– До автостанции, – ответил я.
– Вы мне не поможете? У меня тут чемоданы.
Мы потащились, в прямом смысле этого слова, на автостанцию. Чемоданы были настолько тяжелые, что я отдыхал каждые десять шагов. Мысленно я эту тетку уже приговорил к расстрелу, со словами: за злостное нарушение правил эксплуатации чемоданов и чрезмерную их набивку непонятно чем…
– У вас там кирпичи что ли?
– Да нет, книги. Я ведь учительница немецкого языка. Еду в Федоровку по направлению работать.
Позже я вспоминал эту учительницу и думал: зачем в Федоровке нужна учительница немецкого языка, если там живут одни немцы с Поволжья?
Наконец мы дошли до автостанции и узнали, что автобусов на сегодня уже не будет ни на Калиновку, ни на Федоровку. Эта новость нас сильно озадачила. Надо было где-то заночевать. Но где? Выручила кассирша, она подсказала, что в тридцати метрах отсюда есть "Дом приезжих".
Так называемый дом для приезжающих и отъезжающих граждан представлял собой деревянное одноэтажное здание барачного типа. На вахте сидела пожилая женщина и вязала носки. На носу у нее были очки, а глаза были прикрыты и казалось, что женщина спит и во сне работает спицами.
Когда мы зашли, она даже не посмотрела на нас и, не подняв головы, вынесла приговор: – Мужчину поселю, женщину нет. Место только одно в мужском номере.
Я от радости предвкушения отдыха проявил сознательность и стал просить за учительницу. Я предлагал поставить тут же прямо на вахте раскладушку и пусть бедная училка выспится, иначе она не дотащит свои зверски тяжелые чемоданы до Федоровки. Я долго и витиевато объяснял вахтерше, что учительница эта – заслуженный работник образования СССР, и что ее просто обязаны приютить. Хотя бы даже и на раскладушке.
– Ну, все? Закончил, защитник учителей? А сам, небось, в школе пакостил учителям?
– Было дело, – хихикнул я.
– Ну ладно, щас принесу койку. Пошли, защитник, поможешь мне. Но только до шести утра, женщина. После шести чтоб я вас не видела, а то мне смену сдавать.
И мы пошли за койкой.
Меня вахтерша поселила в двухместный номер, где уже был один клиент. В данный момент он брился в душевой. Я решил помыться и спать, но мужик так долго там брился, что я мысленно представил его заросшим густой шерстью с головы до пят и от этих мыслей рассмеялся. В этот самый момент зашел мужик необычайно маленького росточка, но необычайно толстый и лысый как колено. На нем были надеты пижамные штаны в полоску и майка. Через плечо перекинуто полотенце, в руках помазок и опасная бритва. Он вытер мокрую руку об штаны, забыв, видно, что у него полотенце, и протянул мне:
– Карякин Иван Евсеич. Снабженец. А вы, молодой человек, кто будете?
Глава 9
Выслушав мою исповедь о том, кто я, откуда, куда и зачем еду, Иван Евсеич поцокал языком и начал свою длинную речь. Он говорил, что меня-то ладно, хоть энтузиазм и романтика погнали на край света, а его снабженческие дела. Но дела снабженческие неблагодарные и мотаться приходится по всей нашей необъятной Родине даже из-за каких-то несчастных шурупов, которых у них на базе нет уже аж с … какого-то года… и все без толку, а они…
Я лежа слушал и сознание мое туманилось, и я крепко уснул. Снилась мне степь бескрайняя и необъятная, на горизонте плавно переходящая в небо. Сколь ни крути головой, не увидишь ни деревца, ни домика, ни пригорочка – голая пустая равнина, покрытая травой. Становится жутковато от этого зрелища и кажется, что ты один на всем земном шаре. Только дорога, эта серо-желтая лента, витиевато рассекает зеленый ковер травы, разнообразя ландшафт, упирается в горизонт и там исчезает. Еду я по этой дороге будто бы в автобусе, но уже один и почему-то лежа, а не сидя. Я попытался встать и вдруг заметил, что и водителя тоже нет в этом автобусе. Между тем скорость все увеличивалась, и вдруг я вижу: посреди дороги стоит стул и на стуле сидит тетка-вахтерша и вяжет носки, и автобуса не видит. Я вскочил, кричу, но голоса нет, машу руками, но они как пудовые гири, меня не слушаются. Я бегу в кабину водителя отвернуть руль в сторону, но там и руля нету. Вот уже почти наехали на тетку, но в метре от нее встал автобус как вкопанный, а тетка, отложив вязание на стул, схватила меня за плечи и начала трясти:
– Вставай давай, ишь разоспался. Вставай, автобус проспишь.
Я открыл глаза. Тетка и в самом деле будила меня.
– А сколько время?
– Половина седьмого. У тебя автобус в половине восьмого. Час тебе на все – чтоб умыться, позавтракать и собраться.
– А где мужик? Ну этот, Иван Евсеич?
– В четыре утра за ним машина пришла и он уехал. Вон тебе оставил картошки варененькой. Я ее полотенцем накрыла, чтоб не остыла. Сейчас чайку соображу. – И она вздохнула: – Ох-хо-хо-хо-хо, и как только мамка одного отпустила!
Быстренько умывшись и позавтракав картошкой без хлеба и попив чаю без сахара, отметив при этом про себя необычайную вкуснятину этих продуктов, видимо, от голода, я быстрым шагом выдвинулся на автостанцию.
Придя, я обратил внимание, что учительница с чемоданами уже была тут и сквозь очки разглядывала билет. Около нее, громко смеясь и гомоня на своем языке, топтались трое молодых казахов. Видно было, что они имеют намерение пристать к училке, а та от испуга еще внимательней вчитывалась в билет, будто там было написано невесть что важное. Я, подходя, помахал ей рукой и громко, чтобы казахи слышали, сказал:
– Рад вас видеть снова. А я ваш новый участковый. Вот еду с участком ознакомиться.
Она неимоверно обрадовалась и, не проронив ни слова, стояла молча и глупо улыбалась. Казахи, тем не менее, отошли довольно далеко и, о чем-то переговариваясь, поглядывали в мою сторону.
Тут подошел автобус, и я пулей рванул за билетом. Оказалось, что и на Калиновку и на Федоровку шел один автобус, вот этот самый. Также быстро я вскочил в автобус и понял, что места для меня не было. Все места были заняты, и поскольку ехать, как выяснилось, опять надо было часа четыре, то стоячих мест не продавали. Нет, оно, это самое место, конечно, было, но не было самой мягкой сидушки, а была просто трубчатая рамка. Я к водителю – выяснять, где же я буду сидеть, а он мне… кто не успел тот опоздал и всякое такое. Поплевавшись, я стал соображать, как мне примоститься на эту рамку на целых четыре часа. Тут училка любезно предложила свои чемоданы в качестве сиденья, и я не посмел ей отказать. Конечно, четырехчасовое сидение на жестких чемоданах было для меня пыткой неимоверной уже через полчаса. Спасло меня то, что автобус в дороге сломался, и мы простояли в степи еще не менее четырех часов, пока водитель починил кое-как эту колымагу. За это время я успел размяться. Как добрались до пункта высадки, не помню. Измучился я тогда в край. Автобус сначала остановился на остановке, где был указатель Федоровка. Большая часть пассажиров покинула автобус, в том числе и учительница, надрываясь со своими чемоданами. Еще через пять минут кончился асфальт и водитель объявил, что дальше не поедет. Хотя и так было видно, что – приехали. В километре виднелись дома и на дороге валялся искореженный какой-то техникой указатель: Калиновка.
Далее, как у Николая Васильевича Гоголя. Посреди села большущая лужа и в луже расположилась огромная свинья.
Всюду грязища, неухоженность и запустение. Домишки все как один кособокие и не было ни одного покрашенного. Все серые и у каждого крыльца грязь и множество живности: куры, гуси, индюки. Всюду блеяли овцы. Но людей видно не было.
Я направился вдоль домов, разглядывая, где же тут может быть контора со всем ее начальством. Наконец я увидел постройку барачного типа с вывеской над входом и с надписью на казахском языке. Чуть ниже и шрифтом помельче было написано: "Совхоз имени Салавата Юлаева". Я вошел внутрь. В длинном коридоре было темно и, присмотревшись, я увидел, что все стены увешаны плакатами. На них было изображено, как правильно стричь овец. Надписи все были на казахском языке.
Дверей было много, но все они были заперты на висячие замки. Я призадумался, что же мне дальше предпринять. Тут я услышал девичьи голоса и, наконец, в коридор вошли две девушки моего возраста. Не заметив меня, они стали вешать на стену какое-то объявление. Одна из них, по виду казашка, заметив меня, сказала, обращаясь к другой, явно русской девушке:
– Лильк, смотри, у нас гости.
Они подошли поближе, с нескрываемым любопытством разглядывая меня, изрядно грязного и запыленного, со спортивной сумкой за спиной. Длинные волосы а-ля Битлз, цветная рубаха и сильно расклешенные брюки, писк моды семидесятых годов. Они разглядывали меня как чудо, упавшее с неба. Наконец девушка русского вида, симпатичная, но полненькая, протянула мне руку и прощебетала:
– Лиля, заведующая клубом. А вы кто, откуда и зачем к нам?
– И, главное, надолго ли?
Это уже спросила казашка, девушка красоты необычайной. Она тоже протянула руку и представилась:
– Багланка.
Еще одна, подумал я. Их тут всех, что ли, Багланками поназывали?
Познакомившись с девчонками, я им спокойно и обстоятельно все рассказал, на что они сильно удивились, и Багланка с нескрываемым интересом спросила:
– Так ты из России, а в Москве был? А метро видел? А какое оно? А на лесенке-чудесенке катался? Ну, расскажи, а?
Засыпала она меня вопросами. Лильке тоже было интересно, но она сдержанно помалкивала и было видно, что она девушка далеко не глупая. Я быстренько поведал им в двух словах про метро и, пообещав позже рассказать все подробнее, спросил наконец у них, где начальство тут обитает. Лиля объяснила, что все уже по домам, что уже конец рабочего дня и что мне бы надо к бригадиру, и тот решит, куда меня определить.
Они повели меня к бригадирскому дому и по дороге не давали покоя своими вопросами. Наконец мы пришли. Я увидел такую картину. Небольшой щитовой домик. К нему пристроено множество сараев и сараюшек и всяких клетушек. Тут, пожалуй, было все животное население, как в Ноевом Ковчеге. Коровы мычали, свиньи хрюкали, куры кудахтали. Вокруг всех этих многочисленных построек был один большой загон и в нем гуляли овцы и телята. Тут же в грязи нежился поросенок. Мужик лет сорока стоял босиком в грязи, в загоне. Брюки на нем были закатаны до колен. Под пиджаком просматривалась рубаха косоворотка. На голове был одет картуз образца времен купца Иголкина. Мужик одной рукой чесал граблями поросенка, а другой кормил кур.
Глава 10
– Володя, здравствуйте! – весело поприветствовали мужика девушки. – Принимайте гостя. К нам приехал из России. Целину поднимать.
Девчонки радостно засмеялись. Мужик недовольно как-то на меня посмотрел и, вздохнув, заворчал себе под нос:
– Едут и едут. Ну куда едут? У нас че, своих людей мало, что ли? Нет, они все едут и едут. А тут один, на те подарок, да еще пацан совсем. Ну и куда я тебя девать буду? – обратился он уже ко мне.
Я молча смотрел на него и не знал, что ответить. Но он и не ждал моего ответа. Быстро помыв ноги, поливая себе из ведра, и натянув хромовые сапоги, он ловко перемахнул через загон. Подойдя ко мне и измерив меня оценивающим взглядом, протянул руку:
– Ткач.
– Не понял!?
– Володя Ткач. Фамилия у меня такая. На тракторе работал?
– Да-да. Конечно, и пахал, и сеял, и дисковал, – соврал я или почти соврал. Дело в том что, работая в мехотряде, я постоянно работал на тракторе с телегой, вывозил органику на поля, а попросту навоз. Все остальные прицепные и навесные агрегаты мне доводилось испытать на практике только в училище. Так что навыков у меня, к сожалению, не было, и от этого мне было ужасно стыдно.
– Ладно, завтра увидим, что ты можешь. А сейчас пошли со мной.
Он резко повернулся и зашагал быстрым шагом по пыльной улице. Я за ним едва поспевал. Мимо нас шли люди, откуда-то появившиеся, и все здоровались с Володей. Для себя я отметил, что национальности они были разной и акцент тоже говорил об этом красноречиво.
Володя, поймав мои взгляды и поняв ход моих мыслей, проговорил:
– У нас тут контингентец подобрался интернациональный. Тут и русские, и украинцы, и белорусы, и поляки, и киргизы – ну, в общем, всякой твари по паре.
Он улыбнулся своей шутке и продолжил:
– Вон в Федоровке, там другое дело, там одни немцы с Поволжья. Там полный ажур. Чистота и компот с яблоками. А тут как на помойке живем, – он сплюнул.
Мы быстро дошли до бревенчатого домика, узкого, но длинного.
– Вот тут общежитие. Тут живут ребята целинники. В основном шофера. Народ суровый, но справедливый. Так что не шугайся, привыкай.
И мы вошли в дом. Открыв дверь в одну из комнат, Володя поздоровался за руку с двумя взрослыми парнями.
– Мужики, вот паренька надо на ночку определить.
– Володь, ты че, так и будешь всех к нам тащить? У нас же тут не приют! – Парень высокого роста быстро куда-то собирался и говорил на ходу. Другой сидел за столом и уплетал за обе щеки картошку с мясом, которая одним своим видом кружила мне голову.
– Мишк, ну хоть на полу положите, а завтра мы его к старикам на постой определим, – сказал Володя и, взяв ложку, уселся за стол поближе к картошке.
– Ну, че стоишь, как не родной? Бери ложку и вперед, а то эти ребята ждать не будут, все подметут до крошки, – проговорил Мишка, натягивая болотные сапоги.
– Ладно, поешь и ложись на мою кровать. Я все равно уезжаю на всю ночь. Уточек добыть надо. Поохочусь и сразу на работу. Так что койка свободная и помни, шкет, что спать тебе довелось на царском ложе самого Михаила Мосалова, передовика соцсоревнования и водителя першего класса.
Схватив ружье и патронташ, Михаил испарился. Вслед за ним поднялся из-за стола Володя и на выходе, обернувшись, сказал:
– Сейчас поешь и отдыхай. Завтра в семь утра, как штык, на наряд, к конторе. Не проспи.
Я, немного успокоившись, подсел к парню и взял чистую ложку. Картошка мне показалась райской пищей. Парень молча отрезал мне огромный кусок хлеба и так же молча пододвинул кусок мяса, величиной с кулак. Я жадно хватал горячую еще картошку, обжигаясь и кроша на стол.
– Не торопись, не отнимут. Ешь спокойно. Николай.
– Где? – вытаращился я удивленно на парня.
– Я Николай, – и он протянул мне руку, улыбаясь.
– А-а-а. Понял. Генка, – ответил я с набитым ртом.
Коля отложил ложку. Зажег керосиновую лампу и закурил, смачно и глубоко затягиваясь.
– Если чай будешь, вон там в чайнике, еще горячий. А я пойду пройдусь. Да и машину надо посмотреть.
Он встал и вышел на улицу. В окно я увидел, как он открыл капот ЗИЛа и углубился в изучение состояния мотора. Я тем временем налил себе чаю и, сделав два глотка, почувствовал, как, вопреки своей воле, начинаю засыпать за столом.
Глава 11
"… Ты всю ночь не спишь, а в окна твои ломится, ветер северный умеренный до сильного…" – рявкнул внезапно стоящий на столе транзисторный приемник. Пропев две строчки из песни и еще немного прохрипев и прохрюкав, приемник замолчал.
– Вставай, засоня! Я за тобой. Пять минут на сборы. Володя Ткач за тобой прислал.
Это Коля стоял у стола и крутил приемник.
– А сколько время?
– Половина девятого.
Я вскочил как ужаленный и, не понимая, как оказался в кровати, – ведь я помнил, что уснул за столом, – побежал к умывальнику. От стыда я не знал, куда деваться. Быстро одевшись и даже не став завтракать, хотя Николай уже успел вскипятить чай и намазать маслом большущий кусок белого хлеба для меня, встал у двери, готовый покорять целину.
– Что, и чаю не попьете? – пошутил Коля.
– Коль, да какой чай? Я и так проспал все на свете.
Мы сели в машину и через десять минут Колин ЗИЛок подрулил к конторе. Возле конторы стоял трактор с телегой, гремя мотором. На лавочке сидели трое: мужик в промасленном до кожаного блеска комбинезоне, тетка лет сорока в темно синем халате и седой старик в соломенной шляпе и с газетой в руках. Старик читал газету, а мужчина и тетка весело над чем-то смеялись.
– Вот так я и проспал свое счастье, – смеясь, сказал мужик, и они опять закатились. Я от их смеха чувствовал себя настолько неловко, будто совершил нечто омерзительное. Я понимал, что уже вся округа в курсе, что я проспал свой первый день на целине.
Тут, гремя бортами, подрулил пятьдесят первый ГАЗон и из него выскочил Володя Ткач. Я внутренне напрягся.
– Ладно, не дергайся! – с улыбкой изрек Володя. – Надо было тебе денек дать отдохнуть с дороги, да койка только ночку свободной была, и то спасибо Мишке. Щас поедем за кроватью и матрасом на склад и потом на постой тебя определим вот к этому ветерану. А? Не передумал, дед?
Старик, наконец, оторвался от газеты:
– Нет-нет, Володь, не передумал, и бабка моя будет рада. Ведь вот, Володь, что пишут-то: милитаристы проклятые совсем обнаглели…
– Некогда, дед. Потом свою политинформацию проведешь. Мыкола, поихалы, чого чикаешь? – сказал Володя трактористу, внезапно переходя на украинский.
– А я шо, так я ж ни шо, я вжеж зараз газу до отказу и скиростив усе сразу.
Все засмеялись и рассредоточились кто куда. Тетка в халате села к Володе в машину. Я к Миколе в трактор. Дед помахал нам газетой и поковылял, по всей видимости, радовать бабку тем, что я еду к ним на постой. Затем мы погрузили на тракторную телегу кровать с панцирной сеткой и матрас, отпущенные нам со склада теткой в синем халате, и поехали по направлению к дедушкиным хоромам. Проехав по селу, я увидел много нового. Во-первых, нам попался магазин, одноэтажное здание из кирпича-сырца, побелёное и уже местами облупившееся. Из магазина вышла группа молодежи и среди них была моя старая знакомая Лиля. Завидев меня, она улыбнулась и помахала мне рукой. Я ответил тем же.
– От гарный хлопец! Не успив приихаты, вже Лильку, нашу завклубом, закадрить успив. От казак так казак, не будь я Микола Мрыль! – заржал Микола.
– Мрыль.
– В каком смысле?
– Так цеж моя хвамилыя.
– Генка.
– Ни-и-и, так не годится. Генка, это когда дивчин хороводить, а у нас по батьке.
– Геннадий Александрович, – поправился я.
– От це другое дило, – резвился Микола.
Дальше нам попались посадки, обнесенные невысоким забором. Это были в основном липы и березы, только не шибко большие и несколько уродливые. Но все же какой-никакой парк. Посредине посадок стояло, наверное, единственное в селе здание о двух этажах. Вывеска над входом гласила "Дом культуры". Тут, видимо, Лилька и работает, подумал я. Рядом стояла баня.
– Микола, глянь, сразу помылся – и в клуб.
Развеселило меня это соседство. Но Микола не ответил. Он сосредоточенно смотрел на дорогу, а, вернее сказать, на глубокую колею в грязи, по которой бежал поросенок и не мог никуда свернуть, слишком колея была глубокая. Наконец поросенок нашел местечко поудобнее и выскочил из колеи.
– От, бисов сын! – ругнулся Микола.
Дальше по улице с однообразными серыми домиками и редкими одинокими кустарниковыми насаждениями мы подъехали к домику, отличавшемуся от всех. Домик этот был сложен из белого силикатного кирпича с прослойками узоров из красного. Аккуратный покрашенный палисадник. Кругом цветы и, главное, самое главное, о чем я упустил сказать – телевизионная антенна на крыше. На других домах антенн не было. Это меня удивило донельзя.
– Микола, а что, у вас тут, телевизоры не смотрят?