* * *
Таланты Ивана Кухмийстерова не ограничивались буйной фантазией. Наташа внезапно обнаружила, как здорово иметь рядом мужчину, способного легко справиться с проблемой, казавшейся неразрешимой. Размахивая каким-то удостоверением в красной обложке, Ванька не просто прошел мимо неприступного вахтера, но и устроил ему выволочку по поводу невежливого обращения с посетителями.
- Ты хоть знаешь, кто перед тобой? - гремел Кухмийстеров, показывая на Наташу.
И настолько убедительными был его вид, что охранник - здоровенный детина в черной форме с желтой надписью на спине "Служба безопасности" лишь разводил руками и неуклюже пытался оправдываться. Но Иван, из которого еще не выветрились результаты вечерних возлияний, был непреклонен.
- Моли Бога, чтобы я о тебе не вспомнил, - бросил он через плечо, схватил Наташу за руку и потащил за собой. Обескураженный вахтер посмотрел им вслед и махнул рукой: а ну к лешему, за эти деньги и так сутки на ногах, а тут еще и неприятностей на ровном месте поймать можно!
Кухмийстеров уверенно, как будто регулярно прогуливался по больнице, добрался до кабинета дежурного врача. Доктор, казавшийся совсем молодым и зеленым, пил чай из стакана с подстаканником. Сосредоточенная задумчивость наводила на мысль, что потреблял он не только чай. На стене кабинета висела популярная среди чиновников средней руки фотография, на которой президент, косясь на камеру, тискал очень серьезного мальчика лет семи-восьми. Под фотографией на доске были приколоты рентгеновские снимки, словно результаты медосмотра участников фотосессии.
Тут Ванькино обаяние оказалось бессильным. Дежурный повидал столько всего, что произвести впечатление напором и громким голосом было невозможно. Тем не менее, он сообщил, что для Рудакова сделано все необходимое, операция не потребовалась, и больной переведен в палату интенсивной терапии, где сейчас и находится.
В этот момент зазвонил телефон. Доктор поднял трубку, и стало слышно, как женский голос быстро говорит что-то неразборчивое.
- Да… Да… Доставили… Нет, прогнозы мы не даем… К сожалению, не могу… Без комментариев, - дежурный врач резко прервал разговор и заинтересованно посмотрел на Наташу.
- А ваш Рудаков - кто он?
- Известный журналист, - поспешил сообщить Кухмийстеров.
- Та-ак… полагаю, нам следует готовиться к визитам его коллег.
- Конечно.
Наташа решила, что теперь-то к ним отнесутся по-другому, но не тут-то было. Доктор куда-то позвонил, велел усилить охрану, а всех посторонних гнать прочь без разговоров. При этом он посмотрел так выразительно, что Наташа отступила на шаг.
Кухмийстеров ничуть не смутился и вступил в препирательства с врачом. Иван отчаянно жестикулировал и совал красную корочку, настоятельно предлагая внимательно почитать. Доктор прочитал и заявил, что сам нарисует таких десяток, и что плевать хотел на все эти липовые организации, и вообще сейчас ночь, а по ночам не то что свиданий не случается, а даже комары не летают. А если которые и летают, то их моментально прихлопывают. В ответ Кухмийстеров пригрозил немедленным прибытием съемочных групп центральных телеканалов, усиленных мобильной бригадой истеричек из самых скандальных обществ по защите всяческих прав. Тут доктор заколебался, а услышав о подходе зарубежной прессы с частями "Гринписа", доктор не выдержал, вызвал санитарку и велел по-тихому провести настырных посетителей в палату Рудакова, взяв страшную клятву соблюдать тишину.
То, что дежурный врач назвал палатой, произвело на Наташу убийственное впечатление. В большой темной комнате спало два десятка человек, и у каждого - свое страдание, своя болезнь. А у болезни есть запах. Запах, многократно усиленный наглухо закупоренными окнами и ароматами больничной кухни, имел такую силу, что у непривычного человека голова шла кругом. Вступив на порог черной комнаты, Наташа отшатнулась от удара спрессованной духоты.
Ничуть не заботясь о тишине, заспанная злая санитарка объявила, что сюда "кладут" всех неопознанных. И слово-то какое "неопознанных", словно не о людях говорит, а о трупах. Тех самых, которые выдают с десяти до семнадцати.
Все случившееся затем запомнилась Наташе яркими отрывками, словно кто-то показывал фильм на очень большой скорости, иногда делая стоп-кадры. Наверное, именно это можно назвать истерикой.
…испуганное лицо санитарки с неестественно ярко накрашенными бардовыми губами…
…Кухмийстеров, пытающийся ухватить за руки…
…включившийся в палате свет освещает костлявого бородатого старика в серой длинной майке. Он сидит на кровати, смотрит черными блестящими глазами и улыбается, обнажая кривые желтые зубы…
Закончилось все выплеснутым в лицо стаканом воды. Как оказалось, даже истерика может иметь свои преимущества. На Наташин визг мигом прибежал перепуганный дежурный врач. Оказалось, он даже не догадывался, что Рудакова поместили в "общую".
Иван, мгновенно оценив ситуацию, развил такую бурную деятельность, что через пятнадцать минут Рудаков оказался в отдельной комфортабельной палате, оборудованной не хуже люксового гостиничного номера.
Устроив все наилучшим образом, Кухмийстеров посчитал свою миссию выполненной и исчез, оставив Наташу наедине с мужем.
А Наташа даже не заметила его ухода. Стоя у койки, она смотрела на безмятежно спящего Рудакова. Если бы не повязка на голове и не измазанная чем-то фиолетовым физиономия - обычный крепкий и здоровый сон. Лежит себе, посапывает как ребенок, ничего не чувствует…
Нельзя сказать, что Наташа была полностью права относительно ощущений Рудакова. С обычной точки зрения муж ее, конечно, не чувствовал ничего. Но он даже не догадывался о нахождении в бесчувственном состоянии, а проживал совершенно реальные события, созданные силой собственного разума. Но не будем предаваться праздным рассуждениям о взаимодействии тонкой материи, коей является душа, с вполне материальным телом, а взглянем на мир с точки зрения коматозного Рудакова.
Он так и не уловил момент, когда погас свет фонаря, и исчезли вечно живые звуки ночной Москвы. Возникли темнота, тишина и странное чувство незащищенности.
- Готов? - спросил Голос.
Голос как голос. Красивый, правильный, с благородными бархатными нотками. Такой бывает у профессионального диктора. И акустика - на уровне, слышимость превосходная, эхо - нулевое.
- Готов к чему? - резонно поинтересовался Рудаков.
- К разговору.
- О чем?
Похоже, его ответы привели Голос в замешательство. Он немного помолчал и скомандовал кому-то:
- Занавес!
Рудаков хотел спросить, где он находится, но не успел: занавес раскрылся.
* * *
Рудаков стоял совершенно голый на сцене перед огромным залом, заполненным удивительной публикой. На первых рядах сидели солидные упитанные мужчины, все как один в дорогих темных костюмах с белыми рубашками и галстуками и высоких поварских колпаках. Рудакову они напомнили виденную по телевизору в научно-популярной программе культуру плесневых грибов под микроскопом. На некотором удалении расположилась персонажи иного рода - мужчины и женщины в белых халатах и мягких беретах различных окрасок. Задние ряды терялись в темноте, и, судя по всему, там располагалась публика попроще. Особенную пикантность ситуации придавал висящий над сценой портрет Мао Дзедуна.
Как ни странно, чувство неудобства или стыда даже не возникло - как будто эти люди имели право рассматривать его тело.
Все происходящее напоминало розыгрыш, когда из зала вызывается зритель-жертва, и ведущие, колоритные и безумно талантливые, начинают устраивать всяческие провокации. Если бы Рудаков хоть немного интересовался политикой, то наверняка бы отметил, что похожи они на двух очень известных сотрудников Администрации Президента - Карла Иммануиловича Гофмана и Ивана Степановича Доброго-Пролёткина.
Один - высокий, тощий, в наглухо застегнутом черном костюме. Когда он поворачивался лицом к Рудакову, то причудливая игра теней создавала иллюзию аккуратных рожек, растущих прямо над ушами.
Второй, наоборот, всячески показывал свободное отношение к одежде. Короткая белая туника позволяла лицезреть розовенькие как у поросенка ноги. За плечами от малейшего движения воздуха трепыхался коротенький плащ-мантия. Со стороны казалось - стоит ведущий, одетый то ли в банном, то ли в древнегреческом стиле на сцене и время от времени расправляет сложенные за спиной крылья.
Рудаков окрестил про себя "Тощий" и "Белый".
Тощий откашлялся, бросил на Рудакова оценивающий взгляд, постучал по микрофону и сказал:
- Прошу внимания. Сегодня мы рассматриваем кандидатуру уважаемого Артемия Андреевича Рудакова. Кворум - налицо, так что можно начинать. Аплодисменты, пожалуйста.
В зале раздались жиденькие хлопки.
- Да, да, друзья, - подхватил Белый, - сегодня нам предстоит очень занимательная беседа. Артемий Андреевич - человек неоднозначный, я бы даже сказал сложный. Так что подойти к вопросу следует с особым вниманием. Не так ли, коллега?
- Безусловно.
- Ну и славно. Я думаю, пора предоставить слово Артемию Андреевичу. Прошу вас, Артемий Андреевич!
Снова раздались аплодисменты, на этот раз куда более громкие. Очевидно, зрителям не терпелось услышать Рудакова. Сам он, будучи человеком современным, начитанным и даже просвещенным в области философии, эзотерики и разнообразных религиозных воззрений, не говоря о литературе, к определенным выводам уже пришел, но раз дают слово, то не грех сразу все расставить по своим местам.
- Скажите, пожалуйста, - спросил Рудаков, - я умер?
Вопрос не вызвал особого удивления.
- Умер? - пожал плечами Тощий. - А что вы вкладываете в это понятие?
- Как что? Жил, жил… и умер.
- Бедненькое определение. Если вы помните, месье Рене Декарт однажды сказал: "Я мыслю, значит, я существую". Вы готовы оспорить авторитет Декарта?
Рудаков, конечно же, слышал эту фразу, но не задумывался о ее авторстве. Пусть будет Декарт. А что, возможно и прав этот француз. Считать себя мертвым как-то не логично, если можешь так запросто стоять, говорить, смущаться, удивляться. Хотя как раз удивления и не было, словно все происходящее инстинктивно воспринималось реальным и естественным.
- Может быть, - осторожно сказал Рудаков, - умерло мое тело, а душа отправилась… это я и хотел спросить, куда она отправилась?
- Бинго! - радостно воскликнул Тощий. - Что называется в точку! Угадал, но, правда, с небольшим уточнением. Живехонько ваше, как вы выразились, тело. И почти невредимо. Небольшие медицинские процедуры, и будет оно скакать лучше прежнего.
- Тогда что я здесь делаю?
Тощий и Белый переглянулись.
- Да, - сказал Тощий, - это резонный вопрос.
- Резонный, - подхватил Белый, - Понимаете, раз уж вы тут оказались, мы решили провести мероприятие. Можете его рассматривать, как генеральную репетицию.
- Генеральная репетиция, значит, - задумчиво произнес Рудаков.
Он немного подумал, поднял голову и показал на портрет Мао Дзедуна.
- Подскажите, что это?
- Извините, - смущенно сказал Тощий, - это осталось от… с прошлого мероприятия. Не успели заменить. Еще раз прошу прощения от имени организаторов.
Рудаков почувствовал себя немного увереннее.
- А что вы хотите услышать?
- Вопрос не в том, что мы хотим услышать, - Белый погрозил Рудакову пальцем, а Тощий сокрушенно покачал головой, - а что вы, Артемий Андреевич можете сказать?
- Например?
- Посмотрите в зал, подумайте. Хорошо, дам небольшую подсказку. Сегодня мы будем говорить о культуре питания.
- Простите?
- А что тут удивительного? Практически во всех мировых религиях вопросам взаимоотношения человека и его пищи уделяется очень и очень большое внимание. Например, в христианстве чревоугодие считается смертным грехом. Вы, конечно, слышали об этом?
- Да… Конечно, слышал.
- Превосходно! Так что вы можете сообщить нам интересного?
Рудаков немножко поразмыслил и осторожно сказал:
- Думаю, что в вопросах еды я не совершил ничего выдающегося. Возможно, с точки зрения какой-нибудь религии я и употреблял недопустимые продукты, но в целом ничего дурного за собой припомнить не могу.
Эти слова почему-то страшно расстроили Белого, зато явно порадовали Тощего. И это было плохо, поскольку именно Белый вызывал больше симпатий.
- По-видимому, Артемий Андреевич относится к категории людей, считающих, что каждому воздастся по вере его. Так, Артемий Андреевич? - вкрадчиво спросил Тощий.
Рудаков секунду помедлил и согласился. Наверное, именно эта формула наиболее точно описывала его мысли.
- Вы вольны верить во что угодно. Сформулирую по-другому: с точки зрения внутренних убеждений, считаете ли вы себя чистым и беспорочным по отношению к употреблению пищи?
Против ожиданий, перед мысленным взором Рудакова не развернулась картина его жизни, поэтому припомнить все свои трапезы, и тем более дать им оценку было весьма затруднительно.
- Отвечу честно… - начал Рудаков.
- А здесь только так, - перебил его Тощий, - по-другому не получится.
- Разумеется… Знаете, мне трудно судить о нормах морали в этой области, но я твердо считаю себя хорошим человеком. Возможно, иногда допускающим ошибки, но хорошим.
В зале воцарилась мертвая тишина. Рудаков беспокойно посмотрел на ведущих: неужели сказал что-то не то?
- Да, - язвительно сказал Тощий, - типичная картина. Не правда ли, коллега?
- Вынужден согласиться, - вздохнул Белый и обратился к Рудакову, - если бы вы знали, уважаемый Артемий Андреевич, сколько раз нам приходилось на этом самом месте слышать эту самую фразу.
- А стоит копнуть, - подхватил Тощий, - наталкиваешься на такое…
Он сморщился и затряс головой, словно действительно увидел нечто очень неприятное.
- Не думаю, что все настолько безнадежно, - заявил осмелевший Рудаков.
Ведущие переглянулись.
- Если вы так считаете, то позвольте напомнить, - Тощий выудил из внутреннего кармана толстенный блокнот в потрепанной обложке, - некоторые, так сказать, фактики из вашей биографии…
Он пролистал несколько страниц, что-то внимательно прочитал и торжествующе поднял блокнот над головой.
- Вот! Прощу обратить внимание. Только что Артемий Андреевич рассказывал нам о своей безгреховности. Так извольте послушать!
Рудаков сжался, с трепетом ожидая оглашения неких ужасных подробностей из своей жизни. А Тощий тем временем раздобыл где-то очки, и начал с выражением зачитывать:
- В возрасте четырех лет, двух месяцев и двенадцати дней - я опускаю часы, минуты и секунды - упомянутый Артемий Андреевич, пользуясь отсутствием контроля со стороны родителей, пробрался на кухню, незаконно открыл банку клубничного варенья и съел двести пятьдесят четыре грамма, пользуясь исключительно руками.
Тощий оторвался от чтения и окинул зал орлиным взором.
- Скажу своими словами. Упомянутый малолетний преступник попросту залезал в варенье рукой, а потом ее облизывал!
По залу пробежал громкий ропот. Мужчины в первых рядах переглядывались, словно не веря своим ушам.
- Итак, любезнейший, что вы можете на это сказать?
Вместо Рудакова ответил Белый, он взвился в порыве благородного негодования:
- Протестую! Артемий Андреевич находился в столь юном возрасте, что не мог полностью осознавать преступность своих деяний.
Ропот затих, а Тощий неожиданно согласился:
- Хорошо. Хотя я противник того, чтобы рассматривать юный возраст в качестве смягчающего обстоятельства, но готов принять ваши возражения. И заодно показать еще кое-что интересное.
Он снова пролистал блокнот и, найдя нужное место, обратился к залу:
- Минуточку внимания! Как вам понравится такая история: в возрасте девятнадцати лет, шести месяцев и двух дней, то есть, полностью осознавая свои действия, Артемий Андреевич в студенческой столовой съел порцию тефтель в сметанном соусе, запив пивом "Жигулевское". Я даже не упоминаю о составе этих тефтель, достаточно сказать, что дома молодого человека ждал законный приготовленный мамой ужин, включающий, между прочим, пирог с капустой и овощной салат!
На этот раз ропот был куда громче. Некоторые зрители вставали и возмущенно кричали. Такое серьезное обвинение смутило даже Белого. Он с укоризной посмотрел на Рудакова, но быстро справился с эмоциями и заявил:
- Я понимаю, что все это звучит серьезно. Но в деле имеются другие обстоятельства. Во-первых, рядом с Артемием Андреевичем находилась некая особа женского пола, имеющая ярко выраженные вторичные половые признаки. В результате, концентрация тестостерона в организме моего подзащитного в две целых четыре десятых раза превысила норму. Соответственно образовался дефицит калорий, вызвавший острейшее чувство голода, а путь домой до законного маминого ужина занимал один час двадцать две минуты. Только представьте, сколько времени ему пришлось бы испытывать физические страдания! Так что я возьму на себя смелость квалифицировать происшествие как проступок, совершенный под воздействием чрезвычайных обстоятельств.
Речь произвела сильное впечатление. Публика успокоилась, и возмущенные крики сменились тихим ропотом.
- Значит, - язвительно заявил Тощий, - мой оппонент серьезно полагает, что развращенность и аморальное поведение могут служить смягчающим обстоятельством? Ладно, я не буду спорить, оставим это на совести противной стороны. Я просто сообщу всего лишь один факт, который полностью перевернет впечатление об этом человеке. Смотрите же!
И он поднял над головой прозрачный пластиковый пакет с небольшим розово-коричневым предметом внутри.
- Узнаете?!
Рудаков даже отшатнулся от напора, исходившего из фигуры тощего ведущего:
- Н-н-нет…
- Не удивительно! Вы просто боитесь это узнать! Знайте же, - Тощий, потрясая пакетом, обратился к залу, - что перед вами точная копия сосиски в тексте, купленной и съеденной Артемием Андреевичем у входа в метро Таганская в возрасте тридцати одного года, одного месяца и двадцати двух дней!
Зал взорвался. Это уже не были крики отдельных людей, а ураган праведного гнева. Звуковая волна швырнула Рудакова на паркетный пол с такой силой, что перед глазами расцвели яркие радужные круги. Приподнявшись, он увидел, что на сцену лезут разъяренные повара, на ходу превращающиеся в мерзких скользких тварей. Ужаса не было, только спокойная обреченность. Вот и все…
И вот, в тот момент, когда твари почти дотянулись бородавчатыми лапами до Рудакова, в его ушах зазвучал на удивление мягкий и спокойный голос Белого.
"Учись понимать язык сфер. А сейчас тебя спасет инъекция адреналина".
Свет в зале погас. Рудаков почувствовал, что летит в пропасть, дыхание перехватило, а желудок подкатил к горлу.
Полет завершился мягким ударом и слабостью, захватившей все тело подобно эластичным путам. Темнота расступилась, проявляя размытое изображение. Рудаков сделал усилие, напрягая зрение, и смог, наконец, разглядеть склонившуюся над ним Наташу и доктора в белом халате и со шприцем в руках.
- С возвращением, дорогой, - сказала Наташа.