Взяв стаканы, Констанс и Нэнси уселись в самом темном углу и с благодарностью стали пить, чтобы успокоиться, прежде чем что-то предпринимать дальше. Они решили: дальше лучше ехать порознь. Лицей, куда направлялась Нэнси Квиминал, был уже неподалеку. Итак, из кафе Констанс вышла одна, их грузовик ей удалось отыскать на одной из ближайших улочек. Повалил снег, поезд скрылся в синевато-серой дымке, устремившись к северным горам. Ехать Констанс пришлось недолго - примерно час. Ним располагался на сухой слоистой пустоши, какие называют la garrigue. Посты встречались часто, на равном расстоянии друг от друга, и их якобы официальный статус не спасал от бесконечных проверок. Неожиданно на одном из постов недалеко от Безауса вдруг появился давний знакомый, ринувшийся к грузовику с распахнутыми объятиями. Поистине археологическая находка из канувшего в небытие прошлого - Людовик Медовик, которого когда-то они встретили в Севеннах, а потом часто, очень часто встречали на пыльных дорогах Прованса. Он был великодушный, щедрый, неистощимый на шутки жизнелюб, из тех незабываемых местных гениев, которые сохранили драгоценные свойства исконных жителей Средиземноморья.
Он шел вразвалку, словно медведь, выбравшийся из берлоги, широко раскинув руки и всем своим видом изображая горячее радушие, так как сразу узнал Констанс. У него была по-крестьянски цепкая и емкая зрительная память, натренированная ярмарочной жизнью. Ни одна местная ярмарка не могла считаться удавшейся, если на ней не было этого великого умельца и зазывалы, речь которого была сверкающей и пламенной, он рычал и трещал, как лесной костер, улещая, насмехаясь, провоцируя, вдохновляя своих покупателей потратить деньги на какой-нибудь из его отборных медов - "мед из сосцов Природы, напоенный ароматом самой Девой Марией", как он обычно рекламировал его, хотя где-нибудь еще, где жили по преимуществу протестанты, он использовал совсем другие доводы.
- Боже мой, - проговорила Констанс, - не может быть… Людовик!
Кстати сказать, с ним был его медовый фургон - так он называл большой мебельный фургон, который приспособил под ульи.
Распряженная лошадь щипала траву у ближайшей канавы, а вместительный медовый фургон с распахнутой задней дверью стоял на лугу рядом с пропускным пунктом. Вместе со своим юным сыном Людовик продавал мед стоящим на посту немецким солдатам, которые были настроены довольно добродушно. Не обходил он вниманием и проходивших или проезжавших мимо гражданских лиц, которые, пока проверяли их документы, покупали у него банку "настоящего нектара богов". И это была истинная правда, на всем белом свете пчелы не производили такого ароматного меда, как у Людовика, кстати, по очень простой причине: он переезжал с места на место, строго придерживаясь сезонного "расписания" - следуя к распускающимся цветам вместе со своими искусно сконструированными ульями. Его ремесло отличалось особой тонкостью и изысканностью, как ремесло виноделов. Фургон тоже был замечательный: местный художник расписал его сценками праздника Тараска. Тараск - мифический дракон из Тараскона, любовавшийся праздничной процессией в свою честь. Эти картинки придавали фургону великолепие сицилийской деревенской повозки, разрисованной с обеих сторон. Вот так Медовик и путешествовал, следуя по дорогам согласно календарю цветения: начиная с горного Прованса с его каштанами и липами, он постепенно спускался со склонов Севенн вниз, на равнины; Людовик держал в памяти подробнейшую карту с местными растениями. Скопив определенный сорт меда, он отдавал его одной из своих четырех "вдов", как он называл их, чтобы та разливала его по банкам и наклеивала этикетки. А еще он прекрасно помнил, где и когда проводят ярмарки, которые он, безусловно, украшал своим присутствием. На всякий случай он возил с собой краткое руководство "Le Lahure: les foires de France". Благодаря этой книге, он мог назвать день, год, час любого праздника не только в Провансе, но и по всей Франции. Только ее он и читал, и когда делать было нечего, то есть когда "трудились пчелы", он укладывался под деревом и с превеликим интересом ее перечитывал. А когда читать надоедало, он накрывал лицо красным носовым платком и спал глубоким сном, несмотря на то, что его сотрясал храп. После каждого седьмого "рыка" его лицо искажалось, и горло судорожно дергалось, словно он проглотил большую мышь. После секундного затишья рулады храпа раздавались снова.
Медовик и Констанс уселись вместе под кустом рядом с фургоном, чтобы поговорить после долгой разлуки. Людовик сразу же принялся сетовать на жизнь. Новые клиенты охотно раскупали его мед, однако на дорогах стало опасно, движение затруднено, кормить лошадь почти нечем. Теперь ему приходилось буквально выискивать кусочки земли там, где прежде было полное раздолье. Большим ножом он отрезал для Констанс кусок очень вкусного сыра, который сопровождался стаканом вина. При этом Людовик мудро заметил: "II faut le situer avec un coup de vin". Дескать, сыр полагается сдобрить стаканом вина. Как бы то ни было, правило это было очень даже приятным, а вино - вкусным.
- Ну, что скажете? - спросил Людовик с лютой тоской. - Ничего себе, мы попали в заварушку - что я вам говорил? Французская молодежь разучилась работать и разучилась воевать - и вот результат. Страна погибла, и мы во власти гуннов. - Он свирепым взглядом окинул молоденьких солдат, окруживших фургон и с любопытством осматривавших его. - Скоро я останусь без работы. Жизнь в горах теперь трудная и опасная.
- Сопротивление? - вспыхнув, спросила Констанс, но он пренебрежительно покачал головой.
- Там у нас ничего такого. У нас только беглецы, которые прячутся, чтобы не угнали в Германию. В горах полно этих немецких рабов. Все они голодные и опасные. Немцы, видать, с ума посходили.
Ничего неожиданного в сетованиях Людовика не было, удивительно, что он все еще не бросил своего занятия, все еще занимался этим древним промыслом, несмотря на все трудности, связанные с оккупацией. Естественно, ему было что порассказать, как и многим другим. Он видел несчастные разоренные деревни, которые были уничтожены из-за непредсказуемой вылазки партизан или из-за крестьянина, доведенного до безумия домогательствами нацистов. Он еще не забыл вонь сожженных сараев
и домов.
- И вот что: если меня возьмут на мушку, я тоже выстрелю, хоть одну немецкую свинью прихвачу с собой на тот свет, это я вам обещаю.
Они еще поговорили в том же духе, потом Людовик сказал, что ему пора ехать, надо попасть в Ремуден до комендантского часа, иначе не оберешься неприятностей.
- Когда мы еще увидимся? - печально произнес он. - Теперь нет ярмарок, приходится торговать в городах, откуда меня не гонят, например в Карпентрасе или Сен-Жиле. Позвольте по крайней мере записать ваш адрес.
Оказалось, что деревня Тюбэн была ему известна, и он даже обрадовался. Он запряг лошадь, сопроводив этот ритуал множеством чисто театральных жестов, грозно рыча и подталкивая ее, его сынишка от души смеялся над ним. Потом они помахали Констанс и отправились в путь; она снова уселась рядом со своим неразговорчивым водителем, и они поехали в Ним. Констанс не представляла, как объяснить пропажу хлеба, но Людовик, услышав от нее историю с поездом, тотчас предложил восполнить пропажу дюжиной больших банок отборного меда, и был так настойчив, что ей не удалось его переубедить. Людовик сам перетащил банки в машину, приговаривая, как полезен мед растущим молодым людям с хорошим аппетитом.
- Чистый мед поддерживает кишечную флору, - напоследок вдруг изрек он с солидной невозмутимостью, точно опытный доктор.
Интересно, откуда он выкопал эту фразу, подумала Констанс.
После этой теплой встречи, показавшейся ей отзвуком чуть ли не доисторических времен, Констанс опять стало холодно и страшно. Блеклые пустоши, по которым они теперь ехали, выглядели грозными и мрачными, как резко очерченные гравюры, выполненные сухой иглой, - правда, оставалось уже недолго ждать, когда снег укроет и спрячет их. У Констанс разболелась голова - из-за той истории на вокзале, а отчасти из-за общения с Людовиком, который слишком громко говорил и отчаянно размахивал руками. Беседовать с ним - все равно что прослушать сразу несколько опер. Зато она тут же почувствовала - точно наяву - аромат круассанов с лавандовым медом, которые они ели на завтрак. Блэнфорд приносил себя в жертву и каждое утро, еще до восхода солнце, отправлялся на велосипеде в Тюбэн за хлебом и круассанами. Провансальский мед - до чего же романтичным казался им тогда завтрак, когда они все сидели за столом и намазывали мед на хлеб, а Блэнфорд читал вслух газетные заголовки и серьезно, даже с некоторой торжественностью, комментировал их.
Теперь у Констанс был другой ритм жизни, ночи удлинились, здешние места стали добычей мороза и мистраля, отчего каждое возвращение домой после посещения больных или в конце рабочего дня становилось все более желанным, более, чем когда-либо. Иногда она оставляла служебный автомобиль на ночь, иногда ее отвозил в Ту-Герц шофер. Сама мысль о том, что дрова в камине уже горят, лампа зажжена и печка горячая, наполняла ее ощущением счастья. Констанс было даже несколько совестно пользоваться материнской заботой крестьянки и доброжелательностью ее мужа, который всегда приносил с собой немного еды, а иногда даже вино или marc, правда очень слабенькую.
Иногда, но это бывало редко, ей удавалось привезти с собой на ночь Нэнси Квиминал. Никаких поводов для тревоги, в сущности, не было, разве что пару раз в конце года, когда светила полная луна, Констанс слышала чьи-то шаги на дороге. Но никто не остановился у ее двери; а что до патрулей, то от машин и мотоциклов было ужасно много шума, их было слышно уже издалека, впрочем Констанс быстро привыкла даже к особенно неприятному реву "фольксвагенов" и "мерседесов", на которых конвои с солдатами проезжали регулярно в определенные часы, и, похоже, никто не доставлял им неприятностей в этих пустынных местах, они никого не искали. Через несколько недель Констанс уже могла точно определять по ним время и старательно избегала встречи с ними, когда нужно было куда-то ехать, - с патрулями лучше вообще не иметь дела.
Однажды из-за легкого недомогания она приехала домой пораньше и остаток дня посвятила осмотру верхних комнат. В углах и на полках шкафов она наткнулась на реликвии прошедшего лета: пачку газет, несколько старых писем, порванный свитер Блэнфорда. Неярко, но все же светило солнце, и Констанс открыла окно в сад, чтобы немножко попользоваться его скудными лучами. И тогда она услыхала (или ей показалось?), тихий, но четкий звук человеческого голоса, долетевший с пруда, - голос, который звучал чуть выше равномерного плеска воды. Это был голос Ливии, пропавшей сестры, и он в точности повторял ее интонацию, когда она произносила мантру "ом", приступая к занятиям йогой. Потрясенная Констанс высунулась из окна, стараясь разглядеть у пруда фигуру сестры, одновременно уговаривая себя, что это обман слуха, игра воспоминаний - низкий чистый звук в холодном воздухе. Дважды голос произнес это магическое слово, потом наступила тишина. Констанс со стуком закрыла окно и опрометью бросилась вниз, рискуя сломать шею. Выскользнув из двери на веранде, она помчалась по платановой аллее к пруду. На бегу она раздвигала руками кусты, заранее боясь увидеть что-нибудь страшное, отчего она лишится дара речи. Констанс сама не знала, что, собственно, ищет, и с облегчением вздохнула, не найдя ничего, что могло бы иметь отношение к услышанному слову. Прихваченная морозом трава у старого пруда была примята, да-да, примята, но, возможно, тут побывали кролики. Людей видно не было. В полном замешательстве, Констанс развернулась и пошла обратно. В конце аллеи она нос к носу столкнулась с Блэзом.
- Вы слышали? - спросил он, и Констанс кивнула в ответ. - Похоже на вашу сестру, да? - Констанс снова кивнула, и он сказал, что уже два раза слышал эти звуки, но найти никого не смог. - Как-то жена сказала, что видела вдалеке девушку на велосипеде, которая ехала по дороге вниз, в Тюбэн. Но в сумерках Колетт не разглядела ее.
- Это была сестра? Это была Ливия?
Наконец внедрившись в ее сознание, эта новость потрясла ее своей невероятностью. Что здесь делать Ливии? Как ни странно, она вскоре получила ответ на этот вопрос, а в тот момент как бы отложила его в сторону, целиком сосредоточившись на работе, выполнять которую становилось все труднее из-за мороза и ветра. Для поездок приходилось дожидаться солнечной погоды, когда на дорогах становилось немного теплее. Дружба с Нэнси Квиминал крепла день ото дня, они стали как сестры - даже ближе, потому что с Ливией таких отношений у Констанс никогда не было. Они по очереди ездили по делам, деля пополам хлопоты и ответственность.
Однажды Нэнси вернулась из Экса и рассказала, что видела парижских интеллектуалов в berets basques, которые играли в boules и горько жаловались на трудности с продуктами.
- Мне было до того противно и стыдно, что я чуть не заплакала. А, с другой стороны, что еще делать этим несчастным?
В самом деле. Констанс вспомнила об этом как-то вечером, когда, возвратившись домой, услышала, как дети Блэза играют в сенном сарае. Они без всякого стеснения ласкали друг друга и в то же время повторяли наизусть рецепты приготовления давно забытых блюд- это был один из способов отвлечься от ощущения голода, ведь продуктов становилось все меньше и меньше. Констанс была и тронута и удивлена. Вот бы Сэм был с ней, можно было бы ему поплакаться, - но в некотором смысле он был с ней. Кстати, во время бесед с Блэзом вдруг посреди фразы возникало старо-французское слово, и Констанс нетерпеливо поджидала милые сердцу присловья. Такие, как например: "Quand l'arbre est vertueux taillez le en bol". Или еще: "Madame, je vous signale que le zinc est une mati?re noble!"
А однажды вечером случилось нечто необычное. Служебный автомобиль довез ее до лесной тропинки - наутро он должен был вернуться туда же - и Констанс пару сотен метров шла пешком, радуясь возможности подышать лесным воздухом. Уже наступили сумерки, быстро темнело. И вдруг она заметила, что перед садовыми воротами стоит еще один служебный автомобиль, за рулем которого сидит немецкий солдат. Констанс посмотрела на него и растерянно развела руками, надеясь на объяснение: зачем он здесь в такой час? Однако солдат даже не опустил стекло, лишь показал на дом и отвернулся с оскорбительным пренебрежением. Поняв, что от солдата ничего не добьешься, Констанс открыла ворота и вошла в садик. Заглянув через решетку в старомодные окна кухни, такой теплой и розовой от растопленной плиты, она увидела немецкого офицера, расположившегося поближе к огню. Опустив подбородок на грудь, он словно бы дремал. На мгновение ей показалось, что это генерал - невероятное предположение, но присмотревшись, она узнала профиль Смиргела. Он действительно спал, не чувствуя на себе ее взгляда и даже как будто не дыша, прикрыв серые глаза тяжелыми, как у грифа, веками да еще толстыми линзами очков. Услыхав щелканье задвижки, когда Констанс открывала кухонную дверь, он со вздохом выпрямился и виновато потер глаза. Поздоровался он несколько заискивающим тоном, но Констанс была настолько испугана, что даже не ответила ему. Без всякого приветствия она коротко и резко спросила:
- Что вас привело сюда?
Он долго молчал, не сводя с нее взгляда, и она поняла, что его отношение к ней изменилось - теперь оно стало строже, даже суровее.
- Мой долг, - резко проговорил он. - Мы ведь ни разу с вами не говорили, не правда ли? Ни разу не говорили откровенно.
Он встал со стула и стал наблюдать за ней: как она снимает пальто и вешает его на крючок за дверью, как приглаживает волосы, открывает сумку с покупками, как достает из шкафчика и ставит на стол посуду.
- Полагаю, - произнесла она, не поворачиваясь, - вам известно, кто я такая, если вы собираетесь устроить мне официальный допрос.
- Конечно же, известно, - ответил он и, словно подчеркивая это, щелкнул каблуками. - Мне необходимо поделиться с вами собственными проблемами, и я надеюсь получить от вас нужные ответы. Ваша сестра очень мне помогла - естественно, вы знаете, что она приехала. - Ее испуг и удивил и порадовал его. - Не знаете? Значит, она не связалась с вами? Странно, потому что говорила она о вас с большой любовью, с очень большой любовью.
Констанс неловко опустилась на стул возле плиты.
- Значит, Ливия все же здесь?! - вскрикнула она почти в ярости.
Офицер кивнул.
- Она теперь военная медсестра. В Монфаве. Занимается шоковыми состояниями - Катрфаж на ее попечении. Почему вы ни разу не попросили устроить вам встречу с ним?
- А зачем? Мы с ним виделись пару раз, не больше, я ничего толком не знаю о его занятиях, только то, что он работал у лорда Галена. Ливия знала его куда лучше. Так что вас интересует? Лорд Гален и принц были деловыми партнерами - охотились за сокровищами тамплиеров - мифическими, как я полагаю. Они думали, будто напали на их след. Так мне показалось.
Смиргел проговорил с печалью:
- Мне тоже, то есть нам тоже, но пока никаких результатов. Буду с вами откровенен. От Катрфажа нам практически ничего не удалось узнать - его здоровье серьезно подорвано, так как мы довольно жестко его допрашивали. Теперь все по-другому, гестапо больше до него не доберется - вам ведь известно, что мое ведомство подчиняется Министерству иностранных дел, и я отчитываюсь непосредственно перед Риббентропом, тогда как Фишер и его коллеги - перед Гиммлером. Понятно, между нами соперничество, обычное дело. Так что многое из того, что знаю я, им неизвестно.
Он с явным презрением произнес слово "им". Но Констанс также поняла и другое. Смиргел намекал на то, что сохранит в тайне все сообщенное ею. Это привело ее в замешательство. Позднее, когда Констанс обсуждала растревоживший ее визит с Нэнси Квиминал, та сказала: "Еще бы тебе не растеряться - ты ведь в первый раз имела дело с прирожденным двойным агентом - он тебя прощупывал". Засвистел чайник. Без лишних разговоров Констанс налила настой шалфея в две чашки и села напротив Смиргела, не сводя изучающего взгляда с его лица.
- А теперь, пожалуйста, расскажите, какое у вас ко мне дело или спрашивайте, что хотели спросить. Я не могу сидеть с вами всю ночь. Я весь день работала и очень устала.