдату прямо в глаза и выпалил:
- Все-таки если все солдаты рассуждают, как вы, то меня не удивляет то, что делается!