Между тем дикие и потаенные слухи о человеке с востока узкой струей проникали из московских эзотерических кругов до окружения Олега. По пути эти слухи, видимо, искажались и приобретали таинственно-нелепые оттенки. То оказывалось, что он "исцелил" покойника (именно исцелил, а не "воскресил"), то кому-то пригрезилось, что он оборачивал животных в людей. Уверяли, что он может материализовывать потусторонних чудовищ, и якобы один такой, полуматериализованный, как призрак, прошел по ночной Москве, и редкие прохожие принимали его за собственную галлюцинацию. Во всем этом виделся момент и странного искажения, и нарочитого юродства - но, как некоторые утверждали, с целью прикрыть истинный смысл. Поэтому, хотя все и подсмеивались над такого рода слухами, но все равно с какой-то необъяснимой опаской. Потом пополз слушок, что все религиозно-метафизические учения должны быть пересмотрены, но, конечно, не в современную, а наоборот, в еще более мистическую сторону, ибо они упустили скрытый и неизвестный элемент всего существующего, почти недоступный человеческому уму.
Одним словом, становилось нехорошо…
Олег встретился с Сашей в молочном кафе на улице Горького: Трепетов был пока постоянен в своих привычках. Пробуя раздражавшее его в такой ситуации мороженое, Олег свел все к тому, что список людей, исключенных из числа "кандидатов", довольно велик, и поэтому ему трудно подобрать кого-либо еще в его сфере зрения.
- Есть, правда, тут одна девчонка, Нина Сафронова… Слышали?
- Даже видел раза два-три. Давно. Но можно познакомиться поближе.
- Вот и отлично. Как бы нам все это ускорить…
- Давайте ускорим. В сущности, трех кандидатов достаточно. Есть еще дополнительный вариант: завтра ведь вечер у Омаровых. Будет много разного народу, со всех концов. Что если мне потолкаться там, вдруг на кого-нибудь ляжет взгляд?
- Неплохо.
- Вы только предупредите Владимира Александровича, что придете со мной. Он наверняка слышал обо мне, но мы не знакомы.
- Все будет в порядке. А как насчет Ниночки?
- С Ниночкой - сразу после Омаровых. И потом все мы соберемся для дальнейшего…
- Мне что-то в связи с этим тайным человеком расхотелось жить, - вдруг заметил Олег.
- Ничего! Это естественно! - бодро воскликнул Саша. - И в конце концов, пустяки! Со мной еще не то было, в другом смысле. Не дай Бог, если вам это предстоит.
Мороженое иссякло, и обо всем договорились.
- Ну-с, покедова, до завтра, лично я - далеко, - и Саша простился с Олегом.
Дома Олега ждала новость: Леха Закаулов вернулся из своего "отключения" в полном порядке.
Салон Омаровых был одним из самых популярных в неконформистском художественном мире; он даже пустил корни в официальный артистический мир. Сам Владимир Александрович был блестящий иллюстратор легально издаваемых книг классической литературы. В то же время это не мешало ему создавать свою живопись, довольно модернистскую, и даже участвовать в полупризнанных выставках - в Москве, Киеве, Ленинграде и Новосибирске. Картины его попадали, конечно, и за границу. Он не был так знаменит, как Глеб Луканов, но это компенсировалось его добролюбием, гостеприимством и полным отсутствием всяких комплексов. Кроме того, Омаров питал слабость к литераторам, и даже просто к необычным личностям, которых судьба вволю разбросала по мистическому подполью Москвы. Таким образом, его салон сочетал в себе людей из разных слоев.
У него была полная возможность для устройства таких роскошных вечеров - на квартире ли у себя в Москве, или на даче, под Клином: Омаров неплохо зарабатывал своими иллюстрациями. Более того: он даже помогал нуждающимся "неконформистам", неконформизм которых заходил так далеко, что начинал сказываться на их желудках. Наконец, сама квартира его на Речном вокзале была почти сказочная и могла вместить необъятное число гостей. Она напоминала дворянские дома 19-го века: столько в ней было умело и художественно расставленной антикварной мебели. Каждая такая "вещичка" - по западным ценам - стоила сотни тысяч долларов. На стенках висели старинные портреты - русских государственных деятелей 18-го и начала 19-го века. В одном углу - богатый иконостас: Омаров был церковно-верующим человеком, хотя и без особого углубления в духовные вопросы.
Его супруга, Алла Николаевна, пышная дама 35 лет, милая, мягкая, но соблюдающая интеллигентское достоинство, работала в библиотеке научным сотрудником.
Словом, это был очень удобный салон для всех: здесь могли сойтись и поговорить за рюмкой ликера или коньяка и просветленный искатель истины, и подпольный поэт, и даже официальные ребята из Союза московских художников. Те, кто были хорошо устроены в плане внешнего бытия, чувствовали себя здесь как дома; но и полубродяги из крайних "неконформистов" могли здесь хорошо отдохнуть в уютных креслах, отведать необычных блюд и попробовать заграничные ликеры, а не водку.
Водка целиком изгонялась из этого хозяйства, но только потому, что на этой почве бывали эксцессы. Зато ликерам и наливкам - в маленьких драгоценных хрустальных рюмочках - отдавалось безграничное предпочтение: ни в одном "подпольном" салоне Москвы не подавали к столу столько разнообразных и бесчисленных видов ликеров и наливочек. Ликеры доставлялись из лучших магазинов Москвы, а вот наливочка, к которой Алла Николаевна питала расположение, изготовлялась по-домашнему, в чем Алле Николаевне усердно помогала ее мать-старушка, тоже большая охотница наливок и умеющая их по-старинному и весьма качественно приготовлять.
Две полные, розовощекие дочки Омаровых завершали благополучную картину этого семейства.
Явственно, этот салон отличался от салона Олега в Спиридоньевском переулке. Вообще в неконформистском мире Москвы было несколько видов "салонов". Собственно говоря, салон Олега был даже более знаменит, чем салон Омаровых - слишком уж громкое имя было у Олега - но его характер был совершенно другой. Олег не очень ценил внешнюю респектабельность, жил анархично, и по сравнению с Омаровыми, бедно, но больше их любил бродяг, необычных личностей и людей мистического плана. Конечно, у него были, как у всякого известного неконформистского поэта или писателя, и внешний и внутренний круг. Внешний круг у Олега был очень широк - обязывала слава - и там можно было встретить кого угодно. Но внутренний круг - это была та художественная подпольная элита, которая уже вплотную сближалась с московскими эзотерическими кругами или, во всяком случае, искала с ними контактов.
Нечто иное было в салоне Омаровых. Там даже не существовало особенного различия между внешним и внутренним кругом. Кроме того, там равно любили всех - и художников-реалистов, и художников-авангардистов, и отчаянных поэтов, и замогильных прозаиков. (Даже такой загадочный архивист, библиофил и собиратель подпольной библиотеки как Андрей Крупаев захаживал сюда). "Все хорошо, что талантливо и идет в сокровищницу русского искусства, - говаривал Владимир Александрович. - Модернизм, реализм… и любой "изм" только средство, а главное, чтоб было искусство. Любое искусство - счастье. Возьмите, например, Валю Муромцева; человек пишет о покойниках, мрачновато, кажется, а вот многие говорят: прочел о мертвецах, а точно солнцем осветил. Такова тайна настоящего искусства: оно всегда позитивно".
Эмоциональные речи редко произносились Омаровым, обычно он был всегда спокоен и сдержан и свою преданность искусству выражал делом: одна коллекция магнитофонных записей русских бардов, писателей и поэтов едва вмещалась в его обширные шкафы.
Олег сразу же после встречи с Сашей позвонил Омаровым, чтобы увязать ряд тонкостей. По этому поводу скорее надо было говорить с Аллой Николаевной, ибо речь шла о тех, с кем он придет. Берков, конечно, сомнений не вызвал, а упоминание о Саше даже вызвало в голосе Аллы Николаевны любознательный восторг:
- Ах, мы слышали… слышали… Он из этих… эзотериков. Как приятно. У нас еще никогда такие не были. Все знаете, писатели, поэты, художники. (Алла Николаевна запнулась, почувствовав неловкость)… Очень интересно.
Но кандидатура Лехи Закаулова вызвала отпор: Олег предчувствовал это и потому звонил.
- Сами знаете, Олег Тимофеевич, я совершенно не против странных и забубенных личностей, - сказала она. - Но всему есть мера. Я знаю это по опыту.
- А что такое?
- У нас же было несколько скандалов. Кричали во время чтения. Били дорогую посуду. А вашего Закаулова, между прочим, я видела совсем недавно.
- Где?
- В трамвае. И знаете, что он делал? Он стоял один на площадке вагона и вливал себе в горло пол-литра водки. Пассажиры прямо оцепенели, глядя на него. И потом он подходит ко мне, выпивает все это и начинает за мной ухаживать. Что, мол, я так много о вас слышал, и о вас, и о Владимире Александровиче… А сам стоит и покачивается. Кошмар какой-то!
- Алла Николаевна, а если я за него поручусь? Прослежу, чтобы он не пришел к вам пьяный и у вас не пил бы особенно? Когда он не пьет, он тихий.
- Тихий! - возмутилась Алла Николаевна. - А вы, его старый друг, видели хоть раз в жизни его трезвым, чтоб говорить, какой он тогда - тихий или буйный?
- Бывало. И сейчас все чаще бывает.
- Нда, вы знаете, жалко, конечно. Это так разрушает личность: неврастения, психопатия, истерия - все может быть в таких случаях. А ведь незаурядная личность, очень духовный человек, говорят.
- Так вот, Валя Муромцев тоже сильно пьет, но вы его пригласили…
- Ну, что вы, разве можно сравнивать! Валя пьет много, но аккуратно, совсем по-иному. Это всем известно. А главное, читает свои вещи почти трезвый.
Все-таки Олегу удалось уговорить Аллу Николаевну… Потом он позвонил Тоне Ларионовой и уехал к ней ночевать, чтобы на следующий день вместе с ней отправиться к Омаровым…
Большие вечера у Омаровых, как правило, сопровождались выступлениями неконформистских авторов. На этот раз предполагался подпольный писатель Геннадий Семенов, пишущий про идиотов. Но внезапно Владимир Александрович внес изменения: он попросил почитать и Валю Муромцева, чтобы состоялся таким образом вечер сразу двух именитых, прозаиков. "Покойники и идиоты - тема вполне для эстетского вечера", - посмеивалась Алла Николаевна.
Расписание было таково: с шести до семи тридцати промежуточное время, медленный сбор всех приглашенных; затем - к столу; а уже потом - чтение; после чтения - дискуссии, чай и больше вина.
Первым возник прозаик Геннадий Семенов. Это был человек тридцати с лишним лет, высокий, худой, с приятным, немного уставшим лицом. Жена его Вика сразу принялась помогать Алле Николаевне. Геннадий же сел в кресло рядом с Омаровым в гостиной, протер очки, положил толстый портфель с рукописями на пол и, вынув оттуда целую пачку листов, отдал их Омарову:
- Возьми, Володя, это тебе на хранение. У тебя надежно. Итог последнего года.
Омаров заботливо подхватил рукопись, на минуту исчез с ней в своем кабинете и, радостный, вернулся.
- А как твои внешние данные, Геннадий? Как в техникуме?
- Идет своим чередом.
(Семенов преподавал физику в одном из московских учебных заведений).
И потом раздался звонок в дверь. За ним второй, третий, четвертый… Гости прибывали, одни за другими. Катя Корнилова заявилась с тремя персонами из своей свиты: Верой Тимофеевой, Зоей Ступиной и Игорем Самохиным. Почти все остальные приходили парами; редко кто в одиночку… Глеба не ждали, он отлеживался у матери. Появились Светланочка Волгина с мужем, Боря Берков с Ириной Томовой, студенткой физмата МГУ; Толя Демин со своей женой Любой, затем пошли художники, поэты, профессора, ученые со своими женами или подругами. Это были или лица известные своим творчеством в неконформистских кругах, или люди, чаще всего из научного мира Москвы, которые их любили и поддерживали.
Они разбрелись по группкам и компаниям, которые бродили, рассматривая живопись, время шло, но не появлялись ни загадочный Валя Муромцев, ни Олег со своими приятелями.
На диванчике и стульях рядом с портретом полководца 18-го века графа Румянцева обосновались Вика Семенова, Борис Берков со своей Ирой, Люба с Толей Деминым и Вера Тимофеева.
Кто-то вдруг произнес имя Радина, сказав, что шансов на спасение почти нет и что его душевное состояние совершенно жуткое.
- Я знаю, знаю об этом хорошо! - неожиданно воскликнула Вика Семенова. - Я была у него два раза. И все-таки это - позор, такой страх перед смертью. Нет, нет, я ничего не говорю, я бы на его месте выла от ужаса еще больше, - и она прижала руки к груди. - Но… так ли умирали наши предки, русские крестьяне, например, да хотя бы наши прабабушки: вспомним Лукерью из "Живых мощей" Тургенева…
Эта внезапная речь вызвала настоящий взрыв; Люба Демина, побледнев, воскликнула:
- Да, но какая вера в Бога для этого нужна!.. Какая вера!.. Разве у нас есть такая?! Мы - несчастные. Мы и близко не можем стоять рядом с Лукерьей.
- Да и век другой, - заявил Берков. - Раздутое "эго", и потом воображение не в ту сторону работает…
- Век другой, - возразила Вера Тимофеева. - А как же на войне с нацистами? Просто Радин такой уж человек…
- Ну, война есть война. Тогда не думаешь о себе, тем более на войне с нацистами, - отрезал Берков. - Мы говорим об обычной смерти, один на один…
- Хорошо, - прервала Вика. - Но почему мы все-таки не можем переносить эту обычную смерть, как ее переносила Лукерья? И сейчас Максим мучается, и я слышу его стоны…
- Послушайте, - вмешалась Ира Томова, - прекратите сейчас же этот кошмарный разговор! Сейчас же прекратите! Если не можете помочь, то молитесь за него… И молчите, молчите!
Но в это время в дверях показался Валя Муромцев, и это немного разрядило обстановку. Действительно, воцарилось молчание. Вика Семенова мрачно вынула из бархатной сумки пачку сигарет и закурила.
Валя был один, без дамы, в помятом пиджаке и с рваным портфелем в руках, полным книг и рукописей. Его круглое лицо растерянно и застенчиво улыбалось.
- Ну, наконец-то, - облегченно вздохнула Люба Демина. - Ирочка, - обратилась она к Томовой, - давай-ка выпьем за него… именно за него, - и она указала пальцем на Валю, - а потом за нас…
Валя бросил лукавый взгляд на девочек и, подошедши к Омарову, взял его за пуговицу куртки.
- Владимир Александрович, извините, задержался, портфель чуть было не пропал. В пивной.
И он боязливо покосился на собственный портфель.
- Это вы со своими рукописями бродите по пивным, Валя, - укоризненно проговорила Алла Николаевна.
- С рукописями-то и слаще туда шастать, - оживился Муромцев. - Выпьешь себе культурно так кружечки две-три, и портфель погладишь: там ведь лежит не что-нибудь, а собственное бессмертие. Прямо рядом, у ног. И никакой алхимии. Хорошо, хоть и страшно: а вдруг потеряешь?
И он неопределенно подмигнул. Только появление перед ним Светланы Волгиной сразу сняло его игривое настроение.
- Здравствуй, Валечка, - робко сказала она.
- Здравствуй, Светлана, - смиренно ответил он.
И раздался последний звонок в дверь квартиры Омаровых.
- Наверное, Олег! - тревожно-радостно воскликнула Алла Николаевна и пошла открывать.
То был Олег, и, как всегда, не один: впереди выступала Тоня Ларионова, а за Олегом: Саша Трепетов и чуть смущенный Леха Закаулов. Леха был на этот раз вполне трезв и приличен: он принял всего полстакана водки, для души, а такая доза никем не считалась серьезной, даже Аллой Николаевной.
Гостеприимным жестом она пригласила всех внутрь, бросив однако добродушно-любознательный взгляд на Сашу. "Какой-то вроде обычный", - подумала она.
Стол был уже накрыт и буквально ломился от еды - чего тут только не было: и редкая холодная рыба, и салаты, и бесчисленные закуски, консервы, колбасы, сыры, и над всем этим царила икра: красная, горящая, как кровь, она была разбросана в судках по всему столу. И рядом с нею стояли бутылки возбуждающих напитков.
- Богато живете, - удивился Саша.
Омаров пригласил Катю первую к столу, и за ней, как за нежданной царицей, потянулись остальные.
Скоро стало полегче и повеселей; истерический разговор о Лукерье забыли, и все почему-то льнули друг к другу и слегка опьянели: от вина, от общения, от предчувствия…
Из-за обилия гостей за столом общему разговору трудно было состояться, но его струйки, журчащие по всем углам и сторонам, иногда соединялись в единый и восторженный угол. Это был поток всего что угодно: веселья, грусти, нежности, смеха, иронии и даже бредового сарказма. Но и "сарказм" выражался таким образом, что становилось страшновато не от "сарказма", а от обнаженности и искренности.
- С тобой хоть на казнь, Катька, - улыбалась Корниловой Вика Семенова, - эх… и смерть будет слаще вместе и не страшней… Голубушка!
Но в то же время разговор принимал нередко и полусветский оборот, не все здесь было до такой степени выворочено наизнанку и раскалено, как на вечерах у Олега или у Вали Муромцева.
Известный художник-примитивист, поэт, державший салон у себя в Мытищах, но другого характера, чем омаровский, сидел вместе со своей женой Галей недалеко от хозяина дома и рассказывал ему о сибирских шаманах и мамонтах, в свете своего личного опыта. Был он художник неизмеримо талантливей Омарова и просидел при Сталине несколько лет за свое искусство.
Но Алла Николаевна любила иногда перевести разговор на житейские темы и, вмешавшись, заметила, что недавно видели Глеба Луканова - опять пьяненького и побирающегося по арбатским магазинам.
- Какой позор! - вскричала она. - Это ведь один из лучших русских художников!
- Глеб давно мог бы стать богатым человеком, - улыбнулся примитивист. - Если б не пил так!
- Нет, его пьянство ничего не меняет, - возразил Омаров. - Виной всему его детская непрактичность. К тому же Глеб окружен целой сворой спекулянтов. Они пользуются его отключенностью и покупают у него гениальную картину за ящик водки и потом перепродают ее за бешенные деньги иностранным дипломатам. А те вывозят за границу. Потому Глеб вечно беден, он даже не осознает, как поднимаются цены на его картины… А в ближайшие год-два они подскочат невероятно, поверьте мне, потому что все больше людей начинают понимать, что это такое…
- Ох, дело не только в этом, - вздохнула Алла Николаевна. - Баба ему нужна хорошая, вот что. Тогда все наладится, и картины не будут попадать к спекулянтам. Добрая, разумная и простая баба, - и она добавила потише, взглянув на Катю, сидевшую вдалеке. - Ему надо жениться, но, конечно, не на подпольной царевне с интеллектом вместо короны, - и она усмехнулась, - тогда он не пропадет…
- Но художнику нужно вдохновение, - удивилась Лора.
Аллу Николаевну передернуло даже.
- Пусть найдет другие источники. Знаете, свой ум дороже. Так и свихнуться можно, на некоторых вдохновительницах.
А в стороне звенел серебристый голосок Верочки Тимофеевой: она была в первый раз у Омаровых, и все казалось ей еще сердечней, чем у Олега.
Саша скромно сидел недалеко от Аллы Николаевны и спокойно уничтожал небольшую порцию рыбы. О нем мало кто слышал из присутствующих, но те, кто слышали, с тайным любопытством посматривали на него.
Одна дама, из ученого сословия, даже обратилась к нему с вопросом:
- Вы знаете, я хотела бы заниматься йогой… чтобы продлить свою жизнь, для здоровья… Как вы думаете?
- Не советую заниматься йогой для здоровья, - любезно ответил Саша, взглянув на нее. - Йога - это единение с Богом, а не физкультура.