Я всегда думал: что бы сделал отец Илия на моем месте? Как бы он поступил, разобрался со всеми этими обозленными на весь мир просителями? Я всегда боялся прямо спросить его об этом, только вспоминал, каким он был в бытность настоятелем. Я не помню, давал он кому-либо денег или нет, однако в моих воспоминаниях навсегда останутся светлые образы утешенных им людей, лица которых буквально светились после исповеди.
Меня отец Илия привлек, в первую очередь, тем, что он был нелицеприятен: каждому приходящему к нему человеку он уделял ровно столько времени, сколько нужно было для спасения его души, и не делал различия между богатыми и бедными, умными и глупыми, хорошо одетыми или носящими обноски. Как солнце, светил он на праведных и нечестивых, и все мы - прихожане нашего храма - грелись в лучах его любви.
К его аналою всегда выстраивалась целая очередь. Его любили как прихожане, так и наши храмовые рабочие. А меня многие в храме, честно говоря, недолюбливали. Я изредка замечал укоряющие насмешливые взгляды и чувствовал ропот рабочих за спиной. Моя нечистая совесть только удваивала весь этот негатив. И вместо того, чтобы освобождаться от зла, я все больше в нем погрязал.
Я уже смирился с тем, что я не такой, как отец Илия. Моя ревность по Бозе заметно ослабела. Теперь я, в глубине души, не доверял даже житиям некоторых святых чудотворцев, в частности, того же, горячо любимого ранее, святого праведного Иоанна Кронштадтского. Мне казалось, что жизнеописатели, повинуясь чувству обожания и восторга перед любимым подвижником, не замечали, как выдавали желаемое за действительное. А наша смиренная паства, выпестованная столетиями в духе почитания отцов Церкви и старцев, готова верить в любое чудо, вплоть до воскрешения чудотворцами мертвых.
Подобные мысли приходили ко мне оттого, что я сам не смог соответствовать званию православного священника. Честно говоря, я оставался заурядным священником благообразной наружности, к алкоголю был равнодушен, сильному гневу не подвержен. Если встречать по одёжке, я был очень даже не плох, что позволяло мне достойно представлять Церковь как перед лицом её верных чад, так и перед заблудшими овцами.
Вот только я пришел в Церковь не для того, чтобы стать лубочным попом, а для того, чтобы служить нашему Создателю в вере и истине! Не этого Я ожидал от себя, не к тому шел…
Но выбирать теперь не приходилось. Что есть - то есть, думал я. Во всяком случае, моя семья не бедствует. А об остальных пусть позаботится Господь Бог, обещавший не оставлять прибегающего к нему с молитвами. Я знал, что подобные мысли граничили с кощунством; да что там говорить, я был похож на тех самых попов, каких честили в своих агитках безбожные атеисты…
Моя внутренняя деградация, наконец, дошла до крайней степени, о чем я уже упомянул. Я выгнал нищих с паперти, клеймя их позором и пугая гневом Божьим…
…Один из попрошаек - большой нечесаный детина с колючим взглядом - резонно заметил мне в ответ, что мне самому следует опасаться гнева Божьего, раз я с такой яростью ополчаюсь против убогих нищих.
- Это ты-то убогий нищий?! - рассвирепел я, услышав упрек. - Это ты-то убогий нищий?! - Наверное, впервые в жизни я понял выражение: гнев опьяняет. Подняв с земли длинный брусок, я с угрожающим видом сжал его в руках и пошел на детину, который только нахально скалился в ответ. - А ну, убирайся отсюда, а то…
- А то что?! - не смутился детина, обнажив полусгнившие зубы. - Бить меня будешь?! Ну, ударь! - детина сделал два шага вперед, а я инстинктивно попятился назад. - Ну, ударь, давай, чё ты?!
Был момент, когда показалось, что у меня не остается выбора. Правда, и детина мог запросто намять мне бока…
- Отец Димитрий, да оставьте вы этого хряка! - весьма кстати подошел казначей Василий, возможно, предотвратив рукоприкладство детины или мое глубокое нравственное падение. - А ты, Соловей, лети-ка отсюда. Чего искушаешь?!
Детина по прозвищу Соловей неуверенно покачнулся, он явно уважал Василия больше, чем меня. - Я не искушаю! Это вот батюшка нас погнал…
- Иди - давай, - тон Василия был примиряющим. - Если погнал, значит, так надо. Смирись, брат!
Соловей презрительно сплюнул на землю. - Да пошли вы все! - затем развернулся и ушел прочь.
Василий с каким-то веселым любопытством посмотрел на меня. - Что у вас тут произошло-то, отец Димитрий?
- Да вот, искусил проходимец! - Я почувствовал, как мое лицо наливается стыдливым румянцем. В сердцах бросил на землю брусок, и начал остервенело отряхивать руки от грязи. - И вообще - надо запретить нищим просить милостыню на праздники. Гнать их всех в шею!
- Как это запретить? - удивился Василий. - При отце Илие…
В моем сердце вновь закипел гнев. - Кажется, я здесь настоятель! - Мой гнев перешел и на Василия. - Зачем переворачиваете мои слова?! Я не говорил, что запретить! Просто… пусть подходят прежде ко мне на благословение. Если я благословлю, пусть просит, мне лично не жалко. Прихожан жалко! А всяких алкашей, как этот ваш Соловей, надо поганой метлой гнать от храма, потому что… Потому что они не дают реально нуждающимся места на паперти. В наглую клянчат, вымогают и потом пьют-гуляют на эти деньги. Пригрелись что-то они у нас. Гоните их прочь!
- Хорошо-хорошо, - казначей быстро согласился со мной. - Я буду говорить нищим про ваше благословение. - Василий кашлянул в кулак…
Этим же вечером, при прочтении евангельских строк, в которых Спаситель обличал богатых, в мою душу проник страх.
Поначалу это были краткие приступы паники, мне казалось, что я скоро умру и попаду не в райские обители, а в ад. Я не мог погасить этот страх ничем, кроме напряженной внутренней молитвы, в которой я просил Бога простить меня и растопить ожесточенное сердце. Панические приступы страха ставились все сильней и продолжительней. Иной раз казалось, что я скоро сойду с ума. В эти страшные моменты я становился жалким трусом, который не хочет оставлять свою благополучную мещанскую жизнь и отправляться в неизвестную страну смерти.
Нищих, которых когда-то прогнал с паперти, я просто возненавидел. Мне казалось, что именно из-за них у меня и начались все эти проблемы. Так не могло продолжаться долго, и я решил, невзирая на стыд, прийти к отцу Илие и выложить все это на исповеди. Я пришел в его небольшую квартиру уже вечером. Верочка - духовная дочь батюшки, которая взяла на себя труд ухаживать за престарелым священником, смерила меня недовольным взглядом. Словно говорила: "Не знаете, что ли, что батюшка болеет, прежде чем придти, могли бы и позвонить". Я смущенно извинился, снял ботинки и проворно прошел в келью.
Отец Илия, несмотря на утомительные боли в грудине, принял меня ласково. Он слушал меня долго и не перебивал. Наконец, тяжело вздохнул и сказал:
- Ты должен простить всех этих неимущих, иначе не будет покоя твоей душе.
- Как?! - удивился я. - Это они - несчастные люди должны простить меня за мое жестокосердие. Им гораздо тяжелее, чем мне. Бедные страдальцы! - Я тяжело вздохнул, впрочем, несколько наигранно. - А я вот такой злодей.
- Ты должен простить их, - повторил отец Илия.
- Как, за что?! - вновь удивился я, не понимая духовника.
- А за что ты их ненавидишь? Неужели за то, что они такие бедные страдальцы? - Отец Илия пристально посмотрел на меня. - Отвечай честно, по правде. Ты ведь не любишь их, оттого и беспокоен?
Я немного помолчал. Затем поправил очки и строго ответил. - Да, не люблю.
- А за что?
- Во-первых, они пьют, пьют как скоты, теряя человеческий облик. Я имею в виду….
- Знаю, кого имеешь в виду. Продолжай. - Отец Илия закрыл глаза. Это значило только одно - батюшка молится.
- Ну, что ещё! Сколько ни давай им возможностей к исправлению: корми, одевай, обувай, - кончится всё очередным запоем. А вместо покаяния - лживые сопли или того хуже - проклятья и угрозы. - Я замолчал, виновато глядя на батюшку. В этот момент отец Илия открыл глаза и спросил:
- Что ещё?
- Что ещё? Ах, да! Они непрестанно клянчат денег, изворачиваются как змеи, стремясь выманить у меня что-нибудь. Хоть что-нибудь, ради спортивного интереса, наверное. - Я презрительно ухмыльнулся. - К примеру, купил недавно одному часы-будильник. Говорил, что на молитву не хочет просыпать. А он взял да и пропил их в тот же день, выменял на чекушку в ларьке. Потом нахально явился ко мне и попросил купить такие же. А эти, мол, украли. Эх, гопота подзаборная! - Я с грустью посмотрел на духовника. - Отец Илия, что же мне делать? Я действительно не люблю этих оборванцев. Они лгут, воруют, бездельничают…
Отец Илия мягко перебил меня:
- Вот за это все ты и должен их простить, а то не будет покоя твоей душе. Ты сказал, пьют? Не оттого ли тянутся к удовольствию сомнительному и вредному, что не знают радости чистой и светлой? Пожалей и прости их. Не оттого ли бездельничают, что не смогли найти себя, а если и нашли - никто не предлагает им достойной платы за труд их? Ты нашел себя, твой труд оплачивается на земле, Бог даст - воздастся тебе и на небе. Тебе не нужно заботиться о земном, - все необходимое у тебя есть. А они, занятые непрестанной борьбой за существование, не имеют ни времени, ни сил, чтобы заботиться о душе своей. Пожалей и прости их. Не оттого ли воруют, что не имеют ничего своего и уподобляются зверям лесным, которых только ноги кормят? Не оттого ли лгут, что правде ты не поверишь, а если поверишь, то не поймешь по жестокосердию своему? Приукрашивают они, чтобы хоть как-то смягчить твое злое и недоверчивое сердце. Пожалей и прости их…
Отец Илия прочитал надо мной разрешительную молитву и убрал епитрахиль. Я бы не очень-то верил услышанным словам, если бы прочел их в книге. Но огонь батюшкиной любви воспламенил и мое сердце. В душе что-то дрогнуло, и на глаза накатили слезы. Я улыбнулся:
- Спасибо, батюшка.
- Не за что, брат мой, - духовник по-отечески обнял меня. - Приходи ко мне, когда захочешь. Только не копи в себе разную муть.
Проникнувшись его добротой, я собрался было уходить утешенный. Но остановился у двери и спросил: - А как вы поступали обычно, если кто-нибудь докучал вам своими просьбами?
- Я не помню, - бесхитростно отвечал духовник.
- Как это - не помните? - Отец Илия всегда умел удивлять, но тут мне показалось, что он утаивает правду, чтобы не прослыть благодетелем в людях и не стяжать себе тленной славы. Конечно же, он помогал неимущим, не то что я - жестокосердый.
- А почему я должен это помнить?
- Да, отче, вы правы. Нужно давать милостыню так, чтобы правая рука не знала, что делает левая. Простите меня, я пойду, выздоравливайте.
- Постой! Ты меня не понял. - Я повиновался и присел на кресло рядом с аналоем, где лежали крест и евангелие. - Человек ведь так устроен, что он свои хорошие поступки помнит, а плохие забывает. И я такой же.
- Да. - Я смотрел на батюшку с глупой любовью, не понимая, куда он клонит.
- Я не помню, помогал ли я нуждающимся материально или нет, потому что это для меня несущественно. Какой бы человек ко мне ни приходил, я прежде всего стремился простить его. Даже если я его не знал прежде. Простить за то, что он курит или пьет. За то, что ворует или сквернословит. Да мало ли что может натворить человек под бесовским руководством?! Но если я уже заранее его прощал, мое сердце открывалось, и на исповеди незримо присутствовал Святой Дух, Который не может творить зло. У Бога все овцы. Поэтому помогал ли я ему или нет, корил или утешал - без разницы. Все на пользу, всё во спасение души. Господь говорил - ищите прежде Царствия Небесного и правды его, а все остальное приложится вам. Так и здесь - следи за своей душой, не давай демону ожесточить её, и Дух Святой все управит к общему благу. Материальное приложится. А если ты уже заранее будешь думать, что тебя обманывают или ещё что, - отлетит от тебя ангел-хранитель, и бес будет нашептывать тебе. А если тебя - служителя алтаря - соблазняет бес, что же говорить о неимущем? Отсюда взаимная вражда, но ты ответственен больше в ее угашении. Помни, ведь ты служитель Божий. Поэтому прости всех неимущих, от всей души прости, открой им сердце и ни о чем материальном не думай. Если тебе так легче, - возьми за правило никому ничего не давать, но только не подозревай никого, не ожесточайся. Думай о своей душе и о душе приведенной Богом к тебе овцы и всё остальное приложится. А потом, Бог даст, откроется твое сердце, и в сладость тебе будет помогать ближним, а не в тревожную печаль. Ну, всё, иди с Богом!
В тот день я ушел от отца Илии вполне счастливым. И в благодушном настроении пребывал около недели. Настолько в благодушном, что позволил Соловью в субботу и воскресение собирать милостыню и купил новый будильник рабочему, пропившему первый. Но это длилось недолго, и постепенно все вернулось на круги свои…
Примерно через месяц после нашего разговора с отцом Илией была моя чреда служить в Иверской часовне. Эту чреду несут все московские храмы по специальному списку, чтобы молитвы в часовне шли с утра до вечера. Правда, я слышал, что до революции молитва шла здесь круглосуточно.
Я взял с собой фелонь, епитрахиль и, захватив с собой нашего регента - пунктуальную Марию Ивановну, которая всегда приходила в храм вовремя, что иногда вызывала во мне горькое чувство стыда, отправился на службу.
Была осень. Небо было серым, а воздух влажным. Мария Ивановна сказала, что Гидрометцентр обещал дождь. Я припарковал свою "Ниву" на Моховой и мы направились к Красной площади.
Уже перед самой часовней я в очередной раз с неудовольствием посмотрел на снующих перед Иверскими вратами старушек, которые ловко подбирали монетки с так называемого "нулевого километра".
Этот "нулевой километр" вмонтировали в брусчатку совсем недавно. Планировалось разместить на Красной площади. Отец Илия говорил, что сему намерению помешала воссозданная Иверская часовня, которая была упразднена Сталиным еще в тридцатых годах. Часовня словно перегородила путь на Красную площадь, и решено было установить "нулевой километр всех российских дорог" прямо возле Иверских ворот, то есть возле часовни.
Иверская часовня была одной из самых почитаемых издревле в столице. Москвичи всегда очень любили её. Купцы приходили сюда перед торговой сделкой, студенты и гимназисты - перед экзаменами. Теперь эта традиция прервана. Большинство россиян знают теперь гораздо больше про существование "нулевого километра"…
"Нулевой километр" был вмонтирован в мостовую всего через год после воссоздания Иверской часовни. И сразу же возник странный языческий обряд приходить сюда, и, загадывая желания, кидать монетки через левое плечо, за которым, как известно, таится дьявол. Также нужно обязательно стоять спиной часовне и зачем-то косить левым глазом, иначе загаданное желание не сбудется.
Мария Ивановна рассказала, что это суеверие придумали желающие легкой поживы нищие, которые после распада СССР хлынули в Москву во множестве. Якобы любой приезжающий в Москву человек должен прийти к "нулевому километру", выполнить примитивные обряды и тогда судьба будет к нему благосклонна в столице. Раньше, в советские времена, приезжие по той же причине бросали монеты на так называемое Лобное место. Отец Илия говорил: бросая монеты на "лобном месте" или на "нулевом километре", люди, сами того не ведая, приносят жертву лукавым демонам.
Я засмотрелся на жадных нищих, на довольных людей, швыряющих бесам монеты, и задержался у "нулевого километра". Мария Ивановна стояла рядом, ей тоже не нравилось происходящее.
Благочестивый порыв, который нахлынул на меня после исповеди у отца Илии, уже давно прошел. Я вернулся к прежнему образу мысли - взять бы да повыгонять всех этих нищих поганой метлой из столицы. Лишь когда страх подступал к душе моей, когда я чувствовал боль и ужас, только тогда вновь оживали в сознании слова духовника; только тогда я пытался прощать - и мне делалось легче.
Перед моими глазами разворачивалась следующая сцена: симпатичная девушка в несколько старомодном пальто держала за руку парня, который хотел уже бросить монету на "нулевой километр". Она, легко смеясь, отговаривала его и спорила со старушками, которые убеждали девушку не мешать парню и присоединиться к нему. И тогда, говорили они, будет у вас счастье и любовь. Рядом стояла кучка зевак, которые с интересом наблюдали за происходящим. Некоторые показывали, как следует бросать монеты, через какое плечо и даже как косить глазом.
Тут уж я возмутился:
- Прекратите молоть чушь! - начал я осаживать старушек и нищих. - Это бросание монеток ни что иное, как обращение к бесам. Не видите, что ли - рядом стоит Иверская часовня, в ней чудотворная икона. Пойдите, попросите с верою чего хотите у Матери Божией - и дастся вам. Нечего к бесам обращаться!
Парень остановился в нерешительности, девушка смотрела на меня с почтительным страхом, а нищие и старушки недовольно зашушукались. И вдруг из толпы зевак ко мне обратился человек средних лет, на голове которого приземлилась белая модная кепка:
- Ты чего сюда приплелся, фофудья, со своим словоблудием?! Бона где, не видишь, что ль, часовенка-то твоя? Иди куда шел! - Мужик был примерно моих лет, и его лицо было мне удивительно знакомо, также как и голос.
Я приостановился и поставил кейс на мостовую - Это вы мне? - Мне стало любопытно, где я мог видеть этого человека раньше. - Не боитесь, значит, Бога?
- Не-а!.. - Мужик пристально посмотрел на меня и почему-то покраснел.
Старушки, для которых любая задержка на "нулевом километре" значила финансовую убыль, принялись роптать:
- Идите вы, право, отсюда! Мы вас не трогаем и вы нас не трогайте!
Мужик в кепке рассмеялся и насмешливо обернулся к старушкам: - Фофудья плохого не пожелает - он вас уму-разуму учит. Что ж вы взъерепенились? Слушайте батюшку. - Он обратился к парню с девушкой. - Вы лучше деньги-то в часовенку снесите, фофудья их в рясу положит и снесет своим детишкам на леденцы. Что вы бесам-то их раздариваете?
Старушки, увидев, что я приношу им реальные убытки, начали уже громко возмущаться и пугать милицией. Они напали даже на мужика в кепке, не понимая, что тот всего лишь издевается и потешается надо мной:
- Они, батюшки-то, и так богатые. А для нас эти копейки - деньги. Хочешь, неси сам свои деньги в часовню! А наши не трогай.
Мужик с великим удовольствием вступил со старушками в шутливый спор: - Деньги это зло. Зачем они вам? Отдайте лучше в часовенку…
Девушка тем временем быстро взяла парня за руку и увела. Я повернулся к мужику в белой кепке и раздраженно заявил:
- Дурак же ты! Накажет тебя Бог за эти слова.
Мужик в кепке расплылся в довольной улыбке: - Все-таки не настоящий ты фофудья, ряженый, наверное. Грамотный поп никогда такого не скажет. - Он сунул руки в карманы. - Ну, на том и разойдемся - ты мне пожелал, а я тебе нет. Пусть боженька тебя не накажет. - Мужик преспокойно пошел по своим делам, что-то насвистывая себе под нос.
Мария Ивановна дернула меня за рукав:
- Ну что вы, отец Димитрий! Не мечите бисер пред свиньями. Скоро наша очередь служить. Пойдемте.
- Да, вы правы, что-то я не туда полез. Пусть сами думают о своих душах. - Я никак не мог вспомнить, где видел этого мужика раньше…