В момент, когда мимо шёл Заплетин, он размышлял о невзрачной травинке, которую он, проходя по лугу, когда-то сорвал и прикусил. Горечь во рту не была неожиданной, но она его в тот момент поразила, и он взглянул на мокрые травы (и одновременно на Заплетина) с необычайно острой тоской. Эта трава на этом лугу вырастала из года в год, и страшно сказать, сколько тысяч лет. Он родился, когда-то умрёт, а эта трава и до него, и при нём, и после него росла, растёт, и будет расти. И кто бы, когда бы не посмотрит на траву этого луга, он увидит её такой же, какой видел её он. Ему стало жутко от превосходства этой травы над человеком, жутко от собственного ничтожества, жутко от мысли, что на фоне вечных повторяющихся явлений он вспыхнул на миг, чтоб тут же исчезнуть, и не повториться никогда. Вот что такое он и трава: трава – повторяемость, то есть вечность, а он, гордящийся неповторимостью – просто мгновение уникального. Вот что такое он и трава – это превосходство повторяемости над ничтожеством неповторимости.
Но как он оказался в ресторане? Нет, не специально, и не собирался, а просто прогуливался по бульвару, увидел вывеску "Русская Сказка", и ноги сами свернули к дверям. В фойе, разглядывая картины, вспомнил про нетронутые сто долларов, которые несколько дней назад ему подарил случайный знакомый, и которые он так ловко припрятал, что их не сумел бы обнаружить самый придирчивый грабитель. Девушка, сидевшая за конторкой, брезгливой гримаской на лице осудила его одежду, взлохмаченные волосы и изнурённое лицо, хотела ему тут же отказать под предлогом того, что всё забронировано, но всё же решила ему отдать столик между кухней и туалетом, куда никто не хотел садиться; и даже в горячие вечера тот столик, бывало, пустовал.
Иосиф долго сидел не обслуженным, хотя как раз мимо него, иногда его даже задевая, в кухню шныряли официанты. Наконец, какой-то остановился, спросил, что Иосиф будет пить и почти сморщился от того, что клиент заказал простую воду, немного сыра и колбасы. Иосиф отметил гримасу работника, но не станешь же каждому объяснять, что алкоголь не сочетался с его болезненным организмом. Сыр с колбасой были слишком солёными, их бы смягчил какой-нибудь хлеб, но Иосифу никак не удавалось привлечь внимание официанта. Пришлось всё жевать без всякого хлеба, запивая водой из стакана. Ему захотелось ещё воды, но пустые стаканы паршивых клиентов в русских ресторанах не замечают.
Все эти житейские неудобства Иосифа не слишком беспокоили, поскольку большую часть своей жизни он проводил не в том времени, в котором физически пребывал, а в каком-то другом, параллельном времени. По этой причине он всем казался странным, непонятным человеком, даже психически ненормальным. С работы его выгоняли везде, и в Америке, и в России, и всем недовольным работодателям казалось, что он халатен, ленив, не способен концентрироваться на задании. Никому в голову не приходило, что все изъяны в работе Иосифа происходили от неумения пребывать в том правильном времени, в каком он обязан был трудиться.
Вот и сейчас он сидел в ресторане перед огрызком колбасы и стаканом, незаполненным водой, но на самом деле сидел у окна, глядя на заснеженное озеро. На стекле была тёмная точка. От лёгкого движения головы эта точка перемещалась на пятно чёрной полыни и на фоне её становилась светлой. "Так же, быть может, – думал Иосиф, – и какие-то люди могут меняться: средь плохих они становятся хорошими, а среди хороших, напротив, плохими". Над поверхностью озера от ветра взвивались лёгкие смерчи из снега. Из соседнего невидимого дома вышел мужчина с рыжей собакой и лыжными палками для баланса. Он медленно стал удаляться вглубь озера. Иосиф отвернулся от окна и продолжил писать письмо. Потом снова взглянул в окно и обнаружил, что мужчина оказался гораздо ближе, хотя он по-прежнему удалялся, и рядом с ним прыгала собака. Иосиф продолжил писать письмо, прогоняя мысли о человеке, который, спиной к нему, уходил, но при этом почему-то приближался. Такое не раз уже случалось, то есть Иосифу удавалось жить в обратно текущем времени, как в фильме, где крутят плёнку назад. Он вновь оторвался от письма. Человек был к окну почти вплотную, энергично вглубь озера удаляясь, от окна отбегала и собака…
Глава 7. Дары океана
Но что мы, собственно, отвлекаемся на мысли странного человека, случайно забредшего в ресторан. Мало ль о чём одновременно размышляют посетители ресторана, и мало ли что одновременно случается в этом мире – от прекрасного до отвратительного. Нельзя же, к примеру, целуя женщину, представлять, как в этот самый момент примерно в таких же слабых губах копошатся могильные черви (хотя в любой момент нашей жизни черви эти точно копошатся в губах прелестнейших очертаний). Нас одновременность не должна касаться, иначе мы себя распылим.
Сейчас же давайте-ка проследим, куда это направился мужчина, неся в руках две бутыли шампанского. Он был приодет в костюм с чёрной бабочкой, и чем-то похож был на незнакомца, который Зорика избивал. Кто-то взглянул на него с подозрением, но тот взглянувшему подмигнул с такой большой дружелюбной улыбкой, что устыдился он своих мыслей и в ответ тоже заулыбался.
– Ну что, мужики, – сказал незнакомец, с тяжёлыми стуками составляя на стол Жидкова и Литовкина малахитовые снаряды в виде "Советского" шампанского.
Они поглядели на ностальгию, с которой не сталкивались годами, на незнакомца, друг на друга, – но всё это дольше на бумаге, а в жизни продлилось пару мгновений, ибо русский не тугодум, если ему предлагается выпить. Немедленно стул разыскав, усадили, выстрелили пробкой, чокнулись бокалами.
– Как вас зовут? – спросил Жидков, проглотив вкуснейшую влагу, хотя и подумал перед этим о последствиях смешения шампанского и водки.
Незнакомец назвался, но имя пропало, как только было выпущено из губ. То ли они мысленно отвлеклись, то ли слишком шумно было в ресторане, то ли невнятно было сказано. Абадонин разлил остатки шампанского, выстрелил пробкой второй бутылки.
– Пардон, не расслышал. Как вас зовут? – осмелился Жидков переспросить.
– А это не страшно, что не расслышали. Это со многими случается даже в идеальной тишине. Абадонин моя фамилия. Ну, так что у вас за проблема? Что это вы такие понурые?
"Есть от чего", – подумали мальчики, и объяли цепочку событий, которые их привели в ресторан, но привели их не отпраздновать результат этих событий, а попытаться о них забыть хотя бы на время ресторана.
Начало – штука неуловимая, и остаётся удивляться, как нам удаётся хотя бы что-нибудь назвать словом начало, ибо буквально к любому началу примыкает другое начало, к другому началу – третье начало, и так и во времени и в пространстве процесс углубляется до бесконечности, или пока не упрёшься в вопрос, когда и с чего началась Вселенная? или пока не надоест. Не будем себя потому утруждать поисками лучшего начала в истории Жидкова и Литовкина, а, скажем, начнём со звонка телефона, который раздался в квартире Литовкина в момент в высшей степени неудобный. Однако, Литовкина тут же смело с подмятой им толстой негритянки, как после выплеснутого ведра сметает обрызганного кота с сухой, но в смерть испугавшейся кошки. И причина такой поспешности крылась не в том, что звонка ожидали, а в том, что у потрёпанного телефона (его то швыряли на пол намеренно, то роняли на пол нечаянно) не было тёплых чувств к хозяину, и он в основном угрюмо молчал, иногда по нескольку дней подряд.
– Морская еда! – закричала трубка, которая двухмильными проводами соединялась с трубкой Жидкова.
– Где будем трахать твоих русалок? – деловито спросил Литовкин, для которого всё буквально на свете было так тесно связано с сексом, как всё, находящееся в океане, тесно связано с океаном. – У тебя или у меня?
– Между морской едой и русалками, – отвечал Жидков, не скрывая язвительности, – связь, разумеется, прослеживается. Но в этот момент я не о бабах, я о товаре говорю. Похоже, я отыскал товар, который можно назвать идеальным. Закупаешь у бедствующих рыбаков тонну креветок или крабов, перебрасываешь их в Лос-Анджелес, и моментально, за пару дней, реализуешь в торговые точки, то бишь в магазины и рестораны, за замечательную прибыль.
– Отменная мысль! – сказал Литовкин, человек всегда лёгкий на подъём, поскольку с первого дня в Америке он всяким работам и начальству предпочитал свободу вэлфера. И больше всего он любил отправиться туда, где за бутылкой алкоголя можно было с энтузиазмом обсудить новенькую идею.
– А как перебросить эту тонну? – проявил он похвальную сообразительность.
– Самолётом или машиной. Первое дороже, но предпочтительнее: продукт будет свежий, не замороженный. Машиной – придётся замораживать. А сбывать… Ты только подумай, как просто сбывать подобный товар! Здесь пропасть всевозможных ресторанов, в которых блюда с дарами моря так оккупировали меню, что в нём не нашлось места для гамбургеров.
– И у всех есть свои поставщики, – воткнул Литовкин мягкое но, с тем, чтобы приятель оценил его осторожность и осмотрительность, без которых в бизнесе каши не сваришь.
– Ценой перебьём, – отмахнулся Жидков, выказывая мудрость предпринимателя, которому мешает конкуренция, и тем ссылаясь на собственный опыт (пусть не глубокий, но широкий) ведения бизнеса в Америке.
Конечно, в начале эмиграции, которая в Лос-Анджелесе началась, о собственном бизнесе речи не было. Попав в Америку, он обнаружил, что оказался без специальности, поскольку выехал из России с профессией учителя истории отечества, сильно исковерканной коммунистами. (Тут автору следует пояснить, что он не пытается принизить историю отдельного государства, а уж тем более России. По мнению автора, искажена и, таким образом, исковеркана вся история человечества). Любая работа его бы устроила, лишь бы она помогала оплачивать пропитание и жильё. После многих звонков по объявлениям и многих неудачных интервью ему повезло, наконец, устроиться в качестве помощника сантехника в небольшую компанию "Хоуле Пламинг". Через пару недель Жидкова уволили за несоответствие к профессии.
Не успел он как следует сообразить, чем ему дальше заниматься, как ему повезло на вечеринке наткнуться на школьного приятеля, по делам прилетевшего из Майами. Приятель создал успешный бизнес по продаже в Россию автомобилей. В Америке он покупал машины по объявлениям в газетах, чаще по очень дешёвой цене, грузил их в Майами на пароходы, в порту Владивостока те же самые машины дорожали в несколько раз. Приятель помог переехать в Майами, сделал Жидкова своим помощником, и жизнь его сразу пошла в гору. Через пару лет он купил дом и начал путешествовать по свету. Как-то приятель ему посетовал на то, что его представитель в России стал реализовывать машины по более низким ценам, что, может быть, разницу клал в карман. Приятель полетел во Владивосток, чтоб разобраться в ситуации. И не вернулся. Пропал с концами. Подозрения пали на представителя, на многочисленных конкурентов, на мафию Владивостока.
Жидков благоразумно не влезал в эту тёмную ситуацию. Обезглавленная компания попыталась и дальше существовать, но пропавший владелец бизнеса никому, оказывается, не давал доступа к финансовой информации, к важным документам, к контрактам и контактам. Бизнес стремительно развалился. Жидков устроился продавцом в магазин по продаже мебели, но его мизерные комиссионные не могли оплачивать крупный заём, за который он приобрёл дом.
И раньше не сдержанный в алкоголе, Жидков стал ежедневно напиваться. Жене, понятно, это не нравилось, и после нескольких крупных скандалов они расстались, и навсегда. После того, как его второй раз арестовали на дороге за вождение в пьяном виде, он снова переехал в Калифорнию, где, по словам одного знакомого, полиция более благосклонна к подвыпившим вежливым водителям (потом оказалось, что это враньё).
После всех этих передряг он решил овладеть профессией, с которой легче найти работу. Учился на бартендера, на чертёжника, на бухгалтера, на программиста, на продавца недвижимой собственности, – на кого он здесь только не учился. Но, приложив к реальной жизни новую американскую профессию, Жидков обнаруживал столько минусов (бесконечно долгий рабочий день, тупое придирчивое начальство, унизительный заработок, не по душе ), что в результате пришёл к выводу: лучше всего собственный бизнес.
О, сколько бизнесов он перепробовал! Познания в каждом новом деле Жидков сначала практиковал на всех, кто хоть как-то ему доверял, в основном на своих друзьях и знакомых. Кому-то пытался сделать массаж, после которого в теле клиента защемлялись какие-то нервы и несильно, но назойливо беспокоили. Другому менял и коверкал причёску. Третьему предсказывал по ладони сразу несколько перемен – смерть, финансовую удачу, развод, повышение по службе, некую даму, и будто брюнетку, и в конце неизлечимую болезнь. Четвёртому налаживал компьютер, обычно с загадочными осложнениями. Пятого снимал на видеоплёнку (идея подрабатывать на свадьбах). На шестом пробовал иглоукалывания. Однажды он похвастался в компании, что может по почерку определить характер любого человека. Ему не поверили, конечно, тогда он нескольких присутствующих попросил написать несколько строк, удалился в другую комнату, вернулся минут через пятнадцать, и вслух зачитал анализ почерка. Кое-что оказалось правильным, и, взбодрённый частичным успехом, Жидков на следующее утро заказал несколько сот визиток, на которых крупно было написано Хотите знать правду о себе? Однако, чего бы он не пробовал, все его бизнесы страдали острой нехваткой клиентуры.
Обдумав причины неудач, но всё ещё веря в собственный бизнес, Жидков решил, что лучше всего (легче, прибыльнее, занимательнее) спекулировать каким-нибудь товаром, в котором бы удачно сочетались дешёвая закупочная цена, ненавязчивая конкуренция и широкий устойчивый спрос. Он попробовал то, да сё, включая спекуляцию земельными участками. С землёй было так: купил за глаза, по объявлению в газете, недорогой участок земли, тут же подал своё объявление о продаже того же участка, не забыв хорошенько подбросить цену, и тут же нашёлся покупатель. Такой ошеломительный успех было бы грех не отметить с размахом, а именно – чуть не недельным запоем в компании Литовкина и проституток. Пребывая в полной уверенности, что он отыскал тот самый товар, идеальный товар для спекуляции, с помощью которого только дурак не способен разбогатеть, он, едва выйдя из запоя, приобрёл другой участок земли. С тех пор утекло немало месяцев и немало денег на объявления, но никто почему-то не пожелал стать владельцем куска Америки. ("Хотите владеть частью Америки"? – так называлось его объявление в газете "Лос-Анджелес Таймс"). Очередной идеальный товар он обнаружил, читая статью в географическом журнале о бедах аляскинских рыбаков.
Литовкин выставил негритянку и на разболтанном велосипеде отправился к Жидкову обсудить. Встретились, как два прожжённых бизнесмена, пустой болтовнёй не отвлекались, говорили отрывисто и агрессивно, но едва только матерное суждение начинало вибрировать на языке, вместо него бог знает откуда выскакивало редкое словцо из сферы финансов, бухгалтерии, юриспруденции, коммерции и прочих таких же почётных сфер. Назвали свой бизнес "Дары Океана", остро отточенными карандашами вонзили в блокноты подробнейший список дел и сопутствующих делишек, с помощью тех же карандашей воздвигли колонны из дебета и кредита, прогнали все цифры на калькуляторе, изумились сальдо или тому, что можно назвать чистым доходом, и только тогда начали праздновать начало неминуемого процветания.
Утром, мучаясь от похмелья, но с волевыми подбородками, отправились в кровь и плоть облекать своё вечернее вдохновение. Из главных дел отметим такие: Жидков забрал из банка накопления, снял максимум со всех кредитных карточек, арендовал помещение-холодильник, заказал два билета на Аляску.
Литовкин как будто был не у дел, но прочно находился за спиной, – дышал в затылок, сверлил глазами лица чиновников и бюрократов (он так называл кого угодно, с кем им приходилось иметь дело), пристально вглядывался в бумаги, которые им приходилось подписывать (почти ничего в них не понимая), попутно и даже ещё пристальней разглядывал всех подвернувшихся женщин, и само его тесное присутствие Жидкова взбадривало и подхлёстывало.
Жидков и раньше подозревал, что Литовкин неважный предприниматель. Как-то, просто из любопытства, он пощупал его на предмет ведения бизнеса в Америке, и обнаружил в своём приятеле просто вопиющего невежду.
– И ты говоришь, что когда-то закончил экономический факультет Московского Государственного Университета?
– Но то же экономика социализма, – ответил Литовкин, не смутившись. – А в этой стране – капитализм, если не голый империализм. Кроме того, мне экономика всегда была противна до омерзения. Я по натуре поэт и философ, и поступал на философский факультет, но на вступительном экзамене меня, как всегда, подвели женщины. Во время работы над сочинением "Образ женщины в русской литературе", я воспользовался шпаргалкой с какой-то цитатой из "Анны Карениной". Экзаменаторша, старая стерва, вместо того, чтоб закрыть глаза, выпучила их, как хамелеон, ещё шире открыла пасть и, не считаясь с моим самолюбием, велела мне убраться в коридор. Пришлось смириться с экономическим, куда меня приняли, как спортсмена.
Отдышались они только в самолёте. Ступили на землю Аляски хмельные и переполненные оптимизмом. На арендованной машине добрались до рыбацкого поселения, упомянутого в журнале, потратили минимум денег и времени на изучение обстановки, знакомство с природой и людьми, и приступили к переговорам с бедствующими рыбаками. Те оказались настолько сговорчивыми, что в течение первого же дня удалось по хорошим ценам закупить крабов, креветок, водорослей, – всего получилось тридцать бочек. Значительно дороже оказался самолёт, но такова специфика бизнеса: транспортировка дороже товара.
Вернулись в Лос-Анджелес, там было жарко, пришлось с непредвиденными расходами посуетиться над размещением избалованного товара в дополнительном холодном помещении. И, не мешкая ни секунды, сбросили с потных тел одежду, швырнули на стол телефонный справочник и стали обзванивать рестораны. Хозяева и менеджеры с одинаковой прохладцей реагировали на товар, только что доставленный из Аляски людьми, говорящими с акцентом. Как сговорившись, все отвечали, что свежесть, качество и доверие намного важнее дешёвой цены.
Чтобы развеять недоверие, представители аляскинских рыбаков с телефона пересели в автомобиль и лично предстали в заведениях, в которых им ошибочно отказали. Жидков, худощавый, с лицом учителя и довольно бойким английским, играл, естественно, роль босса, он был в костюме и с папкой в руках. Другой, рослый и крупный мужчина, намеренно встрёпанный и небритый, неплохо смахивал на рыбака из глухого посёлка на Аляске, который собственными руками наловил предлагаемую продукцию; к тому же на нём, на жару невзирая, была брезентовая штормовка, купленная тоже на Аляске. Скрывая плохой английский язык, он молчал с суровым лицом и время от времени громко крякал.