Кровь бросилась ей в лицо. Она вспомнила, что оставила сумочку на досках - там, где голубь впервые попался ей на глаза. Взлетев по ступенькам, Морган промчалась по арочной галерее к подножию эскалатора, возле которого были сложены доски. Пусто. Может быть, завалилась за штабель? Она попыталась заглянуть в щель, пошевелила доски, опустилась на колени. Нет, без сомнения, сумка исчезла. Поднявшись на ноги, Морган растерянно посмотрела на мерно движущуюся толпу. Несомненно, кто-то украл ее сумочку, может быть, только секунду назад. Кто-то взял ее и уносит. Она кинулась было бежать: нужно немедленно начать поиски, нужно позвать на помощь, нужно кому-то сказать. Потом вдруг замерла. Лицо продолжало пылать от досады и гнева. Кто может отыскать сумочку, украденную в час пик на станции "Пикадилли-сёркус"? Не нужно было выпускать ее из рук, думала Морган, прислоняясь спиной к стене.
Женщина, только что потерявшая сумочку, чувствует себя так, словно лишилась рук. Морган казалась себе и голой, и искалеченной. Не будь дурой, приказала она себе. Потеря сумочки - это ведь не конец света. Но тут она осознала, что в сумочке был и билет, и, значит, она затеряна среди станций метро без билета и денег. Слезы начали капать из глаз. Нужно будет подняться наверх и все объяснить контролеру. Поверит ли он, не будет ли груб? Перспектива столкнуться с грубостью вызвала новые слезы. Нужно как можно скорее выбраться из этого омерзительного метро. Нужно где-нибудь раздобыть денег. Если вернуться в Лондонскую городскую библиотеку, удастся, наверно, встретить кого-нибудь из знакомых. Или правильнее взять такси и поехать на Прайори-гроув… черт, это как раз решительно невозможно. Проклятие, подумала Морган, надо же ко всему прочему еще и это. И, господи, ведь в сумке куча кредитных карточек, карточка банка, полная чековая книжка, аккредитив. Предприимчивый вор, всюду расплачиваясь чеками с ее подписью, оберет ее за какой-нибудь час до нитки. Отирая руками слезы, Морган шагнула на идущий вверх эскалатор.
Когда он дошел примерно до середины, перед глазами вдруг возник Таллис. Он стоял на ступеньке идущего вниз эскалатора и медленно проплывал мимо в плотной цепочке людей, выстроившихся вдоль правого поручня. В первый момент было неясно, действительно ли это Таллис или просто кто-то из постоянно встречавшихся ей теперь мужчин, неожиданно обретающих на секунду разительное с ним сходство. В глазах прыгало и плыло, цепочка полустертых лиц двигалась медленно, как во сне. Вцепившись в поручень, Морган пыталась кликнуть Таллиса, но язык был, как из свинца, а пронизанная потрескивающим электричеством и словно обволакивающая ее тишина лишала и сил, и голоса. Да, это в самом деле был Таллис. Выделив лицо из всех прочих подрагивающих и расплывающихся бликов, она теперь разглядела его совершенно ясно: грустное, озабоченное, с удивительно красивыми глазами. Устремив взгляд в пространство и явно ее не видя, он так и уплыл в глубь подземки, а несколькими секундами позже она ступила на плиты верхнего вестибюля.
Остановившись в стороне от густого людского потока, Морган боролась с шоком, ужасом, паникой; тошнота подступала к горлу, сполохи света мелькали перед глазами, а рядом подстерегала бездонная чернота. Я сейчас потеряю сознание, мелькнуло у нее в голове. Она стояла, опираясь рукой о стену, и старалась дышать глубоко и ровно. Другую руку засунула глубоко в карман и вдруг наткнулась на монетку. Вынув ее, увидела полкроны. Теперь искры мелькали перед глазами уже не так часто. Я должна догнать Таллиса, решила Морган. Мне нужно увидеть Таллиса, нужно сейчас же его увидеть. Она начала пробираться к идущему вниз эскалатору, люди, шедшие перед ней, двигались очень медленно. По какой ветке он поедет? - с трудом одолевая путь к эскалатору, думала Морган. Как доехать от Пикадилли до Ноттинг-хилла? Отвычка не позволяла нарисовать в уме схему лондонского метро. Оказывается, она ее порядком подзабыла. Где "Ноттинг-хиллгейт" - на линии Бейкерлоо? К тому же это не станция Таллиса. Его станция - "Лэдброук-гроув", а на какой это линии? Какая-то дальняя ветка, идущая в Хаммерсмит. Пересадка на "Пэддингтон", пересадка на "Хаммерсмит", пересадка на "Черринг-кросс"? Спустившись с эскалатора, она в колебаниях остановилась около подножия щита, на котором когда-то давным-давно сидел бедный загнанный голубь. Направо или налево? Если бы найти схему! Паника все еще владела ею, предельное напряжение рвало тело на части. Кусая пальцы, она сомневалась и мучилась и наконец побежала в сторону линии Бейкерлоо. "Пэддингтон" - пересадка. Сбегая по еще одному эскалатору, она услышала шум поезда. Выскочив на платформу, увидела, как он отходит.
Ее всю трясло, и колени так подгибались, что пришлось сесть. Платформа быстро заполнилась. Подошел следующий поезд, и она вошла в вагон. Он был так набит, что руки прижало к бокам, а лицом она чуть не терлась о чьи-то чужие лица. Было жарко. Воздух пропитан был запахом пота, и еще чувствовался типичный для метро мрачный резиновый привкус. Руперт прав, думала она, все это уже какой-то страшный сон. Неумолкающий телефон, попавший в ловушку голубь, пропавшая сумочка, весь кошмар нашей жизни. Неожиданно вспомнилось, что на "Бейкер-стрит" линия разделяется, и половина поездов идет не в Пэддингтон. Туда ли я еду? Я же не посмотрела на табличку. Спросить кого-нибудь было немыслимо. Язык отяжелел, взгляд расплывался. "Бейкер-стрит". "Мэрильбоун". Это то, что надо? "Эджвер-роуд". "Пэддингтон".
Работая локтями, она выбралась из вагона и что было сил кинулась к эскалатору. В памяти вдруг прояснилось: чтобы попасть на линию Метрополитен, нужно пройти насквозь весь вокзал Мэйн-лайн. Оказавшись в вокзале, она опять перешла на бег. Вокзальный павильон выглядел очень странно: то ли темно у нее в глазах, то ли и в самом деле потемнело. Перечерченные металлическими стропами шарообразные купола пропускали не яркий солнечный свет, а что-то похожее на желтоватые испарения тумана; воздух был жарким, но блеклым и сумрачным, словно в ненастный зимний день. Пробежав мимо такси с зажженными огоньками и железнодорожных поездов, из окон которых тоскливо пялились ожидающие отправления пассажиры, Морган взбежала по одной лестнице, быстро спустилась по другой и оказалась на платформе под открытым небом, казавшимся тусклым и сплошь затянутым тучами. Подошел ее поезд, и в тот же миг в отдалении что-то ударило. Когда она вышла на станции "Лэдброук-гроув", ударило снова. Это был гром, долетавший издалека и вспарывающий все еще душный и жаркий воздух. Оглядевшись, она попыталась сориентироваться, но все вокруг было совсем незнакомым. Отсюда она еще никогда не ходила к дому Таллиса. Пробежав несколько шагов по какой-то замызганной улочке, Морган помедлила, вернулась, выбрала другое направление и, с трудом переводя дыхание, понеслась между старыми покосившимися обшарпанными домами, на крылечках которых сидели и молча чего-то ждали их обитатели. Всюду этот кошмар, кошмар нашей жизни.
Но вот дом Таллиса, вот его дверь. Небо быстро темнело: в мрачную желтизну все сильнее вливалось черное. Она едва переводила дыхание, жгучие режущие слезы саднили измученные глаза. Чуть свернутая набок дверь стояла приоткрытой. Толкнув ее, она попала в темноту.
- Морган!
Это был Питер.
Морган толкнула кухонную дверь, вошла, села на стул. Питер шел по пятам.
- Где Таллис?
- Проводит занятия в Гринфорде.
- Я видела его на "Пикадилли-сёркус" полчаса назад.
- Не может быть. Гринфорд совсем в другой стороне. И он ездит туда на автобусе. Морган, но это же замечательно, что ты здесь. Я думал, что ты уехала.
- Я уезжала. И теперь… снова уеду.
- Как я рад тебе. Что за жуткая темнота! Будто близится конец света. Меня просто дрожь пробирает. Но ты вся запыхалась, что-то случилось?
- Нет, ничего.
На секунду комнату залил электрический свет молнии. Через два-три мгновения глухо пророкотал в отдалении гром.
- Ты бежала? Сиди отдыхай. А я должен столько всего рассказать тебе! Ты ведь побудешь со мной? Можно отправиться в паб и взять сэндвичи, разумеется, если ты ничего не имеешь против, чтобы заплатить.
- Когда вернется Таллис?
- Не сегодня. После занятий он едет в Клэпхем, там кто-то заболел, и он будет при нем дежурить. Морган! Давай пойдем куда-нибудь и поднимем бокалы. Ты знаешь, я ведь устроился на работу!..
- Здесь очень жарко, - сказала Морган. Гром грохотнул вдали словно пушечный выстрел.
- Хочешь чего-нибудь выпить? У Таллиса есть несколько жестянок пива. Морган, ты выглядишь очень странно. В чем дело, Морган, дорогая?..
- Я потеряла сумочку.
- Бедняжка! - Питер придвинул стул и сел рядом.
- И еще там был голубь… на станции "Пикадилли-сёркус"… внизу эскалатора… Я пыталась его поймать…
Ребенок, стучало у Морган в мозгу, у меня мог быть ребенок. Сейчас ему было бы несколько месяцев, и это решило бы все проблемы. Почему, почему она не понимала тогда, как это ужасно - лишить его жизни? Вместо этого она походя хладнокровно его убила и потом выпила полбутылки коньяка.
- Ребенок… - Снова над ней навис весь кошмар этой жизни.
- Морган, ты плохо себя чувствуешь?
Гром приближался, напоминая уже звуки взрыва, и словно раскалывал небо над Лондоном. Несколько крупных капель упали, пестря дома, стуча, словно галька, по окнам и крышам. Струйки холода пронизали удушливый желтоватый воздух.
В кухне стало темно. Придвинув свой стул еще ближе, Питер попробовал обнять Морган.
- Не прикасайся! - Грубо оттолкнув его, Морган встала.
- Морган, пожалуйста, не смотри так.
- Оставь меня в покое!
Теперь лило, словно из прохудившегося ведра. Яркая вспышка молнии на мгновение наполнила кухню холодным ртутным светом и выхватила из темноты широко раскрытые глаза Морган и несчастное испуганное лицо Питера. А потом все погасло, и остался один только дождь - шуршащая, плотная, занавесом упавшая пелена.
Темнота съела рванувшуюся к двери фигуру Морган, и следующая вспышка молнии высветила лишь нити дождя, поблескивая струящиеся в открытом дверном проеме. А ее не было; выбежав, она мгновенно сделалась невидимой: обесцветилась, растворилась, аннигилировалась в густом сером мареве рокочущего бушующего ливня.
11
- А, это вы, - сказал Таллис.
- Вы меня ждали? - удивился Джулиус.
- Предполагал, что как-нибудь объявитесь. Входите. Джулиус вслед за Таллисом прошел в кухню. Ее заливал ровный свет вошедшего в силу утра.
Пол кухни был очень мокрым и липким, казалось, его покрывала черная пленка нефти.
- Прошу прощения, - сказал Таллис. - Гроза устроила нам тут потоп. Я оставил окно открытым, и дождь хлестал прямо в дом.
- Но почему так липко? - спросил Джулиус.
- Липко всегда, в чем причина, я так и не понял. А дождевая вода, похоже, вступила в реакцию с этими непонятными веществами. Постойте секунду, я подстелю газеты.
Таллис расстелил по полу газетные листы, Джулиус аккуратно прошел по ним до стола и сел.
- Включить свет? - спросил Таллис.
После грозы похолодало, начались дожди, небо заволокло тяжелыми серыми облаками.
- Как хотите.
- Если не возражаете, я предпочту обойтись без него. Днем электричество как-то нервирует.
- Всецело с вами согласен.
- Простите, что здесь так холодно. Окна толком не закрываются. Но можно включить газовую плиту. - Открыв духовку, Таллис поднес спичку к ряду газовых рожков. Они с легким шипением вспыхнули. Дверцу Таллис оставил открытой.
- Погода заметно переменилась, - произнес Джулиус.
- Да, стало очень прохладно.
- И холод очень сырой. Для меня непривычна такая влажность в сочетании с низкой температурой.
- Да, понимаю.
- Надеюсь, я не помешал вам. Вы работали?
- Всего лишь чинил нитку бус. - Таллис сгреб горстку коричневатых бусин в ящик стола, и они раскатились по дну. Закрыв ящик, он сел на стул против Джулиуса.
- Хорошо хоть, что с утра нет дождя, - сказал Джулиус. - Погода тихая. Чтобы сложить свой зонтик так, как это положено в Англии, мне требуется уйма времени, обидно было бы сразу разрушать этот шедевр. - Он выложил на стол узкий, безукоризненно скрученный зонт. Черная ручка оканчивалась кругляком из слоновой кости с вырезанным на нем контуром цветка лотоса. - Вам не кажется, что он слишком похож на женский?
- Ничуть. Он очень элегантный.
- В Лондоне это смотрится нормально. В Нью-Йорке было бы немыслимо.
- Догадываюсь, что так.
Джулиус был одет тщательно и слегка старомодно. Темный костюм, белая рубашка, узкий галстук в поперечную полоску. Бесцветные волосы недавно подстрижены. Голова не покрыта.
- Вы работаете над книгой? - Джулиус указал на стопку бумаг, книг и журналов, лежащих по ту сторону стола.
- Нет. Всего лишь готовлю лекции.
- А я полагал, что вы пишете книгу о Марксе и де Токвилле.
- Я забросил ее.
- Жаль. Весьма интересная тема.
Наступило молчание. Джулиус, слегка хмурясь, осматривал кухню. Заметил и молочные бутылки, и немытую посуду, и пачки газет, и странную гору предметов на кухонном шкафу.
Большие, словно подернутые дымкой глаза Таллиса были устремлены в окно.
- Мой отец очень болен, - произнес он.
- Прискорбно слышать об этом.
- Он умирает… рак.
- Сочувствую. Сколько ему осталось?
- Шесть месяцев. Или год.
- Если болезнь неизлечима, может быть, это и к лучшему. Надеюсь, у него нет болей.
- К сожалению… боли есть. - Таллис по-прежнему смотрел в окно. - Сначала мы думали, это артрит. У него очень давно болел бок. В последнее время боли усилились. Доктор сказал, что облучение, вероятно, поможет. То есть поможет облегчить боль; рекомендовал и таблетки - я забыл, как они называются.
- Ваш отец знает, что у него рак?
- Нет, - сказал Таллис. - И я ничего ему не сказал. Продолжаю говорить об артрите, о вероятности операции. Это то, о чем говорить получается. И потом, может, считая, что это артрит, он будет легче справляться с болью. Он привык к боли, причина которой - артрит. Но лгать ему и подробно расписывать то, чего нет, ужасно.
- Воображаю себе ваше состояние, - ответил Джулиус. На улице стало накрапывать. Слышалось монотонное завывание ветра и звук стекающих по стеклу струй дождя.
- Лгать умирающему непростительно. Но эта мысль - какая-то абстракция. Я уже очень давно за ним ухаживаю. И чувствую себя скованным необходимостью защищать его. Хочу избавить его от страданий, избавить его от страха.
- Я понимаю.
- Но в каком-то смысле я защищаю себя. Жить с ним, пока он не знает правды, легче, чем если бы он ее знал.
- И учет собственных интересов углубляет сомнения, правильно ли вы поступаете?
- Да.
- А что за человек ваш отец? Таллис минуту помолчал.
- Мне трудно говорить о нем объективно. Никто еще не просил меня описать его. У него нет никакого образования. Работал на скотобойне. Перетаскивал туши. Кто-то ведь должен заниматься этим. Долго был безработным. Получил место в гараже, но это было гораздо позже. Переехал сюда на юг из Дербишира, когда мы были еще детьми. Нас было двое: я и сестра-близнец, но она умерла от полиомиелита. Когда мы приехали в Лондон, мать бросила нас. Разумеется, ей хотелось устроиться как-то получше. Отец кормил нас хлебом с маслом и тушенкой. Мы были для него жуткой обузой. Господи, у него была чудовищная жизнь. Смерть неизбежна, но как тяжко, что его жизнь была такой безумно беспросветной.
- У вас хорошие отношения?
- Да. Мы кричим друг на друга.
- Возможно, правда будет смущать вас обоих. И вы не сможете говорить о ней.
- Говорить о ней в любом случае невозможно, - ответил Таллис. - Мы не умеем говорить об этом. Даже если и думаем, что умеем, на самом деле это не так.
- Каков он как личность, какой у него характер?
- Разочарованный. Озлобленный. Гордый.
- Он относится к своей жизни осознанно? Осознавать ведь дано далеко не всем.
- Нет, он осознает.
- Тогда вы должны сказать ему.
- Да. Может быть. Не хотите ли пива?
- Спасибо, нет. Как Питер?
- Несчастен. Был счастлив, а теперь несчастен. Не понимаю почему. Должен был бы понять, но не смог. Да, кстати, я хочу спросить вас об одной вещи, может быть, вы и сумеете ответить.
- О чем же?
- Почему воровать - плохо?
- Это вопрос определения.
- Что вы имеете в виду?
- Что это тавтология. В само понятие "воровство" вложена отрицательная оценка. Сказать, что воровать - плохо, то же самое, что сказать плохо - это плохо. Такое утверждение лишено смысла. Оно пустышка.
- Вот как! Но означает ли это, что воровство не является злом?
- Вы не поняли. Заявления этого толка - не утверждения, а значит, не могут быть ни истинными, ни ложными.
Это, скорее, просто восклицания или призывы. Можно, конечно, сказать "пожалуйста, не воруйте", но надо понимать, что эти слова бессмысленны. Все это вопрос условностей и чувств.
- Да, понимаю, - выговорил Таллис и после паузы добавил: - Не возражаете, если я выпью пива? Может, сварить вам кофе? Нет?
Пошарив в буфете, он вытащил и поставил на стол банку пива. Пытаясь отыскать открывашку, принялся ворошить громоздившиеся на шкафу предметы. Что-то упало на пол. Упавшее сразу же становилось липким. Открывашки не обнаруживалось. Таллис попробовал открыть банку отверткой.
- О черт!
- Вы порезались, - констатировал Джулиус, поднимаясь.
- Ничего страшного.
- Суньте руку под кран.
Джулиус открыл кран, и Таллис смыл обильно текущую из пореза кровь. Вынутая из-под струи, рука сразу же снова окрасилась кровью.
- Не делайте глупостей! Держите ее под водой, - сказал Джулиус. - Потом перевяжем. Порез вроде чистый. Что-нибудь дезинфицирующее у вас есть? Ну разумеется, нету. Стойте, только не этим полотенцем! Что-нибудь не грязное в доме имеется? Дайте я оботру вам руку белым листом бумаги и завяжу моим носовым платком. Но в аптеку все же зайдите.
Взяв несколько верхних листов из лежащей на столе пачки, Джулиус обтер руку Таллиса. Потом, достав из кармана чистый белый носовой платок, перетянул порез, а кончики платка завязал вокруг кисти.
- Да вы весь дрожите!
- Прошу прощения, - сказал Таллис, - я скверно чувствую себя эти дни, и любая мелочь приводит меня на грань слез. - Он сел.
- Выпейте пива. Ничего более крепкого у вас, вероятно, нет. Банку вы так и не открыли. Да вот же открывашка: все время здесь и лежала.
Джулиус налил пиво в стакан.
- Спасибо.
Стоя напротив Таллиса, Джулиус наблюдал, как тот пьет.
- При нашей первой встрече я не раскусил вас, - вымолвил он, помолчав. - Теперь же могу сказать: вы меня разочаровали.
- Понимаю, - ответил Таллис. - Но я просто не в состоянии… Единственное, о чем я сейчас могу думать, - это отец.
В полутемной кухне снова повисла тишина. Дождь бесшумно стекал по грязному стеклу окна, и, уставясь на него, Таллис медленно тянул пиво.
- Морган просила вас о разводе? - Да.
- Знаете почему?
- Нет. Почему бы ей и не попросить о нем?
- У нее роман с Рупертом.