И она запела. Только много лет спустя Эмма узнала, что все это подстроил Мерсер, заплатив за микрофон и усилители.
Она помнила, как играла на фортепьяно для простых людей и важных шишек, для трех президентов, двадцати губернаторов и бесчисленного количества мэров. Она играла в четыре руки с Томми Дорси и аккомпанировала Роберу Гулету. Но она совершенно точно помнила тот день, когда игра на пианино стала для нее необходимостью. Это произошло одним воскресным утром, когда ее младший сын, расстроенный размолвкой со своей подружкой, подвез Эмму с мужем к церкви и, заехав в ближайший лес, упер ружье прикладом в пол машины, приставил дуло к груди и выстрелил. Упав, мальчик всем телом навалился на руль и надавил на клаксон. Кто-то услышал несмолкаемый рев и прибежал на звук. Сын потерял легкое, но жизнь ему удалось спасти, что обошлось в сорок тысяч долларов. Для оплаты счета Эмме пришлось работать день и ночь. Близость трагедии только еще больше воспламенила ее веру.
– Что было бы, пройди пуля на долю дюйма левее или правее? Что, если б он не упал грудью на клаксон? Должно быть, его охранял Господь, – рассказывала Эмма. – Я должна была поверить в Бога только из-за одного этого случая.
После того, как все долги по счетам были оплачены, Эмма все равно не могла остановиться и продолжала свои ночные выступления – это стало ее жизнью.
В половине восьмого мы приехали в Стейтсборо. Перед тем как возвращаться домой, Эмма завернула к дому своей девяностолетней тетушки. Старушка открыла нам дверь в ночной рубашке и чепце – она не спала, слушала трансляцию службы из баптистской церкви. Эмма на несколько минут прошла в дом, уложила Аннализу в постель и только после этого, через двенадцать часов после начала трудового дня, миссис Келли отправилась домой.
– В способности играть есть еще одна замечательная вещь, – сказала Эмма на прощание. – Об этом мне говорил еще Джонни Мерсер: "Когда играешь песню, люди вспоминают то время, когда были влюблены. И в этом сила музыки".
Если брать в расчет только посещаемость, то бар "У Эммы" бил все мыслимые рекорды успеха, но финансовые дела заведения шли не Бог весть, как удачно. В< > первых, по инициативе Джо посетителям бесплатно подавали напитки. Кроме того, кредиторы Джо полагали, что бар – это отличный способ изъять у Одома хотя бы часть денег, которые он задолжал. Эти люди приходили в бар, пили и ели, а потом уходили, не расплатившись. Но даже, принимая все это во внимание, дела "У Эммы" должны были бы идти гораздо лучше. Джо решил спросить совета у Дарлин Пул, которая досконально знала все, что относится к ведению дел в питейных заведениях.
Дарлин работала барменшей в нескольких местных салунах и была помолвлена с владельцем процветающего клуба в южном районе Саванны. Сейчас они с Джо сидели за столом и потягивали коктейль.
– Ты прекрасно выбрал место, солнце мое, – говорила Дарлин. – Теперь вся эта разномастная, обожающая фокстрот толпа знает, куда ей приткнуться. Они не пойдут ни в "Ночной полет", ни к Мэлону, ни к Студебекеру. Ты взял их в плен, радость моя. Все идет прекрасно. Кроме того, я вижу, что к тебе ходит Ванда Брукс. Для тебя это просто находка. Такие широкие натуры, которые атакуют каждого посетителя и направо и налево раздают выпивку по три бакса за рюмку, заставят процветать любое заведение. Тебе просто надо следить, чтобы стаканы недолго оставались пустыми. Если ты отвадишь халявщиков и перестанешь бесплатно поить народ виски, то твои дела пойдут в гору. Но, помни, главное – стаканы.
– Выходит, что главная проблема в этом, – проговорил Джо. – Что ж, значит, придется Муну пошевеливаться живее.
– Муну? – Дарлин резко обернулась и взглянула в сторону стойки, потом снова посмотрела на Джо. – Вот дерьмо! Джо, почему ты мне сразу не сказал, что барменом у тебя Мун Томпкинс? – Дарлин склонилась к уху Джо и понизила голос. – Вся твоя проблема, мой Дорогой, в Муне.
– Почему ты так говоришь? – удивился Джо. – Мне он кажется вполне подходящим, разве только немного медлительным.
– Мун Томпкинс сидел три года за ограбление банка, – проговорила Дарлин.
Джо рассмеялся.
– Ну-ну, – поддразнил он Дарлин.
– И между прочим не одного банка, а двух, – не обращая внимания на иронию, продолжала Дарлин.
– Так ты это серьезно? – спросил Джо. Он перестал смеяться, на губах его осталась только любопытствующая улыбка. Он тоже посмотрел на стойку, где Мун наливал водку в четыре высоких стакана. – Ну, будь я проклят, мне даже в голову не пришло, что старина Мун – грабитель.
– Как так получилось, что ты вообще взял его на работу, да еще барменом? – не унималась Дарлин.
– Его нанимала Эмма. Думаю, что он просто не указал дело с банком в своем резюме.
Дарлин закурила.
– Надеюсь, ты слышал о вооруженном ограблении в ресторане "Зеленый попугай" на прошлой неделе?
– Угу.
– Так это – дело Муна.
– Ну, ладно! – недоверчиво воскликнул Джо. – Ты в этом уверена?
– На все сто процентов.
– Но подожди, как ты можешь говорить, что это был Мун? Ведь по этому делу никого не задержали.
– Это я знаю, – спокойно произнесла Дарлин. – За рулем машины, на которой скрылся Мун, сидела я.
В принципе Джо не имел ничего против осужденных банковских грабителей и их пособниц, но как он мог столь опрометчиво доверить кассу закоренелому вору? Джо чувствовал, что его оставили в дураках. Жульничал Мун по-простому – он делал напитков больше, чем проходило по кассе, а если и пробивал покупку, то немного протаскивал чек и номер не был виден.
– Можешь спокойно биться об заклад, что он каждый раз нажимает кнопку "не продано", когда делает это, и одним махом кладет себе в карман двадцать баксов – пояснила Дарлин.
Джо решил, что самым мудрым будет поймать Муна на месте преступления, спокойно с ним объясниться, а потом без всякого шума уволить. Он ничего не станет говорить Эмме – чего доброго при известии о том, что в ее баре работает вор и грабитель, старушку хватит удар. Вместо этого Джо пригласил в бар двух своих хороших друзей и попросил их посчитать, сколько порций выпивки приготовит Мун за вечер. Однако, предотвратить утечку информации не удалось, и к вечеру все знали, что сегодня вечером "У Эммы" будет пойман с поличным Мун Томпкинс. Ко времени начала работы бара у входа толпилась охваченная охотничьим азартом толпа. Всем страстно хотелось видеть, как откроется надувательство.
– Боже, какой сегодня оживленный вечер, – удивилась Эмма.
Посетители заказывали выпивку с утроенным энтузиазмом, побуждая Муна украсть сегодня невиданную сумму. Чем больше становилось пустых бутылок, тем выше поднималось настроение публики. К полуночи, пожалуй, только Эмма и Мун не подозревали, что охота достигла своего апогея.
Заказы сыпались со всех сторон.
– Эй, Мун, дай-ка мне стингер! Ха-ха! Что может быть лучше для согрева, чем стингер?
– Я хочу Роб-Рой, Мун!
За полчаса до закрытия Мун взял мусорный контейнер, понес его на помойку и в бар больше не вернулся. Когда Джо открыл кассу, та была пуста – Мун забрал всю выручку до последнего цента.
Исчезновение Муна совершенно не отразилось на всеобщем воодушевлении, царившем в зале. Пожалуй, веселья даже прибавилось. Перед закрытием Джо ничего не оставалось, как рассказать Эмме, что Джо забрал деньги и сбежал.
– Господи помилуй! – воскликнула женщина. – Неужели он это сделал?
– Боюсь, что да, – ответил Джо. – Впрочем, к лучшему, что мы от него избавились. Он промышлял такими вещами и раньше, ведь он – грабитель.
– О, это я знаю, – заявила вдруг Эмма.
– Вы все знали? – изумлению Джо не было границ.
– Ну, конечно, я все знала, – повторила миссис Келли. – Мун не стал ничего скрывать, когда пришел устраиваться на работу. Я сказала ему, что за это восхищаюсь им. Мне показалось, что он заслужил свой второй шанс начать другую жизнь, думаю, что и каждый этого заслуживает. И ты тоже, не правда ли?
– Да, мэм!
Эмма села в машину и выехала на Бэй-стрит, направляясь в Стейтсборо.
Глава VII
ВЕЛИКАЯ ИМПЕРАТРИЦА САВАННЫ
После переезда Джо Одома на Оглторп-авеню по соседству воцарилась такая глубокая тишина, что я начал размышлять. Результатом моих раздумий стало решение купить автомобиль. Окрестности Саванны манили меня, как путеводный маяк, однако, прежде чем бросаться в это предприятие, следовало крепко подумать – так ли уж нужны мне колеса.
Саваннцы обожают быструю езду, которая по неизвестной причине вызывает у них жажду. Сидя за рулем, они постоянно пьют коктейли. По данным Национального института алкоголизма и злоупотребления алкоголем восемь процентов саваннцев – это "явные алкоголики". Видимо, этому проценту мы обязаны прискорбной склонности местных автомобилистов выезжать на тротуары и врезаться в деревья. Двадцать шесть из двадцати семи дубов, обрамляющих Форсайт-парк на Уитакер-стрит, покрыты незаживающими боевыми шрамами на уровне бампера. В одно из этих многострадальных деревьев врезались так часто, что в нем образовалось целое дупло, набитое, словно бриллиантами, мелкой крошкой разбитых вдребезги фар. Пальмы на Виктори-драйв были не в лучшем состоянии, а о дубах на Аберкорн и говорить не приходится.
Надо сказать, что у меня никогда в жизни не было собственной машины. Живя в Нью-Йорке, я не испытывал в ней никакой нужды, но теперь идея обзавестись автомобилем захватила меня с головой. Но коль скоро мне суждено было начинать свою водительскую карьеру в этом диком заповеднике, то по зрелому размышлению я пришел к выводу, что машина должна быть очень большая и очень тяжелая и, лучше всего, если она будет на стальной раме. – Я собираюсь на рынок подержанных автомобилей, – сказал я Джо. – Хочу купить что-нибудь большое и вместительное, и никаких фантазий.
Час спустя мы с ним во все глаза рассматривали "понтиак гран-при" семьдесят третьего года выпуска. Некогда золотистый металлический корпус был буквально изъеден и испятнан ржавчиной, ветровое стекло разбито, а виниловый верх покрыт трещинами. Мало того, на колесах не было колпаков, а сама машина прошла не меньше двухсот тысяч миль. Но… она была на ходу и была большой. Рама, правда, отсутствовала, но внушительный капот двигателя напоминал носовую палубу океанского лайнера. За авто попросили восемьсот долларов.
– Превосходно, – согласился я, – я ее беру. Так я обрел вожделенную "движимость". Первым делом, (нарушив одно из правил, преподанных мне Джо), я посетил район южнее Гастон-стрит. Я совершал экскурсии в Южную Каролину, проплывал на своем крейсере мимо покореженных деревьев и делил дорогу с лихачами, тянувшими напитки из походных стаканчиков и вихлявшимися от обочины к обочине. Но я в своей движущейся крепости из ржавого железа чувствовал себя совершенно неуязвимым. Никто не мог и ничто не могло покуситься на мою безопасность и смутить мой покой – впрочем, никто и не пытался это сделать, за одним замечательным исключением, и имя этому исключению – Шабли.
Впервые я увидел ее, когда парковал машину возле своего дома. Шабли стояла на тротуаре и внимательно и с большим интересом меня разглядывала. Она только что вышла из расположенного напротив моего дома офиса доктора Миры Бишоп, семейного врача, большинство пациенток которой составляли консервативно одетые черные женщины. Эти дамы, когда нам случайно приходилось встретиться взглядами, значительно наклоняли голову в знак приветствия и проходили мимо. Шабли поступила иначе.
На ней были надеты свободная белая хлопковая блузка, джинсы и белые теннисные туфли; волосы коротко острижены, а кожа напоминала блестящий молочный шоколад. Большие выразительные глаза казались еще больше и выразительнее оттого, что разглядывали меня в упор. Шабли уперла руки в бока и так соблазнительно улыбнулась, словно стояла здесь, дожидаясь меня. Я подкатил к тротуару и остановил машину у ног Шабли.
– Уууу, малыш! – произнесла она. – Ты поспел как раз вовремя, мой сладкий.
В голосе ее звучала хрипотца, большие серьги мелодично позвякивали.
– Да, я серьезно. Никак не могу понять, что к чему. – Покачивая бедрами, она двинулась ко мне, остановилась, провела указательным пальцем по крылу, останавливаясь на каждой зазубрине и трещине. – Нд-да, малыш! Нда… ннд-д-да!… ннннд-д-д-дааа!
Она прошла мимо меня, разглядывая авто и хохоча во все горло. Завершив обход, она просунула голову в окно.
– Ты вот что мне скажи, мой сладкий, – попросила она, – как это получилось, что такой славный белый парень, как ты, ездит на этой страшной поломанной куче хлама? Ничего, что я спросила, а?
– Это моя первая машина, – ответил я.
– О! Надеюсь, я ничем не оскорбила твоих чувств. Если да, то прости. Мне и в самом деле очень неловко. Я не хотела тебя обидеть. Просто ляпнула и все. Я всегда так – что думаю, то и говорю.
– Нет, нет, что ты, все в порядке, – поспешил я успокоить ее. – Это просто практика. Вот научусь ездить как следует и куплю себе "роллс-ройс".
– Твоя правда, мой сладкий! Я могла бы и сама додуматься – переодетый миллионер ездит инкогнито. Да, я могла бы и додуматься, точно, могла. И, знаешь, мой сладкий, пока ты ездишь на такой машине, тебе никто не страшен – стереосистемы тут нет и тебя никто не гробанет, на машине ничего не нарисовано, и никто не поцарапает ее гвоздем. Так что ты правильно поступил, мой сладкий.
– Да, я тоже так думаю.
Я открыл дверь, чтобы выйти.
– Эй, малыш, куда это ты собрался? – заволновалась она. – Ты что, хочешь слинять и оставить меня одну?
– Но я здесь живу, – попытался оправдаться я.
– Это прекрасно, бэби, но ты можешь продолжить свою практику и подвезти меня до дома. Ладно? Мисс Мира делает такие уколы, которые просто сшибают меня с ног, мой сладкий. Я прямо ужасно чувствую их. Серьезно. Да и ноги мои сильно устали.
Не было никаких сомнений, что молодая женщина хочет, чтобы я подвез ее. Я пробормотал что-то вроде: "Хорошо, хорошо, конечно", но это было излишне – дама уже садилась в кабину.
– Я живу в центре, на Кроуфорд-сквер. Это в нескольких минутах езды отсюда. – Она устроилась поудобнее и посмотрела на меня.
– Оооо, малыш, а ты очень даже ничего, просто красавчик! Если бы меня дома не ждал мой парень, я бы, пожалуй, положила на тебя глаз. Я серьезно. Люблю белых парней – целая куча ждет, когда я мигну, но мой парень – блондин, что надо. Первоклассный мужик! Исполняет любое мое желание.
Тем временем мы отъехали от тротуара.
– Меня зовут Шабли, – сообщила она.
– Шабли? – переспросил я. – Это забавно, А как твое полное имя?
– Леди Шабли, – ответила она, повернулась боком, задрала ноги на сиденье и привалилась спиной к дверце, словно устраиваясь на удобном диване. – Это сценический псевдоним. Я выступаю.
Она была неотразимо хороша, соблазнительно хороша в своей уличной красоте. Большие глаза сверкали, кожа сияла. Сломанный резец своеобразно подчеркивал обаяние ее улыбки, придавая ей озорной вид.
– Я танцую, пою, ну и все такое прочее, – пояснила она, – в общем, всякое дерьмо в этом духе. Мама вычитала имя Шабли на винной бутылке, но оно предназначалось не мне, а моей сестре. Мама забеременела, когда мне было шестнадцать – она очень хотела девочку и собиралась назвать ее Ля Квинта Шабли, но у нее случился выкидыш, и я сказала: "Ооо, Шабли! Как мило. Мне нравится это имя". И мама сказала: "Ну так и бери его, если хочешь. Называй себя теперь Шабли". Так и пошло, и я стала Шабли.
– Отличное белое вино для отличной черной девушки, – напыщенно произнес я.
– Дааа, малыш!
– А как тебя звали до этого?
– Фрэнк, – ответила она.
Мы остановились у светофора на Либерти-стрит, и я с опаской посмотрел на Шабли. Миниатюрная фигурка, маленькие руки и ноги – в ней не было решительно ничего мужеподобного. Большие темные глаза испытующе разглядывали меня.
– Я же говорила тебе, что могла бы догадаться, что ты не тот, за кого себя выдаешь. Я вот тоже двадцать четыре часа в сутки выдаю себя за другого. Я – инкогнито.
– Так ты – на самом деле… мужчина, – выдавил я из себя.
– Нет – нет – нет, – запротестовала она. – Не надо называть меня мужчиной! Мамочке и так пришлось изрядно потрудиться, чтобы вырастить такие сиськи.
Шабли расстегнула пуговицы блузки и обнажила средних размеров безупречную грудь.
– Они настоящие, мой сладкий, а не силиконовые. Для этого доктор Бишоп и делает мне уколы – женские гормоны – каждые две недели, а в промежутках я принимаю эстрогены в таблетках. От этого у меня растет грудь, а голос делается нежнее. От них у меня на лице почти не растут волосы, да и все тело становится таким гладким…
Шабли провела ладонями по бедрам.
– Моя палочка стала поменьше, но она все равно еще есть, не хочу делать операцию, малыш, даже думать об этом не хочу.
Мы пересекли Либерти-стрит. Блузка Шабли осталась расстегнутой, демонстрируя грудь не только мне, но и полудюжине прохожих. Я не знал, как далеко она сможет зайти, но опасался самого худшего. Одним глазом я следил за движением на дороге, другим за Шабли. От волнения у меня вспотела шея.
– Не надо показывать мне свою палочку, – заявил я, – то есть, я хочу сказать, что не сейчас. А лучше вообще никогда.
Шабли рассмеялась.
– Кажется, я тебя смутила – ты так разнервничался. – Да нет, не очень, – соврал я.
– Малыш, не ври мне, у тебя лицо стало таким красным! – Она начала застегивать пуговицы. – Но ты не переживай, я не стриптизерша, но теперь я знаю, что ты не станешь называть меня мужчиной.
Мы въехали на Кроуфорд-сквер – одну из двух площадей Саванны, находившихся в черной части города. Из двадцати одной площади города эта была одной из самых маленьких и самых живописных. Ее окружали по периметру скромные деревянные строения, а в центре вместо памятника или фонтана находилась детская площадка. Огромный узловатый дуб раскинул мощные ветви над небольшой баскетбольной площадкой, по которой гоняли мяч несколько мальчишек. Шабли показала рукой на тщательно отреставрированный четырехэтажный деревянный дом в дальнем конце площади.
– Даааа, малыш, – протянула она с хрипотцой.
Укол мисс Миры начинает действовать – я чувствую прилив энергии. Это прямо-таки какой-то приступ женственности. Надо бежать к моему парню, а не то через пару часов я превращусь в настоящую сучку во время течки. Со мной всегда так бывает. Я чувствую себя, как последняя сука, и не могу спокойно терпеть, даже когда ко мне просто прикасаются.
Шабли вышла из машины.
– Спасибо, что подвез, и все такое.
– Для меня это было сплошным удовольствием, – заметил я.
– Тебе надо как-нибудь прийти на мое представление. Я крашусь, накладываю потрясающий макияж и выступаю в ночной рубашке.
– Хотелось бы на тебя посмотреть.