Это казалось почти невероятным. Уэйн схватил пульт дистанционного управления и включил телевизор. Все пятеро были на экране – и в точности как он срежиссировал. Уэйн пощелкал по каналам. Они были везде. Скаут вскрикнула от смущения и спрятала лицо в ладонях. Уэйн выключил звук, но оставил изображение: он не собирался рисковать.
– Ладно, Брюс, – заговорил Уэйн, стараясь выглядеть спокойным и собранным, – ты профессионал. Не объяснишь ли ты нашим зрителям, что у нас тут происходит?
С трудом осознавая происходящее, Брюс обратился к камере Билла.
– Э-э… Здравствуйте, друзья… Простите, что прерываем вашу обычную утреннюю программу, но думаю, вам уже известно, по какой причине. Я Брюс Деламитри, кинорежиссер. Пристегнуты к лампе Фарра, моя жена, и Велвет, наша дочь. Раненая женщина на полу справа – Брук Дэниелс, модель…
Брук, чье состояние стабилизировалось благодаря помощи Велвет, в знак протеста кашлянула.
– …Простите, Брук Дэниелс, актриса. В любом случае все мы заложники Уэйна Хадсона и его напарницы Скаут, которые сидят рядом со мной.
– Привет, – сказал Уэйн с напускным безразличием.
– Привет, Америка, – пробормотала Скаут, не открывая лица.
– Ну вот, все представлены. Теперь приступим к делу.
Как ни странно, Брюсу это начинало нравиться. Это был его шанс, упущенный на церемонии. Шанс бросить вызов цензорам и реакционерам. И какой шанс! Вступить в противоборство с двумя вооруженными злодеями и заставить их признать свою вину. Брюс весь светился от радостного нетерпения. Это будет поворотный момент в истории американского общества, и Брюс станет его предвестником. Он должен сосредоточиться и проявить максимальную осторожность. Сегодня не должно быть никаких "пылающих ног".
– В моих фильмах актеры и их дублеры играют убийц, – начал он. – Уэйн и Скаут – настоящие убийцы. Сегодня они отрезали голову моему охраннику, застрелили в этой самой комнате моего агента, Карла Безнера, – его труп лежит в кухне. Они также серьезно ранили мисс Дэниелс. Ну и конечно, они известны всем как Магазинные Убийцы и за последние несколько недель убили многих других ни в чем не повинных людей. Я правильно рассказываю, Уэйн?
Уэйн на секунду задумался.
– Ну, Брюс, моя дорогая мамаша воспитала меня в христианской вере, и я знаю, что ни в чем не повинных среди нас нет. Даже младенцы рождаются с первородным грехом на душе, доставшимся им по наследству от Адама.
– И поэтому вы убиваете людей? Потому что они грешники? – спросил Брюс с чувством огромного интеллектуального превосходства.
– Сказать по правде, я не знаю, зачем убиваю. Отчасти потому, что это так просто.
– Ну, как бы там ни было, я думаю, по крайней мере, никто не станет спорить с тем, что у Уэйна и Скаут вошло в привычку убивать людей, с которыми они даже не знакомы.
– Так оно и есть, – подтвердил Уэйн.
– Какое же отношение это имеет ко мне? – продолжал Брюс, своей манерой говорить все больше напоминающий школьного учителя. – Уэйн и Скаут ворвались в мой дом и напали на моих друзей, так как, по их мнению, содеянное ими – отчасти моя вина. Они утверждают, что, в некотором роде, мои фильмы "вдохновили" их на преступления. Я, конечно, считаю, что это абсолютно несерьезно…
– Мы никогда не говорили, что вы нас вдохновили, мистер Деламитри. – Скаут отняла ладони от лица. – И не надо нам приписывать того, что мы не говорили…
– Извините, но разве не об этом речь? – ответил Брюс.
– Папочка, не будь таким высокомерным! – закричала Велвет со своей позиции у лампы.
Уэйн обдумал ответ Брюса.
– Нет, Брюс, Скаут права. "Вдохновили" – неподходящее слово. Дело ведь не в том, что мы увидели в твоем фильме какую-нибудь парочку убийц и сказали: "Ты только посмотри! Да это отличная мысль! Вот чем мы с тобой займемся!"
– Значит, мои фильмы вас не вдохновляют? Ну, тогда я ничего не понимаю. Какое же отношение я имею к вашим преступлениям?
Уэйн не мог не почувствовать снисходительность в голосе Брюса.
– Все не так просто, Брюс, – ответил он резко. – Мы не идиоты. Мы не выходим из зала после просмотра "Обыкновенных американцев" и не стреляем в продавца попкорна в вестибюле кинотеатра..
Скаут с детства привили правдолюбие, и просто пропустить это она не могла.
– Ну, вообще-то такое бывало.
– Один раз, – согласился Уэйн. – Один раз – и все. Я смотрел "Обыкновенных американцев", наверное, раз пятьдесят, но только однажды вышел из зала и застрелил продавца попкорна. И фильм тут ни при чем. Все дело было в том, что этот ебаный продавец попкорна отказывался продавать попкорн.
Продюсер в фургоне чуть не родил от ужаса.
– Бога ради! – закричал он в ухо Кирстен. – Скажи ублюдку, чтобы выбирал выражения! Десять тридцать утра, мать вашу!
– Простите, мистер Хадсон, – нервно сказала Кирстен, – вы не могли бы выбирать чуть более мягкие выражения? Нас смотрит широкая аудитория, и бранные слова не для всех приемлемы. Детский канал только что отключился от нас и вернулся к "Улице Сезам".
– Да, Уэйн, – проворчала Скаут. – Выбирай выражения!
– Прости, малыш, и вы простите, добропорядочные американцы, особенно те из вас, кто смотрит нас сегодня вместе с юными гражданами. Но, понимаете, ситуация была уж больно досадная!
– Да, милый, ты прав. – Скаут обратилась к камере так, как будто это была ее подружка. – Мы просто вышли из зала, и я сказала Уэйну, что хочу попкорна, а он ответил: "Конечно, малыш, я для тебя возьму целое ведерко". Но продавец попкорна заявил, что продает попкорн только до сеанса, а после сеанса ничего купить нельзя.
– И он стоял там! – взывал к камере Уэйн. – И у него была куча попкорна, и бумажные ведерки, и лопатка, и колпак, и прочая ерунда, но продавать попкорн он нам не собирался!
– И вы его застрелили? – поинтересовался Брюс.
– Да, сэр. Я застрелил его, потому что в мире и без этого недоноска козлов хватает, так ведь? И если одним козлом станет меньше, никто не расстроится. Извините уж за выражение. – Последнюю фразу он адресовал камере.
В это время в фургоне шел горячий спор о том, стоит ли продолжать прямую трансляцию столь непредсказуемого диалога. Одно дело – насилие и убийство, а другое – нецензурные выражения.
В конце концов было решено, что подвергать цензуре новости нельзя, но самые сильные из словечек Уэйна следует заменять на "бип".
Телевизионщики у дома Брюса и миллионы зрителей по всей стране следили за тем, как Брюс пытается добраться до сути аргумента Уэйна.
– То есть ты застрелил продавца попкорна, потому что он был козлом? А не потому (и это очень важный момент), что ты посмотрел фильм о разрушениях и смерти?
Голос Уэйна прозвучал почти устало:
– Брюс, я уже сказал, что ты воспринимаешь все слишком буквально. Разве кто-то убивает продавца попкорна в "Обыкновенных американцах"?
– Думаю, нет.
– И правильно думаешь, черт подери. В "Обыкновенных американцах" убивают пятьдесят семь человек. Ты это знаешь?
– Я знаю, что там много убитых.
– Уэйн их посчитал, – гордо объявила Скаут.
– Конечно, посчитал, малыш, раз знаю, сколько их. Об этом ведь не пишут в титрах, правда, Брюс? Как в том фильме… забыл название… Он тебе понравился, Скаут, – "Свадьбы и похороны" или что-то в этом роде? Там еще был педик в юбке, которого, на мой взгляд, следовало замочить в самом начале, а лучше – до начала фильма.
– "Четыре свадьбы и одни похороны".
– Точно. Так вот: Брюс не назвал свой фильм "Пятьдесят семь убийств, наркотики и секс", не правда ли?
– Правда, милый.
– И нечего строить из себя дурака перед своими согражданами! Я также проследил за тем, кого именно убивают в твоем фильме, Брюс. Среди жертв есть копы, торговцы наркотиками, беременные девочки-подростки… А эта старушенция, у которой пуля пробила мешок для сбора экскрементов?! Отличная была сцена, Брюс! И как тебе такие штуки в голову приходят? – Решив пояснить свой энтузиазм аудитории, Уэйн обратился к камере: – Ну, там идет пальба, да? А тут старушка – божий одуванчик замешкалась, и пуля вошла ей прямо в мешок для экскрементов, какие бывают у стариков, страдающих недержанием. И знаете, что она на это говорит? Она говорит: "Дерьмо!" И всё, понимаете? Просто "дерьмо"! Ну, разве не отлично придумано? В кинотеатре все буквально дохнут от хохота. И простите еще раз за выражение, но это ведь было в фильме, за который Брюсу дали "Оскар", значит, по-видимому, это искусство.
– Я рад, что тебе понравилось, – деревянным голосом сказал Брюс.
– Мне-то понравилось, но суть в том, что продавца попкорна в твоем фильме не убивали.
Брюса это начинало раздражать.
– Так в чем же все-таки заключается твоя мысль? Я думал, ты хочешь снять с себя часть ответственности за совершенные преступления в связи с оказанным на тебя дурным влиянием. Разве не об этом мы спорим?
– Как звали парня, который звонил в звонок, а у собак слюна текла? Пабло или что-то похожее по звучанию? Я смотрел о нем программу по телевидению.
– Думаю, ты имеешь в виду Павлова.
– Точно! Так вот, Брюс, ты никакой не Павлов, а мы со Скаут – не собаки. Я говорю не о конкретных вещах, а вообще. Я говорю о том, что ты в своих фильмах делаешь убийство клевым и интересным.
Брюс больше не мог тянуть. До сих пор его героическое сражение проходило не так гладко, как он рассчитывал. Он позволил себе сбиться с мысли. Теперь необходимо было вернуть себе лидирующую позицию.
– Нет, Уэйн. Я делаю фильмы клевыми и интересными. Позволь мне объяснить. Ты просто болен. – Он посмотрел прямо в камеру. – Эти двое больны. Они неспособны жить по общепринятым правилам. Их психика ненормальна и расшатана. Но разве это я ее расшатал? Или общество? Нет, и еще раз нет. Просто они больные люди, вот и все. Убийцы и садисты были всегда. Еще задолго до появления кино и телевидения людей насиловали и убивали, и тут…
Брюс был посередине пламенной речи, призванной уничтожить противников гигантской силой интеллекта, когда Уэйн, и это было очень некстати, прервал его:
– У меня к тебе вопрос, Брюс. Мне всегда хотелось знать: когда ты снимаешь свои фильмы, тебя все это не заводит? – Уэйн подмигнул в телекамеру. – Уверен, что заводит, дружище, потому что меня просто плющит и колбасит. Кроме того, я оглядываюсь вокруг в кинотеатре, и парни все в восторге от твоего кино. И руки у всех так и чешутся взять пистолет и оторваться как следует. Конечно, они этого не делают, но я же вижу, как они облизывают губы и как хотят этого.
– Ну и что, Уэйн? Они же этого не делают! – Брюс чувствовал себя не слишком уверенно. Он предпочитал обсуждать Уэйна, а не самого себя. – Это просто выдуманная история!
– Нет там никакой истории, – возразила Скаут. – Помню, как я в первый раз смотрела "Обыкновенных американцев" и Уэйн по моей просьбе предупреждал меня, когда будут показывать кровь, чтобы я могла закрывать глаза на это время. В итоге я просидела с закрытыми глазами почти весь фильм.
– Это правда, Брюс, – подтвердил Уэйн. – В твоем кино нет места для истории. История – это когда… эээ… один парень замочил другого по такой-то и такой-то причине, а потом занялся чем-то еще. В истории всегда что-нибудь происходит, понимаешь? А когда один чувак просто мочит другого, да к тому же в замедленной съемке, то это не история. Это фантазия.
Брюсу казалось, что он сошел с ума. Ведь он снимал кино, а эти двое убивали людей. Связи тут никакой не было, и все же он не мог этого доказать. Победа постоянно ускользала.
– Для здоровых людей это просто развлечение, – сделал еще одну попытку Брюс. – Может, не самое педагогичное, но развлечение. Фантазией мое кино становится для тех, кто изначально болен. Для таких, как ты и твоя подружка.
– То есть мы, по-твоему, больны?
Уэйн взялся за автомату себя на коленях, однако Брюс был полон решимости и не намеревался отступать.
– Как бешеные псы.
На заднем плане сцены, за диваном, Велвет крикнула в отчаянии:
– Папа, пожалуйста! Не серди его!
Телевизионщики в фургоне были в восторге. Участие в драме хорошенькой девчонки – то, что надо. Это настоящее шоу!
– Ну-ка дай нам потихоньку крупный план дочки, – шепнул продюсер.
Билл проигнорировал его. По мнению Билла, Уэйн был главным режиссером постановки, что наглядно подтверждалось оружием, лежащим у него на коленях.
Брюс постарался успокоить Велвет.
– Он не станет убивать тебя, милая. Мы же в прямом эфире, а Уэйн просит о помиловании.
– Но если я болен, как ты говоришь, Брюс, то кто же тогда ты? – спросил Уэйн.
– Не понял?
– Ну, разве твое кино не эксплуатирует мою болезнь? Разве ты не используешь ужасное, больное психическое состояние, которое бывает у таких психопатов, как я, просто для развлечения зрителей? Ты когда-нибудь видел, чтобы в фильме о СПИДе или раке больные были плохими ребятами? Но именно это происходит в твоем кино, Брюс. И знаешь, кто я в этом случае? Эксплуатируемый больной.
Разговор стал принимать ужасный оборот. Проблема усложнялась. То, что вначале представлялось Брюсу дурацкой идеей, которую можно уничтожить с первого выстрела, превратилось в движущуюся мишень, ускользающую и прячущуюся за дымовыми завесами.
– И что же? Ты хочешь сказать, что убиваешь в знак протеста против моего жестокого обращения с психопатами как классом?
Это был слабый ход. Брюс знал, что Уэйн имел в виду совсем другое, но пытался при помощи своих едких замечаний выиграть время на обдумывание серьезных аргументов.
– Понятия не имею, что я, по-твоему, хотел сказать, – ответил Уэйн, – кроме того, что не одни преступники сеют в обществе насилие и жестокость.
– Преступления совершают преступники. И только они несут ответственность за содеянное. – В этом состояла основная мысль Брюса, и ему следовало стоять на своем и не отвлекаться на другие темы. – Только преступники несут ответственность за содеянное, – повторил он громко и твердо.
– А вы уверены в этом? – неожиданно закричала Скаут. – Абсолютно уверены? Абсолютно, на сто процентов, уверены, что, сколько бы раз вы ни показывали симпатичное убийство под рок-н-ролльный саундтрек, это никак не отразится на зрителях? Потому что даже при малейшем сомнении какое право вы имеете снимать такие фильмы?
– Я художник и не могу задавать себе подобных вопросов. – Брюс в ту же секунду пожалел о своих словах. Он сказал правду, но дело было не в этом. В глубине души Брюс сознавал, что его претензии на интеллектуальную неприкосновенность не произведут большого впечатления на оппонентов.
– Да? А почему? И если вы не несете ответственности за собственные действия, почему же мы должны ее нести?
Проклятье! И где эта сука вдруг научилась так говорить?
– Потому что мои действия мирные и не выходят за рамки закона.
Аргумент был слабоват, и они оба понимали это.
– Настоящий человек отвечает перед собственной совестью, а не перед законом.
– И меня это абсолютно не смущает. А ваша совесть чиста?
Уэйн засмеялся.
– Конечно нет, приятель. Мы убиваем людей, которых никогда не знали.
– Да, так же, как это делали все короли и президенты в истории, – добавила Скаут.
У Брюса упало сердце. Девчонка извлекала на свет новые аргументы, как иллюзионист вытаскивает кроликов из шляпы. Если дискуссия пойдет по предложенному Скаут пути, ему конец. К огромному облегчению Брюса, последний кролик Скаут был отвергнут Уэйном.
– Я уже говорил тебе, что не желаю слышать коммунистическую болтовню. Я не многое в этом мире ценю и уважаю, но Америку уважаю. И по мне, так было бы только лучше, замочи президент еще больше народу, особенно этих арабов в тюрбанах – совсем обнаглели, никак не оставят нас в покое.
– Простите, – нервно сказала Кирстен, выглядывая из-за своей аппаратуры – это, конечно, интересно, и продюсеры вполне довольны, им все очень нравится… Но дело в том, что рейтинги начали падать – вот, посмотрите на мониторе. Начальник спрашивает, не возражаете ли вы, если мы просто все запишем и потом отредактируем для вечерних новостей?
– Не думаю, что стоит это делать, Кирстен. У меня появилась идея. Эй, Америка! – крикнул Уэйн в камеру. – Вы все, звоните друзьям, скажите им, чтобы включали телевизоры, потому что через девяносто секунд я собираюсь застрелить Фарру Деламитри. Через полторы минуты жена парня, получившего "Оскар", умрет в прямом эфире у вас на глазах!
Глава тридцать седьмая
Фарра закричала. К ней присоединилась Велвет. Кирстен тоже хотела подать голос, но вспомнила о святой обязанности репортера – никогда не вмешиваться, даже если новость создается специально на потребу телевидения.
– Пожалуйста, Уэйн, не надо, – сказал Брюс.
– Она же моя мама! – всхлипывала Велвет.
Начальник полиции Корнелл терзался сомнениями в фургоне телевизионщиков. Следует ли ему сейчас отправить на штурм спецназовцев? Если они вмешаются, в доме будет бойня. А если нет, бойня все равно будет.
О, как же ему хотелось, чтобы кто-нибудь другой взял на себя ответственность!
В это время Уэйн встал за спиной у Кирстен и следил за изменениями рейтингов.
– Они растут, я правильно понимаю?
– Правильно, – ответила Кирстен. – И все-таки продюсер просит вас не убивать эту женщину.
Фарра рыдала, с жалким видом дергая пристегнутой наручниками рукой.
В фургоне телевизионщиков разгорелся спор.
– Мы обязаны прекратить трансляцию, – говорили некоторые. – Он использует нас в своих целях. Мы помогаем ему совершать преступления.
– Он уже убил достаточно людей до того, как оказался перед камерой, – возражали другие. – Нельзя прекращать трансляцию. Новости не выбирают. Мы не имеем права подвергать цензуре событие национального масштаба только потому, что оно не выглядит привлекательно.
– Но ведь он работает на публику!
– Мы не несем ответственности за его действия.
– А за наши собственные?
Трансляция не прекратилась, в чем, впрочем, никто и не сомневался. Рейтинги продолжали расти.
Уэйн в гостиной Брюса демонстрировал перед камерой свое оружие.
– Торопитесь, вы все! – призывал он телезрителей. – Вы же не хотите это пропустить?
Когда девяносто секунд прошли, Уэйн застрелил Фарру.