Галстук, подаренный Саймоном Акселю, был темный со скромным цветочным узором и несколько напоминал фон на картинах прерафаэлитов. До сих пор было не совсем ясно, какие же именно галстуки нравятся Акселю. Когда Саймон с ним познакомился, Аксель, и сам того не замечая, всегда ходил в одном и том же: тусклом темно-синем в белый горошек. В попытках расшевелить его вкус Саймон применил шоковую терапию, и это (как он теперь сам понимал) был большой тактический промах. По отношению к подаренным галстукам Аксель вел себя вежливо, но таинственно. С восторженной благодарностью принимая обновки à la Matisse, с помощью которых Саймон рассчитывал пробудить в нем чувство цвета, Аксель носил их очень редко и в самом коротком времени опять возвращался к своему монстру в белый горошек, пока Саймон однажды не выкрал его тихонько и не выбросил в мусорный бак рядом со станцией метро "Бэронскорт". Позже, проявив больше такта и понимания сути проблемы, Саймон наконец осознал, каким должен стать фирменный стиль Акселя: темный, хотя и насыщенного цвета фон, прихотливый, хотя и не броский рисунок. Саймон изучал отношение Акселя к новым галстукам, как изучают реакции пересаженного на новую диету подопытного животного. Как только позволили широта и разнообразие ассортимента, он подключил к делу статистику и сумел, таким образом, найти точку, в которой его вкусы пересекались со вкусами Акселя. Галстук, подаренный сегодня ко дню рождения, попал, по мнению Саймона, в самое яблочко.
- А рубашки тебе понравились?
- Да, конечно, как раз такие, как я люблю. Спасибо, мой дорогой.
С рубашками было не разгуляться. Аксель настаивал на строгом исполнении его инструкций. Правда, началось это только после двух очень дорогостоящих неудач. Получая в подарок что-нибудь тщательно выбранное и удивительно красивое по расцветке, Аксель обычно говорил: "Ну зачем? Ведь это у меня уже есть", и Саймон невольно задавался вопросом, а не дальтоник ли его друг. Зато мне очень легко делать подарки, думал он. Мне столько всего нравится и столько всего хочется. Опустив глаза, он с нежностью посмотрел на ультрамариново-синий галстук с изумрудными акантовыми листьями, повязанный поверх самой светлой из его бледно-зеленых рубашек.
- У тебя новый галстук, Саймон. Ты, голубчик мой, мот.
- Мне позволительно делать себе подарок в твой день рождения. Это традиция. И дом в этот день тоже что-нибудь получает.
- Да-да, я заметил. Ты купил еще одну вещицу из этого безумно дорогого ирландского граненого стекла. Пожалуйста, будь слегка бережливее, дорогой, ведь мы не купаемся в деньгах.
Саймону очень понравилось это "мы".
В такие моменты естественно было бы чувствовать себя совершенно счастливым. И он в самом деле был близок к счастью. С момента памятного происшествия в китайском ресторане к Акселю полностью возвратилось хорошее настроение. Он был даже особенно ласков с Саймоном и, казалось, забыл о своем раздражении в связи с Морган. Это прощение доказывает его любовь, думал Саймон, и как все было бы хорошо, если бы только не эти сложности из-за Джулиуса. Саймон снова и снова возвращался к мысли о Джулиусе и курьезной ситуации, в которую тот вовлек его, ни на йоту не приближаясь к пониманию, в чем, собственно, эта ситуация заключалась. Она, безусловно, была зловеща, пугала и влекла за собой ложь. Кроме того, было ясно, что чем-то она глубоко отвратительна. Судя по всему, Джулиус вовлекал его в какой-то заговор, но зачем? Если бы только Саймон не утаил от Акселя той неприятной сцены в квартире Джулиуса! Если бы - ведь его прегрешения начались еще раньше - он не скрыл приглашения Джулиуса прийти к нему на квартиру! Если бы он рассказал правду хотя бы на втором этапе! Это, конечно, повлекло бы за собой взбучку, но теперь все давно было бы позади и забыто. Подобно преступнику, уповающему на снисхождение в связи с добровольным признанием во всех своих прегрешениях, Саймон мог бы теперь свалить груз с плеч и с чистой душой радоваться изливаемым на него доказательствам любви Акселя. Был ли момент, когда он мог рассказать Акселю все? Не открыться ли ему прямо сейчас?
Саймон по-прежнему был в шоке от того, что Джулиус вынудил его услышать в музее. Этот секрет тоже мучил невыносимо, и все-таки Саймон пришел к заключению, что ему надо как-то справляться с ним в одиночку. Открыть его - значило рассказать все. А здесь примешивался уже не только страх перед угрозами Джулиуса. Страх присутствовал и, более того, был непосредственно связан с вечно мучающими его кошмарными опасениями, но, кроме того, открыв это Акселю, он предаст и других. Разумно ли подключать Акселя на данном этапе? Джулиус четко обрисовал возникающие в этом случае трудности. Что предпримет Аксель? Промолчит или тут же отправится к Руперту, а то и к Хильде? Аксель всегда не любил Морган. Не обвинит ли он во всем ее и не захочет ли ее дискредитировать? Утайки он ненавидит. Возникнет болезненная неловкость, которая может вылиться и в скандал. Прийти к определенному решению мешало еще и сомнение, а правду ли рассказал ему Джулиус. В самом ли деле он создал все своими руками и заставил как Морган, так и Руперта думать, что другой влюблен? Как, объясните мне, он мог это проделать? Однако если не мог, то как же узнал, где и когда они встретятся? Оставалась, конечно, возможность случайного перехвата письма. Это проклятое увлечение Морган и Руперта могло зародиться и без участия Джулиуса, а тот по каким-то своим причинам захотел ввести Саймона в заблуждение. Но если затеял все это действительно Джулиус, сможет ли он сделать то, о чем так хвастливо заявил Саймону: то есть остановить все легко, да к тому же и безболезненно? Как вся эта несуразица будет вдруг разом уничтожена? И какой ужас, что участники - именно эти двое! С чувством болезненной неловкости Саймон осознавал, что жутко ревнует. Цеплялся за надежду, что все это как-нибудь мирно разрешится, так мирно, словно ничего и не было. Эта надежда оказывалась еще одним доводом в пользу молчания.
Все это непрерывно преследовало Саймона. Но люди привыкают жить как бы в двух плоскостях. Он избегал и Сеймур-уок, и Прайори-гроув. И когда был рядом с Акселем, все, связанное с ними, отступало, казалось не таким уж важным и имеющим шанс разрешиться благополучно. Хлопоча по хозяйству, заново переставляя ирисы, поправляя подушки, подливая Акселю сухого хереса, Саймон чувствовал себя и спокойным, и бодрым.
- Да! - сказал Аксель. - Я ведь совсем забыл. Позвонил Джулиус и спросил, может ли заглянуть к нам сегодня вечером.
Только не это! - Саймон от неожиданности стукнул бутылкой о столик.
- Я сказал: буду рад. Надеюсь, ты не против? По-моему, очень мило, что Джулиус вспомнил о моем дне рождения.
- О господи! - воскликнул Саймон. Подняв бутылку, он машинально вытер носовым платком оставшийся на столешнице мокрый след.
- Неужели ты против, Саймон? В чем дело?
- Я думал, что мы с тобой будем вдвоем. Я так ждал этого вечера.
- Не будь ребенком. Мы очень часто обедаем тет-а-тет. Зачем же поднимать шум из-за какого-то одного вечера?
- Это особенный вечер. Ты мог бы и посоветоваться со мной, Аксель.
- Как именно, не выходя за рамки вежливости? Мне нужно было сразу сказать "да" или "нет".
- Значит, ты должен был сказать "нет".
- Это уже чересчур! А если мне по душе видеть Джулиуса сегодня вечером?
- Если так, почему бы вам не пойти вместе куда-нибудь пообедать?!
- Саймон, немедленно прекрати! Нужно, в конце концов, отучиться от беспричинных взрывов ревности. Они все портят. Будь добр, сначала думай, а уж потом говори. Ты ведешь себя как трехлетка. Джулиус мой старый друг, и я не собираюсь порывать со старыми друзьями, лишь бы усладить твои инфантильные собственнические притязания. Я сыт по горло этими капризами. Ты ведь прекрасно знаешь, что я люблю тебя. А в ответ проявляешь чертовскую неблагодарность.
- Ну ладно, хорошо, прости. И дело совсем не в этом. То есть это не ревность. Это… Прости меня, Аксель. Но я так старался все приготовить, а ты вдруг огорошиваешь меня этой новостью.
- Но ты же не можешь сослаться на то, что не хватит еды?
- Сардинок будет недостаточно.
- Ты сам сказал, что не следует налегать на сардинки. Ну же, Саймон, это ведь мой день рождения, и ты сам настоял, чтобы мы его праздновали. Наверное, лучше было сказать тебе раньше. Но я просто забыл. Так что, сам видишь, для меня это не так уж и важно.
- Да, конечно. Извини, милый. Когда придет Джулиус?
- А знаешь, он этого не сказал. Просто спросил, нельзя ли заглянуть.
- Значит, мы будем ждать до бесконечности, и рагу испортится.
Саймон спустился в кухню и тупо уставился на большой глиняный коричневый горшок, купленный ими в Безансоне. Неожиданно все потемнело и помертвело. О, если б он только не начал врать Акселю!
- Гей-гей, Аксель!
- Что ты хочешь сказать, Джулиус?
- Гей-гей. Разве в Англии не говорят так?
- Пожалуй, это осталось в прошлом. Но неважно. Гей-гей, Джулиус.
- Поздравляю тебя с днем рождения.
- Спасибо.
- Привет, Саймон, ты очень красив сегодня.
- Рюмку сухого мартини?
- Нет, спасибо. Моим чувствительным внутренностям явно на пользу мораторий, который я наложил на мартини с момента приезда в Англию. И мигреней теперь почти нет. Немного виски, пожалуйста. Можно, я сяду здесь?
Рагу явно переварилось. Саймон решительно отказался от предложения Акселя сесть - ввиду опоздания Джулиуса - за стол без него. Он настоял, чтобы они дождались Джулиуса. И теперь было уже начало десятого.
Джулиус в черном костюме из очень легкой ткани был безупречно элегантен и чуть походил на пастора. Войдя с огромной коробкой, завернутой в коричневую бумагу, он без объяснений поставил ее возле кресла. По тому, как он нес ее, коробка явно была не тяжелой. Саймон с любопытством покосился на нее. Что там такое? Наверняка это подарок Акселю.
- Какая у вас английская обстановка, - прихлебывая виски и удовлетворенно оглядывая комнату, сказал Джулиус.
- И что же в ней английского? - спросил Саймон. Взвинченный, раздраженный и несчастный, он хотел, чтобы все теперь было глупым, нелепым и чудовищным.
- Непринужденная свобода в сочетании цветов. Американцы осторожничают с цветом, боятся смешения стилей. И в результате их интерьеры почти всегда голые и безобразные. Уюта в Америке не дождешься.
- Ты прекрасно выглядишь, Джулиус, - сказал Аксель. - Лондон явно тебе на пользу. До меня дошли слухи, что ты собираешься здесь осесть.
Аксель и Джулиус разместились в двух мягких креслах по обе стороны от камина, оба свободно вытянули ноги и выглядели удручающе раскованно. Снизу, из кухни, доносился укоряющий запах перестоявшего рагу. Саймон терзался муками голода.
- Да, я об этом подумываю. Лондон настолько цивилизован, что успокаивает. Вот в Париже я жить бы не смог, а ты?
- Тоже. Мне он всегда не особенно нравился. До сих пор думаю, что мог бы жить в Риме, хотя, возможно, это чистая фантазия. В мечтах я всегда жил в Риме.
- Правда? Какое совпадение: я тоже. Хоть и не жил там больше чем по несколько недель.
- Аналогично у меня. Но этот город всегда снится. Это нагромождение пластов истории. Дома, лепящиеся друг к другу. Рим восхитительно неупорядочен, прямо как Лондон.
- Вот-вот. Я люблю сельский стиль жизни Рима.
- Эти бесчисленные маленькие площади…
- Фонтаны…
- Белеющие между деревьев статуи…
- Античные колонны, украшающие ренессансные стены…
- По ночам отблеск неоновых огней на терракоттовых домах…
- Мальчики, голышом купающиеся в Тибре…
- Да-да, эти мальчики, голышом купающиеся в Тибре… Конца этому не предвидится, думал Саймон. Но твердо решил не напоминать об обеде. Пусть cassoulet сгорит.
- Конечно, опера там не так хороша, как в Париже, - сказал Джулиус.
- Безусловно, но всегда можно слетать в Милан.
- Я видел, что в "Сэдлерс Уэллс" дают Моцарта. У них этим летом хорошая труппа?
- Неплохая. Они очень недурно поставили Cost. Не помню, что там идет сейчас.
- Die Entführung aus dem Serail. Как тебе это, Саймон?
- Что? - спросил Саймон. Он угрюмо стоял у окна и смотрел на улицу.
- Die Entfürhung aus dem Serail.
- He выношу Моцарта, - сказал Саймон.
- Аксель, нельзя разрешать ему говорить так. Мне чуть не сделалось дурно.
- Ну, кое-что из Моцарта тебе все же нравится, Саймон. Не далее как вчера ты напевал Voi che sapete.
- Voi che sapete? - подхватил Джулиус. - Великолепно.
- Я люблю только то, что можно напевать, - заявил Саймон.
- Не такой плохой принцип, - откликнулся Джулиус. - Во всяком случае, честный. Почему надо презирать мурлыканье себе под нос? С него-то все и начинается.
- Я, правда, сомневаюсь, что Саймон с него сдвинется, - возразил Аксель. - Я уже бросил попытки развить его музыкально.
- Обидно. По-моему, характер Саймона предполагает любовь к музыке.
- Согласен.
- Он ведь настолько женственен. Все эти штрихи изящества в убранстве комнаты, безусловно, дело рук Саймона. Изысканно разбросанные подушки, элегантно раздвинутые занавески, искусно подобранные цветы, само присутствие цветов. Я не прав? В Саймоне чувствуется женская струнка. Он создан, чтобы любить музыку. Большинство женщин музыкальны.
- Ты так думаешь? - спросил Аксель. - По моим ощущениям, мужчины куда музыкальнее женщин. Не знаю ни одной женщины, которая по-настоящему чувствовала бы музыку.
- А ты вообще не знаешь ни одной женщины, - пробурчал Саймон.
- Нельзя не прийти к заключению, - продолжал Джулиус, - что музыкальность или ее отсутствие - черта весьма характерная. Например, Морган просто ненавидит музыку…
Саймон украдкой посмотрел на часы. Десятью минутами позже они говорили о ком-то или о чем-то, называемом Дитрих Фишер-Дискау. Саймон, стараясь не привлекать внимания, спустился вниз.
Добравшись до кухни, он взялся за херес. Пусть разговаривают. Пусть разговаривают еще хоть битый час. Но запах, сочащийся из-под крышки коричневого глиняного горшка, делался просто невыносимо соблазнительным. Невероятным усилием воли Саймон одержал верх над желанием приподнять крышку и подцепить ложку фасоли. Ему нужно было страдать. По доносившимся из гостиной репликам он слышал, что разговор перешел на Вагнера.
- Вагнер был, несомненно, гомосексуален, - говорил Джулиус в тот момент, когда Саймон тихо вернулся в комнату.
Наполнив свой бокал, Саймон сел у окна. Даже и эта новость не смогла вызвать в нем интереса к Вагнеру. Они начали с жаром обсуждать нуднейшее "Кольцо нибелунгов".
- Но я так разговорился, - наконец прервал себя Джулиус, - что даже еще не вручил подарка. И о чем только думаю! - Нагнувшись, он начал развязывать узел бечевки, стягивающей коричневый пакет. - Никогда не умел развязывать узлы!
- Как это трогательно, что ты принес мне подарок! - сказал Аксель. - Но зачем мучаться? Я сейчас дам тебе ножницы. - И, встав, он вышел из комнаты.
- Саймон, - негромко сказал Джулиус, - пойди сюда. Совершенно непроизвольно Саймон поднялся и подошел к нему.
- Послушай, милый, не беспокойся. Все будет хорошо. Ты меня понимаешь?
Стоя около кресла, Саймон посмотрел в улыбающееся, оживленное лицо Джулиуса, потом покачал головой и повернулся, чтобы отойти. Но в этот самый момент Джулиус ущипнул его за попку. На площадке послышались шаги Акселя.
Саймон с пылающим лицом смотрел в окно.
- Вот ножницы, - сказал у него за спиной голос Акселя.
- Интересно, можешь ли ты угадать, что это?
- Даже предположить не могу.
- Саймон, иди сюда, посмотри на подарок Акселя. Изо всех сил пытаясь успокоиться, Саймон медленно обернулся. В нем клокотали стыд, бешенство и какое-то темное возбуждение.
Сняв верхнюю обертку, Джулиус открыл коробку. Там лежало нечто, завернутое в папиросную бумагу.
- Разверни, Аксель.
Заинтригованный Аксель принялся разворачивать. Показались пушистые ушки, а следом за ними и весь огромный розовый плюшевый медвежонок.
- Ну не славный ли? - весело блестя глазами и рассыпаясь смехом, вскричал Джулиус. На лицо Акселя стоило посмотреть.
- Боже правый! - выдохнул Саймон.
- Вы должны полюбить его всей душой! - восклицал Джулиус. - Оба. Иначе ему будет очень грустно. Надеюсь, что ничьей ревности он не вызовет. - Джулиус уже задыхался от смеха.
Едва способный верить своим глазам, Аксель с большим трудом стер с лица ужас и отвращение и заменил их на холодность и бесстрастность.
- Спасибо, Джулиус, - сказал он, опустив медвежонка на пол. - Очень приятно, что ты вспомнил о моем дне рождения…
Наклонившись, он начал сворачивать оберточную бумагу. Глядя поверх его головы, Джулиус подмигнул Саймону и игриво показал колечко из большого и указательного пальцев.
- Думаю, нам пора уже сесть за обед, - в отчаянии сказал Саймон.
- Обед? - изумленно воскликнул Джулиус. - Но я давным-давно пообедал. Я был уверен, что вы пригласили меня посидеть после обеда. Не хотите же вы сказать, что до сих пор не обедали?
- Мы ждали вас, - сказал Саймон. - Из слов Акселя следовало, что вы спросили, можно ли пообедать с нами.
- Нет, я, конечно же, говорил только о послеобеденном визите. Немного удивился, когда вы предложили мне мартини, но подумал, что это дань моим варварским американским привычкам.
- В любом случае, очень приятно, что ты зашел, - сказал Аксель. Он еще явно не вполне отделался от шока.
- Но тебе нравится мой подарок?
- Разумеется. Он так оригинален.
- Я чувствовал, что ему здесь обрадуются. Он не сказал мне своего имени, но, думаю, вскоре шепнет его на ушко Акселю. У него такой скромный, такой доверчивый вид. Вы согласны? Помните, что с ним нужно быть очень бережными. Он такой толстенький, так не уверен в себе. "Если мишка не гимнаст, стать кубышкой он горазд". Видите, как хорошо я знаком с английской литературой. Боже, как поздно! Почти половина одиннадцатого. Рано ложиться, как вам известно, - мой непреложный принцип. А вы, бедняги, вероятно, просто умираете от голода. Спокойной ночи, Аксель. Спокойной ночи, милочка Саймон. Я с таким удовольствием вспоминаю нашу последнюю встречу. Не провожайте меня. Я отлично найду дорогу. Спокойной ночи, спокойной ночи.
Джулиус вышел. Входная дверь захлопнулась. Саймон, провожавший его на площадку, вернулся в гостиную. Встав с кресла, Аксель отшвырнул ногой в угол плюшевого медведя.
- Что это за разговоры о вашей последней встрече?
- Он сказал это не мне - нам обоим…
- Нет. Он обращался к тебе. Ты не рассказывал мне, что виделся с Джулиусом. Когда это было?
- Да мы, собственно, и не виделись… Он звонил…
- Нет, ты виделся с ним. Когда?
- Всего на несколько минут. У меня в офисе. И это было только…
- Чего он хотел?
- Он хотел… обсудить со мной… что тебе подарить на день рождения.
- На день рождения? Значит, это ты посоветовал Джулиусу подарить мне розового плюшевого медведя?
- Конечно, нет. Это была идея Джулиуса. Он решил пошутить.