От этих мыслей ее раздражение лишь усилилось. Почему ей так страстно хочется упрекнуть его, ведь он всего лишь член нелепого суицидального, так называемого братства, из трусости не желающий видеть мир таким, каков он есть. А все потому что (думала она) Эрос требует ложного утешения, обещания вечной жизни, чтобы расцвести - тогда как "расцвет" означает всего лишь выносить ребенка. Вот так! В глубине души Констанс рассчитывала долго любить его и даже родить ребенка. Неожиданное напоминание о том, что в любой момент он может исчезнуть, лишило ее покоя. Вечная любовь оказалась скомпрометированной - чистейшей воды иллюзией, - и Констанс отшатнулась от нее. Теперь она была в ярости, но злилась не только на него, но и на саму себя. Она, скажем так, позволила обмануть себя в этой карточной партии. Сонный Блэнфорд с любопытством наблюдал за игрой мыслей и чувств на ее сердитом лице.
Они долго молчали, потом он взял в руки свою рукопись со словами:
- Это всего лишь роман, всего лишь хребет истории, основанной на фактах. Прежде всего, меня привело к ней беспорядочное, бессистемное чтение - тайна очевидной капитуляции тамплиеров и их очевидная вина. Аффад рассказал, что они были обыкновенными гностиками, чьим предназначением стало скрестить мечи с Месье вместо того, чтобы мириться с его правлением. Потом кое-какие ниточки я нашел в Александрии. Знаете, там с этим не шутят! Культ человеческой головы процветает и сегодня. В романе карта смерти, принадлежавшая Пьеру, была попыткой просчитать его собственные шансы - он написал на ней имена своих друзей, замаскировав их под именами рыцарей-тамплиеров. Неожиданно он понял, что подошла его очередь - но кто нанесет удар? Я еще не закончил книгу, но в окончательной версии это будет Сабина. - Он помолчал немного, потом заговорил медленнее. - Им было запрещено самоубийство, значит, предполагалось некое ритуальное убийство. Естественно, лишь очень небольшой круг членов братства давал обет, это были избранные. Аффаду пришлось ждать много лет, так он сказал. И, конечно же, нет никакого способа узнать, когда он получит послание - короткие соломинки, приклеенные к рисовой бумаге с его именем. В письме с египетской маркой. Блэнфорд умолк.
- Мальчишество! - в отчаянии воскликнула она.
- Аффад уезжает послезавтра. Он звонил мне, спрашивал, где вас можно найти. Думает, что вы будете сердиться на него и ругать за то, что однажды назвали наивной чепухой.
Она печально улыбнулась.
- Наверно, так оно и будет, когда мы встретимся.
Констанс отпустила служебный автомобиль и отправилась пешком вокруг озера на их старое место свиданий - напротив мыса, на самой окраине города. Там она увидела автомобиль Аффада, стоявший с открытым капотом; наверное, что-то случилось с мотором. Аффад неумело пытался его наладить, но со стороны это выглядело и смешно и грустно. В машинах Аффад ничего не смыслил, он сам об этом всегда говорил, и машины чувствовали это. Заметив Констанс, он не сразу решил, какую линию поведения избрать, - ему казалось унизительным застрять тут на берегу, имея в своем распоряжении дорогой автомобиль. Поэтому он не двинулся с места, просто стоял и печально ей улыбался, весь взъерошенный и несчастный. Когда она подошла относительно близко, он спросил:
- Ты уже знаешь? Обо мне наконец вспомнили.
Констанс ничего не ответила, продолжая приближаться, всматриваясь в него с таким жадным вниманием, что казалось, будто она хочет запомнить эти мгновения, прежде чем Аффад навсегда исчезнет из ее жизни.
- Ты будешь меня ругать, - произнес он, но она отрицательно покачала головой.
Констанс в конце концов увидела его таким, каким он был на самом деле, она увидела его eidolon во всем его кротком безволии и женственной теплоте. Аффад был весь в бензине, с растрепавшимися волосами, он по-настоящему страдал из-за унижения, в которое его вверг вероломный автомобиль… Констанс охватила острая жалость, сердце затопила жаркая волна, и на глаза выступили слезы счастья; она обняла его, словно хотела утешить. Внезапно ее пронзила острая боль, и она почувствовала невесть откуда взявшееся великодушие.
- Да, я тут, чтобы отругать тебя, будь ты проклят.
Однако это "будь ты проклят" прозвучало совсем не злобно - скорее ласково. Аффад посмотрел на нее своими печальными, недоверчивыми, зеленовато-серыми, как море, глазами. И она сказала:
- На самом деле, я пришла поблагодарить тебя за то, что ты подарил мне ключ от себя самой - научил жить и творить без мужчины. Этим я обязана тебе. - Они радостно поцеловались. - Я знаю, ты хочешь увезти меня с собой, но я останусь тут, потому что принадлежу этому городу; ты же, может быть, еще вернешься сюда. Или не вернешься. Это уж как получится. - В его взгляде она прочитала восторг и глубокую признательность. - В мире так много смерти, что мы, наверняка, имеем право на толику любви. Давай ничего не портить, не будем принижать ее мелочностью и комедиантством.
Она села в автомобиль и нажала на стартер. Каким-то чудом мотор заработал. Они поехали вдоль берега. Никогда еще дружба и любовь не соединялись в жизни Констанс так полно, так органично. Ей казалось, что теперь она все понимает, и больше нет пути назад. Именно так им надо было попрощаться, даже если это не навсегда.
- Что будешь делать? - спросил он, обнимая ее за плечи, потому что она предпочла сесть за руль. - Не исключено, что у нас еще много времени.
- Постараюсь одолеть препоны моей суровой теологии - построить свой Тадж-Махал на плавучей льдине, как ты это называешь.
- Решая, сколько психоаналитиков может танцевать на булавочной головке?
- Если евреев, то бесчисленное множество, в этом я уверена.
Они долго молчали, глядя на синюю поверхность озера, постепенно разворачивавшуюся рядом с ними.
- Знаешь, - сказал Аффад, - это ведь разговор с принцем заставил меня вдруг остро осознать, что я не был честен с тобой - мы в первый раз поссорились. Он сказал, что в моем теперешнем положении - ты ведь уже все знаешь - у меня нет права любить тебя. Буквально так. Я не могу оспорить свои обязательства перед комитетом - это было бы все равно что разорвать цепочку веры, которая связывает нас. Все равно что разорвать цепочку роковых писем-предупреждений. Принц считает, что моя любовь - обман, и он не собирается это терпеть!
Аффад, не удержавшись, улыбнулся, передразнивая манеру принца говорить. Констанс тоже улыбнулась.
- Очень мило с его стороны. Хоть кто-то меня любит.
- Мне надо вернуться и обсудить с членами нашей общины возможность моего ухода - могу ли я снова стать свободным. Если я смогу их убедить, то получу право вернуться к тебе - и тогда все будет по-другому. Представляешь, какой тогда станет жизнь? Ну, как тебе моя идея?
- Ты этого не сделаешь, - помолчав, ответила Констанс. - Ведь в этом вся твоя жизнь. Даже пытаться не стоит. Уверена, когда ты хорошенько подумаешь, когда дело дойдет до дела, ты поймешь, что связан накрепко с ними, со своим братством, а не со мной. Внешне все будет выглядеть замечательно, я буду с тобой, и никто не запретит нам видеться. Но в действительности внутри все уже изменилось навсегда, и, может быть, это к лучшему.
- Для любви - серьезное испытание, - не мог не согласиться Аффад. - Но я не хочу упреждать будущее. Сейчас у меня нет сомнений, что я хочу освободиться и быть с тобой, пока еще есть время. Констанс, посмотри на меня. - Она посмотрела на него блестящими глазами и вновь сосредоточилась на дороге. - Могу я оставить тебе залог - не совсем обычный залог? Я хочу, чтобы ты посмотрела моего сына и поставила диагноз. До сих пор я не решался, а теперь понял, что должен попросить тебя осмотреть его. Пока я буду в отъезде. Ты сделаешь это?
Констанс ничего не ответила, но ее глаза медленно наполнились слезами, правда, не пролившимися. Жуткая мысль пришла ей на ум, отвратительная в своей низости: "Он хочет, чтобы я лечила его ребенка, чтобы вернуть любовь своей жены". Как только она могла додуматься до такой ужасной несправедливости? Желая очиститься от страшных мыслей, Констанс потянулась к Аффаду и быстрым поцелуем коснулась его губ.
- Конечно, милый, я все сделаю, - сказала она. - Не сомневайся.
Он поблагодарил ее.
- Лили предлагала это уже давно. Она обрадуется. И это будет связывать нас в разлуке.
Они подъехали к конторе Красного Креста и оставили автомобиль во дворе. Лучшего места для прощания было не найти - даже для прощания ненадолго. Констанс поцеловала Аффада и отправилась в тот бар с бильярдом. А он с нежностью и сомнением, словно это было все-таки прощание навсегда, смотрел ей вслед. Идя по улице, она мысленно слышала голос Сатклиффа, говорившего: "Великой любви больше нет, остается лишь играть в "Змеи и Лестницы"".
Скоро у нее останутся одни воспоминания, которые возвращаются вглубь времени. Будто кто-то распускает время, словно старый свитер, вспять, петля за петлей, пока не попадется первая спущенная петля, первородный грех. Как правило, любовь уходит из-за пресыщения и безразличия, прочитанная книга. А он дал ей старинный текст, который можно читать и перечитывать, как дивный диалог, который продолжается даже в отсутствие собеседника. Диалог, помогающий осмыслить оргазм как обоюдное творчество, разделенный опыт, это было сродни научному открытию! Потом мысли об Аффаде, наверное, станут причинять боль, подобно отравленным стрелам, но пока она ощущала лишь восторг, свою общность с ним.
Эта любовь сама по себе была отдельной культурой. Целым миром. Она напоминала огромный экспресс, который сам меняет направление, не спрашивая разрешения ни у каких диспетчеров, в котором то курят, то пьют вино, плывут то на пароходе, то на яхте, в котором есть и сатир и фавн, в котором одно исчисление сменяет другое: и мы рабы дорожных символов на этом маршруте. Один недосмотр, запоздалое переключение, и воющий лязгающий гигант может быть сброшен с рельсов и улететь в ночь, в небо, к звездам. Трудно даже пытаться все понять. Между vérisme и trompe l'oeil они обречены жить и любить. В тот вечер, глядя, как сумерки опускаются на невозмутимое озеро, в котором отражалось бессердечное небо, она представила смерть и любовь единым целым - в образе кентавра, идущего к ней по голубым, как лед, водам.
Глава тринадцатая
Игра контрастов
Несмотря на врожденное легкомыслие и любовь к шуткам, Сатклифф, тем не менее, был очень послушным рабом. Наваждения, как правило, такими и бывают. Он материализовался на стуле возле кровати, едва Блэнфорд очнулся от тяжелого сна, в который его погрузил наркотик.
- Ну вот, - грубовато произнес он, - наконец-то мы встретились. Полагаю, доктор Могилоу?
Сатклифф важно кивнул.
- К вашим услугам!
Не сводя друг с друга глаз, они расхохотались.
- Я представлял вас намного толще, - сказал один.
- А я, наоборот, худее, - отозвался другой.
Что ж, придется им приспособиться к реальности - ничего другого не оставалось; скучно быть, так сказать, разными версиями одной личности, или нет? Сатклифф расчесал волосы и облачился в приличный костюм - приобрел так называемый tenue de ville вид. С собой он принес небольшую шкатулку, обитую потертым красным материалом, с монограммой Королевских вооруженных сил на крышке; в ней лежала рукопись романа - "другой" версии.
- Как вы его назвали? - с любопытством спросил Обри и, услышав ответ, кивнул в знак того, что название его устраивает: "Месье". Его собственный вариант еще не был завершен, но он рассчитывал закончить работу за время лечения, воспользовавшись кое-какими материалами Сатклиффа.
- Он здесь! - сказал посетитель, протягивая ему красную шкатулку.
- Все пять частей? Ваш quinx?
- Нет, quinx, скорее, ваш. Мой - сипх.
Обри с восхищением посмотрел на своего друга и, хохотнув, проговорил:
- Клянусь пятью женами Гампопы, вы все еще темните. Quinx или Cunx, а?
- Диалог Гога и Магога.
- Мистера Quiquenparle и мистера Quiquengrogne.
- Бан! Бан! Бан! Калибан.
- Вот это дух!
Великолепно было общаться вот так - с глазу на глаз. Сатклифф уже приметил в углу палаты бутылку виски и поднос со стаканами и сифоном.
- Можно? - вежливо спросил он, откашлявшись и одновременно кивая в сторону бутылки.
Не дожидаясь ответа, он пересек комнату и взял стакан. Потом постоял, любуясь видом на озеро, Обри наблюдал за ним с довольным и несколько отстраненным видом.
- Мое видение, как и ваше, пока еще не стало панорамным, оно избирательное, поэтому есть белые пятна.
Сатклифф нахмурился и кивнул.
- Например, там, где Месье появляется на космическом уровне. Фальшивый демон на страницах, посвященных гностику Зосиме. Или, если использовать более современные термины, демон, фигурирующий в электричестве Фарадея.
- Представляете мою радость, когда я нашел, что он вновь объявился в военно-воздушных силах Великобритании. Командует, как гремлин, и все еще среди нас. Его дядюшки - джокер в карточной колоде и повешенный в картах Таро - гордятся им.
- Неудивительно. У него весьма насыщенная жизнь.
- Война скоро кончится, Робин, и что же будет с нами? С этим нашим чертовым двойным видением и вечным отвратительным ощущением déjà vu?
- Будем понемногу устаревать, отходить от современной жизни.
- Сомневаюсь. Еще многое предстоит сделать.
- Где?
- В городе! Мы возвращаемся!
- Все? В мертвый город?
- Все, кто еще жив. Выжившие благодаря любви. Об этом они размышляли с сомнением, даже с неприязнью.
- В легендах о тамплиерах, - сказал Обри, - есть одна о Тайной вечере, которая будто бы происходила в Авиньоне. Если пятеро сели за стол, кто из них Иуда? Вот вам загадка, не имеющая ответа.
- А Констанс тоже возвращается?
- Конечно! В Констанс ключ ко всему.
Будущее стало казаться немного более ясным. Во всяком случае, для Обри это было бы еще продвижением вперед - дополнительная возможность выздоровления. В клинике он мог бы пролежать еще много месяцев, одурманенный обезболивающими лекарствами, далекий от реальности, которая растворялась бы, как таблетка в слюне.
- В моем варианте романа, - сказал он, - я после войны возвращаюсь в Прованс с великанами-людоедами, скрывшись от мирской суеты в Верфеле. Этого мало; что-то не так в их несчастливой любви - надеюсь, с этим вы мне поможете. Наша реальность была более захватывающей, чем литература, и это непростительно. Теперь мы посмотрим на прошлое с разных точек зрения и с разными корабельными командами, так сказать.
- Можно мне выйти из игры, уехать прямо сейчас? - злобно крикнул Сатклифф. - Скажем, в Индию или Китай?
- Вы хотите вернуться обратно к жизни и не можете, - с горькой улыбкой произнес Блэнфорд. - Я тоже не могу - ведь это снова к чертежам, к копирке. Обратно в Авиньон! Из Авиньона есть только две дороги - путь наверх и путь вниз, что, в сущности, одно и то же. Две розы принадлежат одному семейству и цветут на одном стебле - Маркиз де Сад и Лаура - точка, где встречаются крайности. Страсть, отрезвленная болью, amor fati, охлажденная плотью. Старый любовный треугольник, из которого Платон выводил Брачное число, заимствованное у Пифагора, треугольник, у которого гипотенуза имеет значение "пять".
- Фу-ты ну-ты! - непочтительно произнес Сатклифф. - Вам все равно не увести меня от поиска идеальной дамы, хозяйки сексуального тангенса, les éléments limitrophes. Я требую права на праздную любовь, на Лауру, не ведающую своей судьбы, femme fatale, féotale, féodale.
- Вместо этого у вас будет лишь тибетское дыхание "в пять стадий", "лошадь" или "конь" белого света и колоссальная тишина, не имеющая определенных границ. Высокое дерево с живительным соком, застывшим в жилах.
- Тогда где?
- В Авиньоне, который называют розой мира.
Глава четырнадцатая
На берегу озера
Начинавшийся день был необычно теплым, и Блэнфорд почувствовал, что не может больше лежать в палате, глядя на манящие зеленые лужайки и дальше, на тихие голубые воды озера. Почему бы не устроить вылазку на природу? До первой операции еще два дня.
- Кейд, - сказал он, - сегодня у меня день рождения, и я хочу подышать свежим воздухом. Мне хочется прокатиться по берегу озера. Надо отпраздновать день рождения маминой смерти. Давай сюда кресло и плед и не забудь свою Библию. Ты будешь читать мне, как обычно читал ей.
К удивлению Блэнфорда, слуга как будто обрадовался, когда наконец-то сообразил, в чем дело.
- Отлично, сэр.
Завернутый в плед, уложенный в железную колыбель, Блэнфорд практически не чувствовал движения резиновых шин по набережной. Он все еще был немного сонным, немного оглушенным успокоительными таблетками, и его мысли разбегались в разные стороны, не соединенные единым сюжетом.
- Кейд, нам никогда не увидеть греческую драму такой, какой ее видели сами греки.
- Да, сэр.
- Для них это было искуплением.
- Да, сэр. Мне читать? Откуда? Хотите, начнем с "Вначале было Слово"?
- Нет, лучше с "Господь - Пастырь мой".
- Отлично, сэр.