Не знаю, как Семенюк, но Гунчиков учился год в английской спецшколе, и помог мне узнать, что в декабре 1999… года я "грохнул" у въезда в Преторию президента ЮАР Нельсона, не много ни мало, Манделу. Мне удалось это сделать, хотя президент был предупрежден о возможности такого развития событий и принял все меры предосторожности. Сто двадцать работников секьюрити, четыре бронированных лимузина с затемненными стеклами. Оказывается, чтобы не гадать, в каком именно едет Манделе (невозможно разглядеть негра в темноте салона, тем более, если его там нет), я уничтожил все четыре. На фото - гора искореженного металла. Один автомобиль стоит дыбом, у второго из распоротого брюха валит дым. Зрелище почему–то приятное… В этот момент я мог поверить, что я - Семенюк.
"Вашингтон пост" первой объявила это событие эпизодом "алмазной войны" между русской преступной группировкой, рвущейся на мировой рынок бриллиантов и компанией "Ре Бирс". Русской мафии удалось потеснить ветерана. Пришлось вступать в борьбу южноафриканскому правительству. На фото Мандела. Борес с апартеидом, узник апартеида, победитель апартеида, президент - куча грязи, соскобленной с сиденья одной из машин и выдаваемой теперь за его останки.
Во всех материалах довольно уверенно непосредственным исполнителем назывался некто С. С. Семенюк. О нем в статье "Драгоценная война" писал корреспондент "МК", фамилия которого говорила мне так же мало, как фамилии американских и английских газетчиков. Владея внутрироссийской информацией, Минки приписывал мне еще целый ряд преступлений, совершенных на отечественной почве. Это я, оказывается, убил (по чьему приказу - до сих пор не известно) Влада Листьева… Кроме того я, почти в одиночку, вырезал всю курганскую группировку и, по непонятным причинам, пожалел солнцевскую. Знаменит я в преступной и милицейской среде особыми, неаккуратными, неэкономными, но абсолютно эффективными методами работы. "Любит сорить динамитом", говорят обо мне. Отличаюсь маниакально подозрительностью и живу крайне замкнуто, вернее, "неизвестно как и где". "Звериная интуиция". С людьми не вступаю ни в какие контакты, кроме деловых и сексуальных. Кстати, несмотря на особые, и количественные и качественные запросы в плане (надо понимать сексуальном), никогда женщинам не доверяю и под влияние их не подпадаю, не говоря уже о том, чтобы потерять голову. Образован фрагментарно, но, иногда, ни с того, ни с сего (или в случае нужды) обнаруживаю глубокие познания в самых неожиданных областях знания.
Надо понимать, тот Минкин хорошо меня знает и, может быть, вместе со мной ходил "на дело".
А-а, здесь есть и фотографии!
- Зеркало! - крикнул я, и ко мне неторопливо приблизился один из охранников, белобрысый, прыщавый дядька. Я уже начал их различать. Со мною работало три смены. Белобрысый был старшим в этой четверке. Он подошел, потирая глаз и наводя на меня автомат. Коньюктивит, решил я, беря из его рук небольшое зеркальце.
Левой "клешнею" я держал одновременно и зеркальце и фотографию с подписью: "Семенюк на дне рождении Квантришвили". Второе фото демонстрировало меня на скамье подсудимых Курганского горсуда. С этой скамьи я сбежал, если верить подписи, сразу после того, как был сфотографирован. Позировал я и вместе с бывшим замминистра среднегорной промышленности в обществе двух голых девочек - одна голенькая на правом бедре, вторая на левом плече.
Везде в качестве Семенюка выступал рослый, хорошо (даже очень) сложенный парень со спокойным уверенным взглядом.
Я пошевелился всею тушею в своем кресле. Мне было ясно, что я довольно похож на С. С. Семенюка… Если сбросить примерно килограммов сто десять… И мне было приятно на него походить.
Кое–как сложив документы в конверт, я снова подозвал белобрысого.
- Сожги.
Он достал зажигалку и стал подпаливать угол конверта. Причем встал он ко мне боком. А, догадался я, не хочет показывать мне воспаленный глаз… Хочет выглядеть сильным и неуязвимым, гадина. Чтобы позлить его, я посоветовал:
- Ты его, этот коньюктивит свой, чаем, спитым чаем помой… Помогает.
6
Небольшой уютный пляж, сжатый с двух сторон высокими скальными стенами. Посреди пляжа, лицом вниз, раскинув руки, лежит очень длинный и худой человек. Ногами к почти неподвижной воде, головой к архитектурно замысловатой вилле, расположившейся на каменном уступе в изящном и пышном обществе кипарисов и магнолий.
Человек на пляже одинок… Во всех смыслах. И потому, что никого нет рядом на песке, и потому, что ни перед одним живым существом на свете он не может открыть свою душу. Он знает, стоит попытаться это сделать, его немедленно уничтожат. Истребят, расстреляют, сгноят, сгнобят, сотрут в порошок.
А между тем человек этот - очень большой начальник, это заключение можно сделать по одному только, как он лежит. Он не смотрится странно, занимая в одиночку весь берег бухты. И трехэтажная вилла кажется ему под стать.
Роберт Игоревич миновал последнего охранника, прятавшегося за голым стволом эвкалипта, сунул пластиковый пропуск в карман и по сложенным из полированного ракушечника ступенькам (да, забыл сказать, что вечерело, морской горизонт замалеван красками роскошного заката) спустился на берег пляжа. Глядя безотрывно на лежащего, разделся, бросая без особого уважения пиджак, брюки, сорочку на ближайший камень. Больше всего возился с пропотевшими, прилипшими носками. Разоблачившись, подсмыкнул плавки и затрусил к лежавшему. Часто и мелко дыша, улегся рядом с ним. Выяснилось, что он почти на полметра короче него. Роберт Игоревич поерзал на остывающем песке, беззвучно поскулил, давая понять - вот он, дескать, я. Эти сигналы не отомкнули ведж начальника, и тогда гость позволил себе пошутить. Шутка - это упаковка, в которой можно из рук в руки передать слишком острый предмет.
- Загораем?
Не открывая глаз, лежавший произнес:
Так мгновенно, так прелестно -
Солнце, ветер и вода,
Даже рыбке в море тесно
Даже ей нужна беда.
Нужно, чтобы небо гасло,
Лодка ластилась к воде,
Чтобы закипало масло
Нежно на сковороде.
Роберт Игоревич на некоторое время превратился в удивленную окаменелость. "Шеф, стихи, ничего себе!.." К жизни его вернул приказ:
- Докладывайте!
Подчиненный с облегчением зашептал:
- Все по плану. Пока… Известие, что он на самом деле Семенюк, принял спокойно. Внешне… Материалы, мною предоставленные, изучал с интересом.
- Вы не переборщили? Он человек, насколько я понимаю, примитивный, почти ребенок, но что мы знаем о его чутье?
- Нет, нет Владислав Владимирович, все тщательно продумано… Какие снимки, какие тексты - сорок раз обсуждали. И чутье учитываем.
Владислав Владимирович потянулся вдруг, как проснувшийся удав.
- А не притворяется ли он?
- Не понял.
- Не дурачит ли он нас? В смысле - вас. Сам уже все вспомнил, а с вашими бумажками возится для виду и только ждет момента, когда сможет передвигаться самостоятельно.
- Нет, нет, ну что вы, нет! За ним наблюдают двадцать четыре часа в сутки. Никаких отклонений от естественной модели поведения. Похудеть мечтает.
- Похудеть?
- Это ведь естественно. Если, мол, эта самая милиция вычислила, что он толстяк, зачем ему толстяком оставаться.
- А зачем вы ему сказали про таблетку?
Роберт Игоревич трагически дернулся.
- Ошибка, просчет, разумнее было бы поддерживать предыдущую версию. Готов понести… Но, знаете, мы и пользу сумели извлечь. Из моего просчета.
- Какую пользу можно извлечь из просчета?
- Психологическую. Сказав ему правду по поводу этой мелочи, могу рассчитывать на доверие в более крупном.
- А как вы теперь решаете проблему питания?
- Решаем, решаем, - шмыгнул носом Роберт. - Пришлось привлечь еще пару человек на кухню, стараемся.
- Старайтесь. Случившееся тогда, возле дома, повториться не должно. Мы не можем больше рисковать. Правда, по иронии судьбы нас спасло то, что могло погубить всю операцию. Но не будем надеяться на то, что судьба станет всегда играть в нашу пользу.
- Не станем.
- Удалось, кстати, установить почему произошло <МI>это?
- "Всплытие сознания", как говорят наши медики. Пока нет стопроцентного объяснения, почему он начал "мочить" этих четверых, но догадки появились. После допроса его жены.
- Жены?
- Ну этой нашей дуры, что мы с ним поселили. Маргариты Мастерковой.
- И что?
- Она, в общем, оказалась воровкой по натуре.
- Что это значит?
- Мы же выдавали ей деньги на питание с тем, чтобы она покупала продукты получше, посвежее, поразнообразнее, с большим содержанием белка и протеина. Телятина, кальмары, креветки. А она, тварь, не удержалась, жаль, видите ли, ей было тратить "на этого борова" хорошие продукты. После таблетки "он жрал, что попало". Макароны, сосиски, картошку, перловку. Думаю, она сколотила небольшое состояние за эти месяцы. А как выясняется, химический состав сосисок и перловки крайне неблагоприятная среда для жизни наших лекарств. Толстяк начал усваивать значительно меньше их, чем нужно было для поддержания равновесия в сознании. Мастеркова думала, никто ничего не заметит, все–то постепенно прибавлялся, как было задумано, по схеме.
- Да, пожалуй, это похоже на объяснение, но надеюсь теперь…
- Что вы, Владислав Владимирович, что вы! Я не упомянул о двух новых поварах. Таблетки мы ему не можем навязывать. Но, с другой стороны нам легче, чем Мастерковой. Вместо перловки мы можем поставить ему на стол, например, фаршированного дурианами лангуста, а в этого зверя напихать все, что нам надо.
- И яйца кокотт с шампиньоновым пюре? - усмехнулся Владислав Владимирович.
- Да, и это можем, завтра же.
- Это вы хорошо придумали. И продолжайте придумывать, работать головой… Поймите, никакие усилия на этом участке чрезмерны. Он пока - наше главное оружие. Вы не представляете, каковы масштабы возможных потерь, если мы его выпустим из рук.
Роберт Игоревич лег по стойке смирно.
- Ладно, об этом все… Что у него с женским полом?
- Его обслуживают две буфетчицы.
- "Обслуживают"?
- Да, тут невольная игра слов, Владислав Владимирович. В этом, в половом смысле, он вполне ощутил себя Семенюком. Судя по докладам Мастерковой, постельная жизнь его была скудна. Впрочем, тут она действовала в рамках инструкции. Считалось, что каждый оргазм вызывает определенное сотрясение психической конструкции.
- А что же сейчас? Насколько я понимаю, его трясет по нескольку раз в день.
- Наши эскулапы пришли теперь к выводу, будто это, наоборот, полезно в данном случае. У медиков часто случаются повороты на сто восемьдесят градусов. Кроме того, нам его любовные открытия полезны и в другом отношении. Девочек я проинструктировал, и они ведут с ним что–то вроде игры.
- Какой еще игры?
- Ну, знаете, как с детьми… Эту ложечку съешь за папу, а эту за маму. Вот и они тоже завели что–то вроде натурообмена. Хочешь помацать чего–нибудь, сначала съешь сервелата полфунтика.
- Бред!
- Не скажите, работает…
Владислав Владимирович помолчал немного. переваривая поступившую информацию.
- Насколько я вижу, ситуация пока находится под контролем… Полным контролем.
В голосе говорившего был оттенок вопросительной интонации. Роберт Игоревич счел разумным промолчать. В ответ на это молчание шеф открыл глаза. Невидимого цвета зрачки впились в физиономию Роберта.
- Что означает ваше молчание?
Подчиненный вздохнул так глубоко, что зашевелился песок, лежавший меж сообщниками.
- Что означает ваше молчание? - В этом вопросе была слышна уже явная угроза.
- Я хочу быть честным до конца, - затараторил Роберт Игоревич, - собственно, как бы и ничего. Просто крохотная зацепочка, заусенец, шероховатость. Можно было бы не обратить внимания. Отнести на счет случайности, тем более, что потом все пошло по–прежнему, никак не отразилось…
- Я жду.
- Слово. Одно всего лишь слово. Он произнес его…
- Какое слово?!
- Коньюктивит.
Владислав Владимирович сел. В сидячем положении, особенно в сравнении с бледным, дряблым Робертом, он смотрелся живописно. Он глядел в сторону уже почти допылавшего заката.
- Коньюктивит?
- У одного из охранников, у Лубенченко воспалился глаз. Сам по себе. Так что формально ситуация нормальная.
- Кто его поставил с коньюктивитом в наряд?
- Да у него к концу наряда все только и проявилось. Если у человека глаз чешется, не значит же…
- Значит! - Владислав Владимирович поднялся. Роберт Игоревич немедленно тоже вскочил и встал рядом.
- В нашем деле все значит! Обвал начинается с песчинки… У нас все может начаться просто с чешущегося глаза Лубенченко.
- Сегодня же уберем.
- Не надо меня перебивать… И не надо убирать Лубенченко. Ни в коем случае. Пусть ситуация остается неизменной. Убрав его, мы можем навести на мысль… В общем, не трогать Лубенченко.
- Понял.
- Надеюсь, достаточно глубоко.
- Достаточно, Владислав Владимирович, достаточно!
- Езжайте туда немедленно. За фаршированных лангустов хвалю, а вот коньюктивит мне не нравится.
Владислав Владимирович быстрым шагом пошел к лестнице, ведущей наверх. Роберт Игоревич с тоской оглянулся на уже почти невидимое море и засеменил следом.
7
Вчера они привели ко мне здоровенного вьетнамца, бывают, оказывается, и такие… Он прямо у меня на глазах разделал сонную кобру. Долго злил ее, пока она проснулась и распустила капюшон, потом кривым ножичком вспорол, вынул сердце и бросил в стакан с водкой. Стакан поставили у меня перед носом. Сердце продолжало биться, пока этот дикий повар превращал змеиную тушу в отбивные. Когда мясо кобры унесли коптить, я заявил, что сыт по горло экзотикой. Настаиваю впредь на еде национальной. Максимальное отклонение - плов. Ну, там, шашлык, шурпа, лагман, чахохбили, долма… Вареники с вишнями.
Мой аппетит приводил меня в отчаяние, особенно в те мгновения, когда я вставал на амбарные весы у входа в мою палату. Вес не падал, падла, несмотря на сауну, четырехразовые прогулки и шестиразовые совокупления с моими верными буфетчицами. Врачи охотно снабжали меня и патентованными и народными средствами для борьбы с прожорливостью, я проглотил горы таблеток, но сбросил всего четыреста граммов. Провел ужасную ночь без сна. Устроил истерику Роберту гаду Игоревичу - почему я не худею?! Мне надоело быть жирным. Тем более, что теперь это и бесполезно, и опасно. Он мялся и мямлил. Вызвал наилучшего врача, горбоносого очкарика, держал его за седой висок (при мне) и требовал, чтобы "он" (я), начал сбрасывать вес. Чтобы от меня не скрывали самые новые, самые дорогие ("черт с ней со сметой"!) - пилюли.
Шипя от боли, очкарик давал обещания, шипя, удалялся, и к вечеру я получил белый, размалеванный американскими звездами флакон. "Это они для своих космонавтов придумали". "По сколько принимать?" "По одной перед едой". Хорошо, подумал я, глотнул парочку и в столовую.
Селедочка–залом без, ни–ни, косточек присыпана зеленьким, мелко нарубленным лучком, две рассыпчатые картошки рядом с нею исходят свежим паром, и маслица кубик со слезой. Хлеб теплый, с поджаристой корочкой. А рядом целое блюдо с ветчинами и два холмика посредине - горчица и хрен. Салатница, а там в сметане помидоры, огурцы нарезанные, и сверху укропом все присыпано. Белые грибы в квадратной вазочке и лук репчатый кольчиками. В супнице борщ, настоящий. Петуха, который отдал в него свою жизнь, приносили ко мне знакомиться. А еще, как шепнула мне Надюша, будет картошечка жареная, но не до хруста, а как я люблю, чуть томленая в луковом сиропе. И свиные отбивные…
Легко заметить, что пища вполне отечественная, самая простая.
Намазал я хлебушек маслицем, поддел кусок селедки, во время этой процедуры прислушиваясь к своему организму. Организм жадно тянулся к сочному бутерброду. "Ну что ж, начинаем худеть", сказал я себе и откусил половину. Придвинул к себе вазочку с неупомянутой выше икоркой и взял в руки нечайную ложку. Чуть позже выел огромный сектор из блюда с закусками.
Надежда с усилием подняла крышку супницы, улыбаясь, помешала в ней поварешкою… Я зажмурился, представив себе, какие раскаленные чудеса скрываются под отливающей тусклым золотом поверхностью.
Мариночка уже придвинула ко мне блюдце с очищенными чесночными зубками на подушке из грубой, темноватой соли.
- Давай, - простонал я, и Надежда медленно подняла на свет Божий первый ковш.
Из столовой шел, слегка покачиваясь… Надюша с Маришей благоговейно поддерживали меня под руки. Охранники не так напряженно цеплялись за свои убивалки, им тоже было понятно - в таком состоянии я не опасен.
Улегшись на постель, я хотел было о чем–то подумать, но в глазах все стоял черничный кисель, венчавший обеданье… Еще одну литровую кружечку этого ангельского напитка я бы с удовольствием употребил.
Нет, это разврат, урезонил я себя… Оказалось, что я произнес эти слова вслух. "Разврат, так разврат" заявили хором Надюша с Маришей и тут же приступили к исполнению, начали что–то там у меня расстегивать, теребить…
- Нет, нет, не сейчас, оставьте меня!
Они быстро все опять упаковали и исчезли, безропотные мои наложницы.
Да, сегодня я не сдержал себя, как пытался это делать в дни предыдущие, и от сытости неимоверно стал погружаться в сон. Но сон вел себя как Мертвое море, я лежал на его поверхности, чуть провалившись в него затылком. Мне сильно тосковалось о тех чудесах, что были утаены в мертвых глубинах. Зародилась уверенность - ежели удастся заснуть сейчас, то я узнаю все, что скрыто во мне от меня. Потом я испугался - может, я уже мертв там, внутри и жить могу только на внешней поверхности? Под водой сознания нет ни рыб, ни водорослей. А может, и того хуже, сидит там под нежной пленкою Семенюк, чудище невиданное. И опасное и прожорливое. Спит на дне, и не дай Бог потревожить его сон.
Укладываясь, я неудачно положил руку, она подмялась под ягодицу и затекла, так затекла, как будто мертвой водою напиталась. Нужно ее вытащить, только осторожно тихо–онечно…
Я потащил руку и проснулся.
В комнате темно. Вечер? Поглядел на часы, равнодушно тикавшие на столе рядом с кроватью. Проспал четыре почти часа. Пора вставать. Встал, посетил туалет, как всегда с небольшими приключениями. И сразу к весам. Надо же проверить американские пилюли! Помнится Александр Борисович был антиамерикански настроен, Сергея Сергеевича, взобравшегося на весы. Америка восхитила. Два с половиной кило долой! За один раз. И это при - борще, картошке и киселе!
И я стал налегать на пилюльки… Каждая из них лишала меня ненужного килограмма. Во флаконе их было не менее сотни. Ели сброшу за месяц этот центнер… Представил, что будет и радостно заволновался.