– Государство похоронит. Государство его сгноило, так пусть хоть похоронит, – вдруг Ашот оживился и воскликнул, поражая Кабана странными словами. – Послушай!.. А он красиво умер!
– Ты чего лепишь?! Разве может быть смерть красивой?
– Нэт, смерть нэ бывает красивой… А красиво умереть можно! Я когда поднялся на шестнадцатый этаж, смотрю, Сеня лежит… С книжкой в руке и с улыбкой на губах… Прэдставляешь?! Читал книжку и умер! Красиво умер!
Кабан молчал, размышляя над утверждением Ашота.
– Книжка-то какая?
– Я взял, – ответил Ашот и вынес из палатки томик стихов Георгия Иванова. – Вот… Я там загнул страницу, на которой Сеня читал.
Кабан пробежал глазами стихотворение.
– Я заберу ее себе, ладно? У Сени еще рюкзак был… – сказал он.
– И рюкзак у меня. Можешь его взять, когда хочешь.
– Ну и что теперь? – рассеянно спросил Кабан. – Тут Сеня умер, а тут у Цыгана день рождения… Надо же, чтобы так совпало…
– Ничего не поделаешь. Жизнь так устроена… Горе и радость всегда рядом. Плачем и смеемся. Так мы и дальше жить будем… Сначала помянем Сеню, как положено. А потом отпразднуем день рождения.
– Да-а, дела-а. Плачем и смеемся, – повторил Кабан. – Я даже не знаю, как фамилия Сени.
– Нужно человека помнить, а не его фамилию, – философски рассудил Ашот. – Бери вот этот ящик с минералкой и пошли.
Кабан засунул книжку за ремень джинсов, ухватился за ящик. Он отнес минералку к столу, пошел и встал между Риной и Медведем.
– Ашотик сказал тебе, что Сеня умер? – спросила Рина, всхлипывая.
– Сказал, сказал…
И в это мгновение появился Цыган, сияющий, счастливый, как бумажник, набитый баксами. Он был с женой. Ей исполнилось восемнадцать лет, родители баловали ее безмерно, разрешали вытворять все, что только могло втемяшиться ей в башку. Она все и вытворяла. Шикарно одевалась, шастала по ночным клубам, курила травку, любила мужиков. Цыган был очередным ее капризом. Именно это в нем ей и нравилось, что он настоящий цыган. Сегодня, уже ширнутый, он был одет в стиле девяностых годов – красная олимпийка "Adidas", черные, расклешенные джинсы, кепка "восьмиклинка", особый в его понятии шик – с ней он никогда не расставался. На шее золотая цепь с крестом, подарок жены. Умел, зараза, понты наводить, ничего не скажешь.
– Мы, кажется, опоздали? – манерно улыбаясь, сказал он. – Жена решила ехать на своей "Тойоте". Я говорил, что в пробках застрянем, метро надежнее. Но ей захотелось на "Тойоте"…
Цыгана облепили со всех сторон, оттеснив от него жену. Его поздравляли, дарили подарки. Всего перемазали губной помадой. Он принимал знаки внимания с довольным видом. Музыканты с трудом протиснулись к нему.
– Вот, брат! – после дружеских объятий сказал Кабан. – Сколько мы уже знаемся, сколько мы прохавали с тобой вместе… Короче, прими от нас всех подарок, брат!
Рина вручила Цыгану зачехленную гитару.
– А че так минорно, Кабаненок? – спросил Цыган, расстегивая чехол.
– Да так…
– Ничего, сейчас все в мажор упадем, – заверил именинник.
Он извлек из чехла гитару и ахнул:
– "Martinez", это "Martinez"! Братья!.. Кабан, Кабанище! Медведь!.. Оленька… Рина!.. Дайте я вас расцелую!..
Снова объятия, поцелуи. Потом Цыган, погладив с величайшей нежностью гитару, взял пару аккордов.
– Сказка!..
Переливая водку, он наполнил стакан и крикнул:
– Давайте выпьем! Спасибо, что вы пришли! Будем пить и веселиться! Все сегодня должны напиться в доску…
– Нэт! – остановил начинающийся разгул Ашот. – Кто здэсь тамада?
– Прости, Ашот, – повинился Цыган. – Ты тамада на веки веков…
– Тогда слушайте, что я скажу… Все займите свои места, – Ашот подождал тишины и продолжал. – Цыган, брат, у тебя сегодня великий день! В этот день ты появился на свет двадцать два года назад. Для нас этот день тоже праздник. Но сегодня и грустный день. Ты еще не знаешь… Умер наш Сеня…
– Сеня-газетчик! – Хмурая гримаса исказила его лицо. – Ничего себе подарочек к дню рождения!..
– Умер наш брат, – продолжал Ашот. – Его все любили. И первым делом, Цыган… хоть и твой день рождения, но мы должны помянуть Сеню.
– Конечно, конечно, – пробормотал Цыган. – Надо же, умер в мой день рождения. Извини, Ашот, что перебиваю… но… в уме не укладывается…
– Давайте помянем. – Ашот поднял стакан с водкой. – Это будет правильно. Я только одно еще скажу. Чтобы все знали. Я это Кабану уже говорил. Сеня умер красиво! С книжкой в руке и с улыбкой на губах! Нэ каждый сможет так красиво умереть! Я так нэ смогу…
– Почему? – не по делу спросил один из Двух Коль, ну, точно, Вася.
– Почему, почему… Зачем спрашиваешь? Потому что он книжку читал… А я уже нэ помню, когда последний раз книжку читал…
Как-то смешно прозвучало его признание, все невольно посмеялись.
– Я серьезно говорю! – горячился Ашот. – А какую книжку он читал! Вах!.. Стихи он читал! Где та книжка, Кабан?
Кабан вытащил книгу из-под ремня, и томик Георгия Иванова прошел через множество рук, прежде чем оказался у Ашота.
– Вот, слушайте, – Ашот открыл загнутую страницу, начал было читать вслух, запнулся, рассердившись на себя. – Э-э, так стихи нэ читают… Нэ умею я читать стихи… Ну-ка, Кабан, иди сюда… Давай ты…
Странной показалась эта затея. Хотя как иначе и поминать-то Сеню? Кабан взял книгу, помедлил, собираясь с духом, и прочел в наступившей тишине:
Мы не молоды, но и не стары.
Мы не мертвые, и не живые…
– Вах! Совсем про нас сказано! – прокомментировал Ашот.
Вот мы слушаем рок гитары
И романса слова роковые.
О беспамятном счастье цыганском…
– Слышишь, Цыган? – крикнул Ашот.
Цыган кивнул головой.
Об угарной любви и разлуке,
И как вызов – стаканы с шампанским
Поднимают дрожащие руки…
За бессмыслицу! За неудачи!
За потерю всего дорогого!
И за то, что могло быть иначе!
И за то, что не надо другого!
– Вах, какие стихи! Как вся наша судьба… Прочитал человек, как будто всю свою жизнь прожил – и умер… Помянем Сеню… Только хороший человек мог так умереть!
Все выпили, помолчали. Прохожие все шли и шли мимо них, и все не переставали удивляться, по какому поводу гулянье. Кто разрешил? Но честная компания ни на кого не обращала внимания. Кто разрешил – пусть никого не колышет. У Ашота все тут схвачено.
– А теперь предлагаю выпить за здоровье Цыгана! – наконец-то Ашот засиял своей заразительной улыбкой. – Брат, живи сто лет! И сто лет радуй нас своими песнями и игрой на этой прекрасной гитаре, которую ты держишь в руках…
Ну и понеслось… Тост следовал за тостом. Подошел мент Олег Черенков. Он задержался рядом с Ашотом, спросил:
– Все в норме? Без претензий?
Ашот заверил, что ни с какой стороны претензий нет. И не будет.
Олег Черенков поздравил Цыгана. Тот наполнил стакан, протянул менту.
– Не пыли. Я на работе, – отказался мент.
Он уже не был в накладе, поимел положенные с поляны дивиденды. Но ведь всегда хочется большего. Аппетит всегда приходит во время еды. А еды здесь было предостаточно. То есть выпивки.
Цыган тут же смекнул, что смехотворно было бы отделаться стаканом водки, сунул в пакет литровую бутылку "Немирофф", всучил менту.
– Спасибо, что поздравил Олег.
– Гуляй на здоровье.
Мент Олег Черенков ушел, унося пакет под мышкой. Мало ли, что в том пакете? Кто будет проверять?
– Слышь, Цыган, ты ему азалептин туда не кинул? – спросил Прыщавый.
– Цыц!.. Будешь орать, я тебе его в клей добавлю! – шикнул на него Цыган, наградив оплеухой. – Не суйся в дела старших.
Вова-баянист поднял свой стакан.
– Ашот, можно мне?
– Говори, пожалуйста.
– Когда я… только-только пришел пешком… из Астрахани… сюда, на Курский… Все помнят, как дагестанцы покурочили мой баян… Самого чуть инвалидом не оставили… Если бы Цыган не вступился, то я бы не остался здесь… Ушел бы обратно в Астрахань… Благодаря Цыгану я теперь нахожусь с вами… Так выпьем же за человека, который всегда поможет! За Цыгана!
Все выпили. Снова последовал тост в честь Цыгана. Застолье потекло шумным потоком.
А Кабану было грустно. Алкоголь пока не очень-то забирал. Дня не прошло, как Сеня говорил ему, что нужно радоваться жизни… каждому прожитому дню… каждому часу… Хорошо бы, конечно, радоваться. Да радости почему-то не было. Кроме него и, может, Рины никто уже не вспоминал Сеню.
– Ты мне потом дай книжку, – сказала она Кабану. – Я эти стихи перепишу.
Наконец слово взял сам виновник торжества.
– Тихо! – скомандовал Ашот.
Цыган говорил длинно и пафосно, все про то же, про дружбу, про братство – в этом духе. И под восторженные вопли провозгласил:
– За нас с вами и за хуй с ними! Алаверды!
Выпил залпом. Он уже заметно накачался. Жена отодвинула от него стакан.
– Завязывай. Нам еще в ресторан ехать…
Жена Цыгана держалась отчужденно от компании. Рина наблюдала за ней с завистливым интересом. Платье она покупала не на развалах Черкизовского рынка, явно в фирменном бутике, куда Рина и заходить стеснялась. Дорогая косметика, отпадные украшения. Видно, что жена Цыгана знала себе цену. И это была очень высокая цена. Но так же было видно, что она и Цыгану цену знала. И его цена была гораздо ниже, чем она ценила себя. Рина безошибочной женской интуицией это поняла. "Все с тобой ясно, Цыган", – подумала она. И почувствовало свое превосходство над ним.
Оленька уплетала курицу за обе щеки, масло текло по пальцам и подбородку. Медведь подкладывал Рине шаурму и овощи, но и себя не забывал. Все вокруг жевали и пили. Уже и тосты были не нужны. Цыган, начав говорить, не мог остановиться, никому не давал себя перебить. Да никто и не старался.
– Тут на кольцевой ветке произошла смешная история, – кричал Цыган со смехом. – Сошлись в одном вагоне два карманника и не просекли друг друга. Оба начали отрабатываться. Выходят они, значит, на одной станции. И офигевают. Один думает: "Вот эту мобилу я отработал, а где же моя?" А другой вор в пяти шагах стоит и то же самое мыслит: "Вот эту мобилу я отработал, а где же моя?" Посмотрели они друг на друга и поняли, кто кого отработал. Ну, ясно, обменялись они мобилами, каждый свою себе вернул. И заржали, как дураки…
История понравилась, смешно, кто понимает. А здесь это все понимали.
– Так выпьем же за НКВД! – предложил Цыган.
– Хватит тебе пить, – скандально потребовала жена.
– Ну, милая… Ну, пожалуйста… За НКВД я просто обязан выпить!
– А что такое НКВД? – крикнул кто-то через стол.
– НКВД означает – Нету Крепче Воровской Дружбы! – объяснил Цыган. – Но я точнее скажу – Нету Крепче Вокзальной Дружбы.
– Тогда погнали – за НКВД!
Веселье продолжалось, набирая высоту.
– Давайте петь…
– Пусть Цыган споет…
– Пусть сыграет на новой гитаре!
– Пусть сыграет на новой гитаре и споет!
– Цыган, "Мама джан" спой…
"Мама джан" пусть Шоник поет, – сказал Цыган, взяв в руки гитару. – Кстати, почему Шоника нет?
– Он за Надькой поехал, – сообщил Кабан. – Где-то пропадает…
– Странно. Неужели забыл о моем дне рождения?
– Подгребет. Еще не вечер. Пой, что хочешь.
Цыган выдал классный проигрыш.
– Не гитара – Богиня! Самая настоящая Богиня! – он закрыл глаза и запел старую песню Виктора Петлюры "Наш путь", которую очень любил и исполнял так, что до печенок пронимало:
Солнца весенний свет
И печали как будто нет,
И мы прощены с тобой на век.
Прикосновенье рук,
И запах твоих волос,
И нежность этих губ,
И сердца сту-ук…
"Вот от такого Цыгана можно потерять голову", – подумала Рина, глядя то на него самого, то на его жену. Та, видно по всему, такие же чувства в эти минуты испытывала. "Бросит она Цыгана, – подумала Рина, – когда он ей надоест. А надоест очень скоро. Ничего, Цыган не пропадет, другую найдет. Богатенькую, которая согласится его содержать за такие песни".
В это время в переход спустились карманники Ваграм, Армен, Арсен, Вазген и Карен. Цыган кивнул им, но, как и положено, не остановил песню. Ваграм общим кивком поприветствовал сборище, Рине отдельно улыбнулся, а с Ашотом поздоровался за руку. Как только Цыган допел песню, король подошел к нему и картинно вручил пять стодолларовых купюр, улыбаясь, словно его телевизионщики снимали.
– Поздравляю, брат!
Все захлопали и Цыгану, и Ваграму сразу.
– Это не все еще! – Ваграм поднял руку. – Карен, давай…
Карен отметился бутылкой армянского коньяка "Арарат". Цыган поочередно обнялся с карманниками и тут же в шесть стаканчиков разлил коньяк. Ашот поднес ворам румяный шашлык на шампурах.
– Все себе налейте, – распорядился Ваграм. Он сказал тост в честь Цыгана, проследил, чтобы все выпили и потом только сам выпил.
– А теперь, брат, нам надо отдельно с тобой пообщаться. Давай отойдем.
Цыган поспешно, с тревогой, последовал за ним, догадываясь, что предстоит какой-то тяжелый разговор. По пустякам его не стали бы выдергивать из-за праздничного стола. Ваграмова свита шла следом. Они поднялись наверх из перехода.
– Я тебя очень уважаю, Цыган, но ты мне объясни, как ты за одним столом хлеб ломаешь с пидором? – сразу спросил Ваграм.
Цыган изменился в лице. Суровое обвинение. Он даже вспотел.
– Это… кто это?
– Ну, пидорок, малолетка… как его? Арсен?..
– Бесенок, – подсказал Арсен.
– Да, Бесенок. Он на Китай-городе ротиком и попкой торгует!
– Опа-на…
– Вот так. Я верю, что ты не знал, иначе бы другой разговор вышел… Чтобы больше я его на вокзале не видел, да? И вообще не видел… Ты все понял?
– Да, Ваграм, конечно, Ваграм. Спасибо, что просветил…
Они простились. Цыган вернулся к столу, схватил Бесенка за шиворот и поволок из перехода.
Все затихли, гадая, что такое мог натворить Бесенок. Обрывок их разговора долетел, пока Цыган тащил малолетку по лестнице.
– … или я тебе булочки не покупал?!
– Покупал.
– Водичку я тебе покупал?!
– Покупал… Ай, Цыган, не надо.
– Или я тебе ширнуться не давал?
– Давал, давал…
– Так какого же тогда ты, членососка, на Китай-городе делал?
Вот оно что… Ну, Бесенок, влип по-крупному.
Цыган ударом отшвырнул его к стене.
– Не бей, Цыган, не бей! Не бей, братка…
– У тебя язык поворачивался меня братом называть?! – взвился Цыган. Но заметив, что прохожие на них смотрят, не учинил над Бесенком ту расправу, которую он заслуживал. – Скажи спасибо, что у меня такой день… Вали отсюда! Чтобы духу твоего здесь не было. Увижу, будешь у всего вокзала сосать! Понял!? Ты мое слово знаешь…
Цыган спустился вниз, погрозил кулаком малолеткам.
– Ну, говнюки, относишься к вам по-человечески, а от вас только и жди подлянку…
Он залпом выпил, чтобы успокоить нервы. Жена помешать не успела.
Внезапно Оленька сорвалась с места, выбежала из перехода, метнулась к троллейбусной остановке. На лавочке сидел Бесенок, поджидая троллейбус, чтобы уехать куда подальше, и плакал. Кровь шла у него из носа, он слизывал ее языком. Уличный закон жесток, он карает, не зная жалости. Вокзал отрекся от своего сына и изгнал, как злой отчим изгоняет из дома нелюбимого пасынка.
Оленька присела перед ним на корточки и протянула ему шестьсот рублей, все, что у нее было.
– Я слышала… Не ходи больше на Плешку, сгниешь там. Купи себе билет и уезжай из Москвы.
– Побудь со мной, – плача, попросил Бесенок.
– Мне нельзя с тобой общаться, ты – пидор.
– А сама-то – лесбиянка! Лесбиянкой быть можно? Почему голубым нельзя? – выкрикнул Бесенок и запрыгнул в подошедший троллейбус.
Оленька вернулась в переход. Веселье скомкалось. Тонус праздника упал. Надо было оживлять застолье. Цыган надел черные очки, пряча встревоженные пьяные глаза, закатал рукава на рубашке. Подал команду Кабану и Медведю. И они в три гитары отлабали тяжелый рок. Потом Вова-баянист затянул свою неизменную "Таганку". Но порядка уже не было. Ашот махнул рукой, мол, я свое дело сделал, теперь вытворяйте, что угодно, ешьте, пейте, пойте, пляшите… Гости разбились на кучки, по интересам. Два Коли уговаривали проституток Дашеньку и Машеньку прогуляться. Здесь неподалеку. Уговорили – и испарились. Продавцы газет о чем-то спорили. Витя-охранник анекдоты травил. В переход спустился, вернее заполз, пьяный мужик, оценил происходящее и подвалил к столу.
– Братух-хи, а где здесь "Кружка"? Че-то вот гуляю… ищу ее ищу… и не могу найти…
Его узнали.
– Блин, мужик, тебя мало отработали, что ли? Иди своей дорогой, – добродушно посоветовал Медведь.
– В смысле, отработали? – не понял мужик. – Так где "Кружка"-то?
Цыган окликнул его.
– Мужик, какая тебе "Кружка"? Ты же не дойдешь до нее… Садись давай, с нами… У меня праздник… Угощаю…
Мужика сильно штормило, но он ухитрился доплыть до стола. Ашот положил перед ним чебурек и напил стакан водки. Тот выпил и вырубился.
Кабан увидел Женечку. Она шла, выделяясь из толпы. А может, это Кабану только казалось. Может, хотелось, чтобы она выделялась. Он накануне позвонил ей, пригласил на день рождения. В руке Женечки красовалась пышная бархатная роза на длинном стебле. Женечка поздравила Цыгана. Подарила ему розу. Цыган распушил перед Женечкой перья, давай ручки целовать, комплиментами осыпал. Его жене это пришлось не по вкусу.
– Ты для меня еще не пел, – напомнила она капризно.
– О да! Виноват, виноват, виноват… И еще тысячу раз виноват! И еще сто тысяч раз виноват! Миллион раз виноват!.. – Цыган крикнул, стараясь перекрыть шум. – Внимание! Слушайте сюда!.. Для моей красавицы жены я исполню этот романс…
Он опустился на одно колено и запел. Черт, все-таки умел он покорять женские сердца, как никто другой! Хоть и ненадолго…
Кабан обнял Женечку за плечи, прошептал:
– Я соскучился.
Женечка прильнула к нему, поцеловала в мочку уха.
– Я тоже соскучилась, – горячо ответила она.
– Давай слиняем.
– Как скажешь.
Под шумок, ни с кем не прощаясь, они выскочили из перехода.
– Я тебе сегодня та-а-акое покажу! – сказал Кабан.
– Что?
– Не торопись…
– Что? Что? – Женечка была заинтригована.
– Увидишь… Говорю тебе, не торопись… Небо в алмазах!
Он повел Женечку на Котельническую набережную. К высотке, которую все москвичи знают. Но Кабан-то знал ее, может, лучше всех, только с другой стороны. Сколько чумовых ночей он провел на крыше этой высотки!
До Котельнической от Курского – по кривым старым улочкам – совсем близко.
– Вот, – сказал Кабан, когда они вышли к высотке. – Сейчас мы входим. Там консьержка… Если че, скажем, на запись в шахматный кружок…
Женечка засмеялась:
– Какой шахматный кружок?! В это время?
– Да, прокололся… Короче, идем… А там видно будет…