Валя Муромцев почему-то постеснялся присоединиться к ним и решил идти с Олегом, совсем в другую сторону, к метро. Выйдя из леса, простились и разошлись.
Олег и Валя быстро очутились в сутолоке улиц, среди автомобилей, троллейбусов, спешащих людей, спокойных толстеньких газировщиц. Олег не замечал вокруг ничего, и вдруг постепенно стал впадать в странную ярость.
А Валя говорил что-то; и вот Олег услышал.
- Да, глаза Светочки могут поднимать мертвых из могил.
- Вот уж занятие у нее будет, - расхохотался Олег, - поднимать взглядом покойников из гробов!
- А что?
- Ну, ладно, приди в себя-то, - вдруг резко и холодно сказал Олег. - И не безумствуй.
- Но ведь Бог, говорят, умер, - не унимался Валя, улыбаясь.
- Ну, это смотря для кого.
Усталые, они присели на скамейке, в садике, недалеко от станции метро. Та самая ледяная ярость поднималась в душе Олега: и он отчужденно посмотрел вокруг.
- Вам бы всем вечно сидеть под юбочкой, - далеким голосом проговорил он. - Извини, Валя, я сам люблю это временами. Я имею в виду ах, слезы, необычайные глаза, и воспарение неизвестно куда.
- Ничего себе поэт, - ошеломленно подумал Муромцев. - А я ведь прозаик.
- Ну, предположим, отобьешь ты Светку у Петра, женишься: но ведь все будет другое, я не говорю, будет только плохое, но все другое, - продолжал Олег. - А эти необыкновенные моменты!.. Как тебе сказать!?.. Я не думаю, разумеется, что это иллюзия, нет, но это существует в каких-то иных измерениях, чем человеческая жизнь. Ничего уж не поделаешь! Мы можем там быть только мгновениями.
И он хлопнул Муромцева по колену.
- Пойдем!
И они вошли в сумасшедшее, бешеное кольцо метрополитеновской станции. Свет ослепил их, и ошарашил грохот. Поток людей несся вперед.
С трудом им удалось присесть в набитом битком вагоне. Вагон тронулся, и поезд помчался в черную пропасть подземелья.
Муромцев погрустнел и неожиданно спросил Олега, наклонившись к нему:
- Олег, я вспоминаю один разговор у тебя: после Бога, теперь очередь искусства умереть на земле…
- Везде все умерло, дело не только в искусстве.
- Все умерло? - с каким-то ужасом спросил Муромцев.
- Если не считать исключений, немногих.
- Но будет ли возрождение?
- Если и будет, то только после конца мира.
- И что же делать?! - воскликнул Муромцев. - Бог умер, искусство умирает, Красота возможна лишь мгновениями, и нигде на земле надежды нет! И что же делать!
- А вот когда, - ответил Олег, - будет самая жуткая, последняя безнадежность, как у Цветаевой, но ты не повесишься, а останешься жить, вот тогда начнется самое главное.
- Я это и так знаю, Олег. С этого сейчас начинают. Я просто прикидывался. Извини, - вдруг спокойно сказал Муромцев.
Мелькнула станция, и поезд опять исчез во тьме тоннеля.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Через несколько дней Олегу позвонил Трепетов и спросил, нашел ли он человека, которого можно было бы "посмотреть". Олег слегка замялся, а потом ответил, что один по крайней мере сейчас есть, и договорились встретиться.
Олег имел ввиду Виктора Пахомова.
Виктор появился в Москве недавно: раньше он жил по областным городам, и даже бродяжничал. Но он совершенно не походил на бродягу: чисто одетый, всегда в аккуратном костюме и при галстуке, выбритый, с холодным и интеллектуальным лицом. Кончил он где-то факультет иностранных языков.
Худой, высокий и молчаливый, и уже лет сорок было ему, одинокому. Его прошлая жизнь была никому не известна в Москве. Но он рассказывал иногда об этом страшном событии: его мать погибла во время ташкентского землетрясения. Это случилось так. Они жили вдвоем в маленьком домике, неожиданно он проснулся и вышел во двор, а через минуту дом обрушился, и его мать была задавлена на его глазах.
- Почему не я? - говорил он однажды Олегу, с которым у него сложились почти дружеские отношения. - Конечно, я был молод. Но ведь я мертв. Зачем же жить мертвому?
И он улыбнулся тогда прямо в лицо Олегу, медленно засмеялся: смех у него был пугающий и сдержанный, за которым словно нарастал бешеный взрыв - злобы и ненависти, но к кому? Может быть, ко всему живому на земле. А может быть, и к самой жизни. У Виктора часто была на лице эта медленная жуткая улыбка, которая неизвестно во что могла разрядиться. Поэтому с ним немного опасно было общаться. Но и в гневе, и в страдании его серые глаза были в глубине холодными, даже когда переполнялись ненавистью.
Впрочем, он любил петь и иногда пел старинные сентиментальные романсы.
Вне этих вспышек он был терпим, но отстранен. Однако его признавали во многих кругах "подпольного" мира Москвы за исключительную личность: это чувствовалось всеми.
И когда он читал среди друзей стихи Сологуба, многим становилось не по себе от страсти и от глубины его проникновения в подтекст:
"Когда я в бурном море плавал
И мой корабль пошел ко дну,
Я так воззвал: "Отец мой, дьявол,
Спаси, помилуй, я тону".
И та медленная, но уже еле уловимая улыбка не сходила с его губ во время чтения.
Впрочем, иногда его закованные большие глаза наполнялись слезами; но были ли это слезы? И они не мешали ему улыбаться.
- Да, я умер, - осторожно говорил он Олегу. - Вся загадка в том, что я умер. И я не могу найти свое собственное Я. Я потерял его и умер поэтому.
Вот с таким человеком и решил Олег познакомить Сашу Трепетова.
Жил Виктор необычно даже для "неконформистов": не имел нужных документов, комнаты, прописки. Ему помогали, как могли и чем могли. Немного подрабатывал он переводами, взятыми на другое имя.
Некоторое время он жил у Олега и спал под столом: оттуда протягивались его длинные худые ноги.
- Олег, почему ты привязался ко мне? - донесся один раз из-под стола его голос. - Я же страшный человек, и никому не сделал добра.
Где-то в провинции он даже сидел в тюрьме: за отсутствие прописки. Но начальник прогнал его, испугавшись речей Пахомова, особенно в том смысле, что ему все равно, где жить.
- Иди, иди отсюда, - тревожно говорил ему начальник. - Я тебе вот пятерку на дорогу дам.
И Виктор ушел, худой, величавый и неизменный. После этого он попал в Москву и случайно познакомился с Олегом, потом с Ларионом Смолиным, и таким образом его ввели в "неконформистские" круги…
Олег встретился с Трепетовым в молочном кафе на улице Горького. Он слышал, что Трепетов почему-то любил порой назначать важные свидания в молочных кафе. В Беркове и Закаулове не было необходимости - всю главную тяжесть "знакомств" брал на себя Олег.
Саша встретил его уже другой, веселый и оживленный, но сквозь эту "оживленность" пробивалась вдруг какая-то несоизмеримость, которая пугала Олега.
С Виктором уже договорились; он жил недалеко от центра, где его приютил одинокий двадцатисемилетний человек, живущий в двухкомнатной квартире вместе со старушкой соседкой, которая по доброте душевной привязалась к Виктору и даже подкармливала его.
Этого одинокого человека звали Игорь Кравцов. Был он художник, собиратель икон, бард, чуть-чуть юродивый, и кроме того обладал некоторыми суперсенсорными способностями. Эта "чуть-чуть юродивость" делала его особенно популярным среди подпольного мира. Он был один из тех редких людей, которые не только по-настоящему привязались к Виктору, но и могли терпеть его - до определенной грани. Игорь - по сердечной "отключенности" - даже пытался свести его с одной своей знакомой.
Но та насмешливо сказала:
- Ты еще попроси меня переспать с ним, из милосердия. Но я не скорая помощь. И потом я не умею спать с трупом, даже поющим Вертинского.
В общем, она не поняла предложения Игоря.
…В этом визите Саши ни Виктор, ни Игорь не видели ничего удивительного. Все время происходили новые встречи. Но они слышали кое-что о Саше, и это немного волновало их. Но, конечно, Виктор и не подозревал об истинной цели посещения.
Они поджидали гостей на кухне; соседки не было…
Саша церемонно и даже как-то встревоженно поздоровался с Виктором и долго жал ему руку, хотя нелюдимый Пахомов тут же попытался вырвать ее.
Водка на этот раз была отвергнута.
- Вот и замечательно, - обрадовался Саша, потирая руки. - Давно пора прижать немного этот наш национальный порок. Никогда не забуду, как из-за него испортил отношения с академиком Бредовым… Давайте-ка лучше чайку?!
- С пирогами. Пироги у меня есть всегда, - растерянно пробормотал Игорь.
- Вот и чудно.
Потом произошла непонятная суетня: передвигали стол, что-то доставали, заходили к Игорю в комнату, поправляли…
И когда, наконец, уже надо было садиться за стол, Игорь, немного нервничая, вдруг осторожно прошептал на ухо Олегу:
- Ты знаешь, он исчезает.
И незаметно кивнул на Сашу.
- Что?! - ужаснулся Олег, вдруг вспомнивший рассказы про суперсенсорность Игоря. - Что ты мелешь? Куда исчезает? Очнись!
- Исчезает и все. Временами его нету.
- Не пори вздор. Видишь, вот он.
Игорь побледнел и съежился. Но пироги были на славу. Саша не уставал их расхваливать.
- Всегда бы нам блины да пироги, а водку - временами, - приговаривал он. - Не каждый день…
Почему-то чуть-чуть взбудораженный Виктор захотел тут же петь.
- Он любит только петь и молчать, - заметил Олег.
- Петь и молчать, - заключил Саша. - Я могу слушать только Лидию Русланову. Но молчание я могу слушать любое. А как, Виктор, вы любите музыку? - чуть удивленно спросил он, взглянув на него.
- Не очень. Она меня пугает.
- Пугает? Это уже неплохо. Чем?
- Не знаю.
- Я говорю о музыке не только как об искусстве, - Саша улыбнулся. - Скажем, как… об особой… не только магии… а больше. Кроме того, должен быть в сознании, внутри Я, один пласт…
- Нет, нет, по большому счету музыка меня даже отталкивает, "пугает" не совсем то слово. - Виктор вдруг стал разговорчив, что с ним случалось редко. - У меня много других забот. Найти в самом себе высшее бессмертное "Я" - цель человека на земле… Бога - внутри себя…
- Ну, ну, - опять удивился Саша и развел руками. Пока происходил этот разговор, Игорь тихонечко отвел Олега в сторону и прошептал:
- У него нет ауры.
- Что?!!
- Я ведь могу ощущать ауру вокруг человеческого тела. Ауру, которая отражает и состояние души тоже. Но это первый человек, у которого нет вообще никакой ауры. Я даже не знал, что такое может быть. Кошмар, что-то мне не по себе, надо притупиться.
Олег захохотал.
- Что за бред?! Проверь свои способности. Что же, у него нет обычной души? Такого не может быть. Ты еще скажи, что он ходит без головы.
- А вот сейчас он опять такой, как люди.
- Ты путаешь что-то. Духовидец бедный! И не заори, неудобно.
Игорь опять съежился и ушел в себя. Олег прошептал ему:
- Он просто вне твоего восприятия.
- Молчи!
- Блажен тот, кто любит и труп, и живое тело, и день и ночь, - послышалось им…
- Знаете что, Саша, погадайте нам, хотя бы по руке. Например, Виктору, - вдруг высказался подошедший Олег, поглядел на стол, где не было водки.
Тут уж Саше снова пришлось изумиться.
- Чем я обязан паскудной славе гадателя? - спросил он. - Среди такой компании, - он подчеркнул.
- О, о Вас многое говорят… - прошипел из своего угла вернувшийся Игорь.
Он пил чай из блюдца, и большие уши его горели. Но потом он смутился и взглянул исподлобья.
- Так вы хотите, Виктор?
Мертвенно-странная, медленная улыбка прошла по лицу Виктора.
- Вообще нет. Но чтоб вы: пожалуй.
- Это очень просто, - заметил Саша. - Меня, кстати, почему-то не первый раз просят об этом. Люди заинтригованы днем своей смерти. Они тайно влюблены в него. Но вот беда: как только я взгляну на руку, линии на ней исчезают…
- Как у мертвецов! - ахнул Олег.
- Я не говорю, что они исчезают физически. Но они исчезают для моего восприятия. И рука делается чистой.
- Что это значит? - холодно спросил Виктор.
- Это может значить самое разное. Например, простой вариант: стоит ли так сильно интересоваться иллюзиями? Всеми этими так называемыми событиями жизни?
- Увы, - неопределенно согласился Виктор.
- А если уж кому очень надо, я могу порекомендовать отличного профессионала, астролога в традиционном смысле. Ибо те, кто в современном плане, потеряли самое важное. Но не советую. Пора, пора избавиться от мании жизни! Пора!
И Саша, рассмеявшись, взял аппетитный кусок пирога.
- Ну, а может ли быть гадание о том, что будет со мной после смерти? - спросил Олег.
- Почему нет? Но приучайтесь думать в парадоксальных категориях и никогда не забывайте об уровнях, о разнице между ними… Итак, разумеется, может. Ведь это все зафиксировано, на одном уровне, обычно недоступном - определенно и навечно, причем с учетом свободы воли, на других - неопределенно, только игра возможностей, но все-таки… Лишь эти последние квазификсации люди и могут воспринимать, но порой получается точное совпадение…
- Но для вас - и те послесмертные, условно выражаясь, "линии", путь и "квази-зафиксированные", приблизительные, с возможностью перемен, конечно, тоже исчезнут?
- Исчезнут, исчезнут, - добродушно кивнул Саша.
- Но все-таки, где это откопать? - захохотал. Олег. - Две минуты жизни отдал бы за то, чтобы увидеть, например, свое будущее воплощение. Наверное, хорош будет монстр. Так как же? Не у того ли профессионала?
- Нет уж, за этим, пожалуй, надо съездить в Индию, - вздохнул Саша. - Но не торопитесь, Олег. Не все ли равно, какое воплощение. И где, в каких мирах, ибо здесь вы уже не повторитесь. Не советую тратить время на второстепенное.
- Но как же жизнь, жизнь, жизнь! И будущая!
- Да что вы, Олег, все заладили: жизнь да жизнь. Дунул, и ее нет, вашей жизни, - засмеялся Саша не без странной иронии по отношению к собственным словам. - Эко мастерство иллюзии разгадывать. Не шутите уж. Лучше давайте и вправду споем.
Игорь вдруг вздрогнул.
- Что, опять? - шепнул Олег.
- Он не только человек. Я вижу это!
- Не бредь, не бредь. Сиди смирно… Впрочем, все может быть.
Между тем у Саши с Виктором завязался какой-то совершенно посторонний разговор, и Олег, душевно усмирив Игоря, стал прислушиваться. Саша довольно отстраненно, чуть холодным голосом, говорил о том, что сознание человека и природа глубоко взаимосвязаны. В общих чертах речь шла о том, что современный человек заключил себя в тюрьму рационализма, отрезав себя тем самым и от Бога, и от понимания природы; что многие способности, свойственные человеку античных времен или даже средних веков, утрачены, и всего лишь 400–500 лет назад человек мог видеть те психические силы в самой природе, контакт с которыми сейчас почти закрыт для него; и что - в соответствии с этой тенденцией в человеческом сознании - мир параллельно тоже изменился: он стал более "материализованным", более "узким" и оторванным от своей духовной подосновы: вот почему теперь почти не происходит тех так называемых сверхъестественных явлений, о которых так много писали древние; и вот почему натурфилософия древних, ее истинный смысл - запечатанная книга для современного человечества, которое приобрело власть только над одной стороной природы, потеряв ключи ко всему остальному в ней, более важному… и что это может очень дорого ему обойтись…
Но в конце концов Саша вдруг остановился, спросив:
- Однако, я не понимаю, Виктор, зачем мне рассказывать вам эту азбуку, я не уловил, на что вы намекали?
- Я намекал на самоубийство. Это касается одного моего приятеля. Он хочет вернуть билет Творцу.
Саша рассмеялся.
- Ну, вот этого уж я не ожидал, что у вас есть такие малоквалифицированные приятели. Ведь известно, физическое самоубийство - не возвращение билета, а наоборот - получение волчьего. Прежде всего еще надо уметь вернуть билет. Это не так просто, как удавиться. В действительности это требует еще большего труда и квалификации, чем некоторые так называемые пути к Богу. Только для того, чтобы объяснить, что это значит - настоящее возвращение билета, или подлинное самоубийство, мне потребовалось бы исписать целые тетради эзотерических текстов, если учесть все импликации. Я уже не говорю о практике. Так что отговорите как-нибудь вашего приятеля. Больше этой глупости ничего нет, если не считать концепции, согласно которой наш мир, физическая Вселенная, вмещает всю реальность. Когда живешь в век глупцов, надо следить за собой.
- Да он просто не то от тоски, не то от любви. Влюбился в девчонку, у которой становятся невероятной красоты глаза, когда они заполняются слезами. Ничего, мы его подлечим… А все же, ох, сдохнуть запросто - и то нельзя… - вздохнул из своего угла Игорь. - Эх, хорошо бы выпить сейчас, ребята. Самое время…
- Да почему же не выпить? - согласился Саша. - Понемногу очень даже неплохо.
И вдруг откуда-то появилась бутылка.
- Ну вот она, родная, завалящая. А то пироги сохнут во рту, - обрадовался Олег.
И радостный напиток был разлит по стопочкам. Загудел холодильник.
- Вздрогнем, - засиял Олег.
- Вздрогнем!
И все чокнулись.
- Но можно было бы и без водки, - выпивши, заключил Саша. - Чай с пирогами где-то не уступает водяре. А, как, господа? Может, вернемся к чаю?
Все как-то растерялись от этого предложения.
- С вами забудешь об интеллекте, - вдруг проурчал, обращаясь к Саше, Игорь.
- Это вы хорошо сказали, - одобрил Саша.
- Круг, круг - мой любимый, но недоступный символ, - медленно проговорил Виктор.
- Он у него распадается, - заметил Олег.
- Да, что-то у меня пропало, - сказал Виктор. - То, чего, может быть, и не было у многих других… И не знаю - найду ли?
- А если найдете, захотите ли опять потерять? Потерять, в высшем смысле? - спросил Саша.
- Ну уж нет! Зачем?! Никогда. Я буду держаться за свое сокровище.
Игорь вдруг встал и, весьма многозначительно кивнув на Сашу, поманил Олега.
- Мы выйдем ненадолго с Олегом - поболтать… Вот с этой водочкой, - проговорил он.
И они ушли в комнату, закрыв за собой дверь.
Виктор и Саша остались одни. Фигура Саши как-то потемнела.
- Я мучаюсь, - спокойно и медленно говорил Виктор, закурив, - потому что не могу найти то… вечное, высшее. Я… Все распадается, как сказал Олег, но он многого не понимает.
Саша молчал.
- Полнота… - продолжал Виктор. - …Найти себя… И почему я разрушаюсь, когда другие живут без всякого намека на это вечное Я, и прекрасно живут…А я разрушаюсь!.. Без этого. Но об этом долго рассказывать. Обо всем, что со мной случилось. И о внутренней катастрофе. Тогда было бы более понятно.
Его глаза чуть расширились, и он пристально посмотрел на своего собеседника. И усмехнулся.
- Вы, Саша, очень странный. И так много видите. Но загадка в том, почему вас совершенно не интересует то, о чем я говорю: т. е. высшее. Я… Вы ведь должны это понимать. Но я вижу: вы это знаете, но вас это не интересует…Можно, я пырну вас ножом?
Саша сделал какое-то непонятное движение рукой, и Виктор рассмеялся.
И вдруг он взял книгу, которая лежала на подоконнике. То была Bhagavad-Gita, и он показал ее гостю.
- Читаете? - спросил Саша.