Следственный отдел занимал южные, выходившие окнами на реку комнаты на третьем этаже, а рабочий кабинет судей смотрел окнами в тень северной стороны. Взгляд, если смотреть оттуда, упирался в здание следственной тюрьмы.
Следственная тюрьма, огороженная стеной из красного кирпича для того, чтобы доставлять подсудимых на процесс скрытно от посторонних глаз, соединялась со зданием суда переходом.
Хонда обратил внимание на то, что от сырости на окрашенных стенах скопились капли воды, и открыл окно, чтобы проветрить комнату. Внизу красная кирпичная стена опоясывала белые двухэтажные строения следственной тюрьмы. Между строениями стояла довольно высокая сторожевая вышка, напоминавшая формой силосную башню, на окнах вышки решеток не было.
Черепица на крыше зданий и на крышах выступавших домиками дымоходов намокла до черноты и поблескивала, как сажа. За строениями в небо устремилась большая труба, закрывая собой весь вид из того окна, откуда смотрел Хонда.
Окошки, прорубленные в стенах тюрьмы в строгом порядке, были забраны решетками и закрыты ставнями, под каждым окошком на когда-то белой стене, приобретшей от дождевых подтеков цвет грязной рубахи, арабскими цифрами были крупно выведены номера - 30, 31. 32, 33… Порядок этих номеров был непонятен: под камерой второго этажа с номером 32 на первом этаже располагалась камера номер 31. В ряд тянулись вентиляционные отверстия, похожие на продолговатые листочки бумаги для написания танка, а на уровне пола первого этажа находились канализационные стоки.
Хонда поймал себя на том, что думает об обвиняемом, только что проходившем по суд): в какой же камере он сидит? Судьи не могли этого знать. Обвиняемым был бедный крестьянин из префектуры Коти. Он продал дочь в публичный дом в Осаке и, не получив даже половины обещанных денег, отправился туда выяснять отношения, был обруган хозяйкой и в ярости, не рассчитав силы, избил ее до смерти. Однако Хонда никак не мог вспомнить каменное, ничего не выражающее лицо этого человека.
Дым от папиросы, которую курил Хонда, просачивался сквозь пальцы и медленно расплывался в завесе дождя. В том мире за оградой эта папироса была огромной ценностью. Хонда вдруг ощутил какую-то дикую несообразность в контрасте ценностей этих двух, разделенных законом миров. В том мире вкус папиросы воспринимался как вершина наслаждения, а здесь папироса была всего лишь средством убить время.
Во дворе напротив веером располагались прогулочные площадки для заключенных. Хонде случалось видеть из окна фигуры в синей тюремной одежде с наголо обритыми головами. Заключенные, разделенные по двадцать человек, делали зарядку или совершали прогулку, двигаясь по кругу в этих разгороженных секторах, однако сегодня, наверное из-за дождя, площадки напоминали курятник, где все обитатели вымерли.
В этот момент промозглую тишину разорвал резкий звук, словно кто-то с силой хлопнул ставней.
И звук снова поглотила тишина. На брови Хонде упали мелкие капли дождя, занесенные ветром, он потянулся закрыть окно, и тут вошел его сослуживец Мураками - кончилось и другое заседание.
- Я сейчас слышал, как привели в исполнение смертный приговор, - пояснил Хонда.
- Я тоже недавно слышал. Надо сказать, ощущение не из приятных. Это была плохая идея - расположить место казни так близко к ограде, - отозвался Мураками, убирая мантию. - Ну что, пойдем обедать.
- Что будешь сегодня есть?
- Как всегда, бэнто, - ответил сослуживец.
_______
Они прошли по темному коридору в столовую для руководящего персонала, расположенную на том же этаже. Раз и навсегда определенная еда, поглощаемая за разговорами о судебных делах. Новая стеклянная дверь в извилистых цветочных узорах, на которой висела табличка с крупной надписью "Столовая руководящего персонала", сверкала, пропуская горящий внутри свет.
В помещении стояли десять больших столов, на них были приготовлены чайники и пиалы. Хонда обвел взглядом столовую: нет ли среди присутствующих председателя суда. Тот часто приходил обедать в столовую специально, чтобы поговорить с сотрудниками. В таких случаях сведущая служанка поспешно приносила председателю особый маленький чайничек. В него вместо чая наливалось сакэ.
Сегодня председателя не было.
Хонда сел за стол напротив Мураками и снял ту часть коробки с едой, где лежали маринованные овощи и рыба, как всегда недовольный тем, что к запотевшему с облезающим красным лаком низу коробки прилипли зернышки риса, аккуратно собрал их пальцами и отправил в рот. Мураками, с улыбкой наблюдая эти привычные движения, заметил:
- Тебя в детстве, наверное, заставляли каждое утро подносить несколько рисинок статуэтке крестьянина, сидящего со скрещенными ногами, на которых лежала большая соломенная шляпа. Меня тоже. Если хоть одна рисинка падала на татами, надо было подобрать ее и съесть.
- Самурая всегда можно было упрекнуть в том, что он не работает, а ест. Сейчас что-то еще осталось от этого воспитания. А ты как воспитываешь детей?
- Берите пример с отца! - бодро, не моргнув глазом, отозвался Мураками. Мураками как-то решил, что его лицу недостает солидности, и отпустил усики, но, преследуемый насмешками товарищей и сослуживцев, отказался от этой затеи. Он много читал и часто заводил разговоры о литературе.
- Оскар Уайльд считает, что в нынешнем мире нет преступлений как таковых - люди просто вынуждены их совершать. Посмотреть на недавние дела, так таких полно, выходит, нам, судьям, тут нечего делать, - заговорил Мураками.
- Да. Дел, где преступление можно считать естественным продолжением или результатом нерешенных социальных проблем, полно. Это почти всегда касается необразованных людей, - сдержанно отозвался Хонда.
- Говорят, в сельской местности Тохоку бедность ужасная.
- К счастью, в нашем районе ситуация несколько лучше.
С 1913 года под юрисдикцией Апелляционного суда Осаки находилось девять префектур - Осака, Киото, Хёго, Нара, Сига, Вакаяма, Кагава, Токусима, Коти - все в основном богатые.
Затем Хонда с Мураками заговорили о проблемах, связанных с множившимися преступлениями, которые совершались по идейным соображениям, и о позиции, занимаемой в этом вопросе прокуратурой. Все это время у Хонды в ушах стоял звук, с каким свершилась смертная казнь, - свежий, резкий, вызывающий удовлетворение ценителя. Несмотря на это, ел Хонда с аппетитом. Звук не бил по чувствам, Хонде просто казалось, что в сердце ему вонзился тонкий кристаллик.
Вошел председатель суда Сугава, и все повернулись к нему. Служанка поспешила за чайничком. Председатель сел рядом с Хондой и Мураками.
Этот краснолицый массивный кэндоист был мастером Хокусинъитто - одного из направления в кэндо и консультировал общества воинской доблести. Давая инструкции, он каждый раз цитировал что-то из "Пяти колец", поэтому за глаза его звали "право пяти колец". Но если судить по тому, какие решения он принимал в суде, Сугава был добрым человеком. Председатель с удовольствием посещал всевозможные соревнования по кэндо, и его обычно просили выступить с речью, в результате завязывались связи с храмами, и Сугаву стали приглашать в качестве почетного гостя на праздники, посвященные воинской доблести.
- Ну и попал я в положение, - сразу начал председатель. - Сначала принял приглашение, а теперь, оказалось, никак не могу пойти.
Хонда решил, что это как-то связано с кэндо, и не ошибся.
16 июня в храме Оомива, который находится в Сакураи префектуры Нара, должен состояться турнир кэндо, посвященный богам этого храма: прибудут паломники со всей страны, соберутся лучшие спортсмены университетов Токио. Председателя просили выступить с речью, но в тот же день он должен быть на совещании в столице и никак не сможет присутствовать. Само собой, на судей нельзя взваливать административные обязанности, он также не вправе настаивать, чтобы его заменили на празднике, но, может, им будет интересно… То была робко выраженная просьба, и Хонда с Мураками стали листать записные книжки: у Мураками на данный день было назначено судебное заседание - он отпадал. А Хонда как раз мог работать с документами дома, к тому же судебное дело намечалось несложное.
Председатель с радостным видом сказал:
- Вот спасибо. И я никого не подведу, и в храме будут полностью удовлетворены, хотя бы потому, что имя твоего отца хорошо известно. Отправим тебя на два дня в командировку: вечером в день соревнований остановишься в гостинице в Наре, там очень тихо, поработаешь, а на следующий день побываешь на празднике цветов в храме Идзагава, который относится к храму Оомива, что в самой Наре. Я как-то присутствовал на этом торжестве - это самый красивый из всех старинных праздников. Ну, как? Если у тебя есть желание, я сегодня же напишу письмо. Да нет, обязательно надо посмотреть. Это того стоит.
Последний раз Хонда был на состязаниях по кэндо лет двадцать тому назад еще в школе Гакусюин. Тогда, давно, они с Киёаки презирали компанию кэндоистов и их фанатичные выкрики, слышные во время тренировок. Впечатлительным подросткам казалось, что в этих выкриках выплескивается удушающее, выворачивающее нутро, бьющее в нос звериным запахом безумие, - безумие, которого не стыдятся, которым гордятся, как священным помешательством. Слышать подобное было мукой. Причины отвращения, которое питали к этим звукам Хонда и Киёаки, были разными: Киёаки воспринимал их как презрение к тонким чувствам, а Хонда - как презрение к разуму…
Однако все это было в прошлом. Хонда научился внешне не реагировать на то, что он видит или слышит.
В такой день, как сегодня, когда до послеобеденного заседания еще оставалось свободное время, в хорошую погоду удовольствием было бы прогуляться по берегу Додзимы, посмотреть, как белая пена, оставляемая суденышками, лижет деревянную набережную, но, к сожалению, шел дождь. В кабинете сослуживцы шуршали бумагами, покоя тоже не было. Хонда, расставшись с Мураками, некоторое время постоял в вестибюле. Бледный свет пробивался через стеклянные двери с изображенными на них в зеленых и белых тонах оливами, пересекал коридор и слабо отражался в колоннах пестрого гранита. Вдруг, поддавшись какому-то чувству, Хонда отправился в бухгалтерию за ключами.
Он собирался подняться в башню.
Высокая башня из красного кирпича на здании суда являлась одной из достопримечательностей Осаки, ее отражение в реке красиво смотрелось с противоположного берега. Некоторые сравнивали башню с лондонским Тауэром, где, если верить слухам, на верхней площадке установлена виселица, и там приводят в исполнение смертные приговоры.
В осакском суде не знали, как использовать идею английских проектировщиков, и в запертой на ключ башне не было ничего, кроме пыли. Время от времени судейские поднимались наверх, чтобы отвлечься и насладиться широкой панорамой: в погожие дни отсюда был виден даже район Авадзи.
Хонда отпер дверь, шагнул внутрь - и оказался в белом безграничном пространстве. Башня опиралась на потолок вестибюля, внутри - от основания до самой вершины была абсолютная пустота. Белые, покрытые пылью стены в подтеках воды, окошки с четырех сторон были только в самом верху, вдоль них с внутренней стороны тянулся узкий балкончик, к нему, извиваясь виноградной лозой по стене, вела железная лестница.
Хонда держался за перила и знал, что испачкает руки пылью. В дождливый день свет, падающий из верхних окошек, создавал в огромном внутреннем пространстве ощущение предрассветных сумерек. Эти необъятные по размерам пустые стены, эта нелепая лестница - каждый раз у Хонды возникало ощущение, что он попал в какой-то странный мир, умышленно растянутый до неестественных размеров. Казалось, что в центре этого пространства должна стоять невидимая гигантская фигура. Невидимая огромная статуя с выражением гнева на лице.
В противном случае, это пространство было бы слишком пусто, слишком бессмысленно. И окна, достаточно большие вблизи, отсюда выглядели спичечными коробками.
Хонда шаг за шагом поднимался по железной лестнице, сквозь просветы видно было пространство внизу. Каждый шаг отдавался в башне гулким эхом. Хотя надежность конструкции не вызывала сомнений, каждый шаг сотрясал лестницу сверху донизу, казалось, по спине стремительно пробегает дрожь. Пыль медленно оседала на постепенно удаляющийся пол.
Вид, открывавшийся из окон на вершине башни, не был для Хонды внове. Хотя дождь затруднял обзор, хорошо просматривалось место, где река Додзима плавно поворачивала к югу и сливалась с Тосабори. На противоположном берегу будто присели на корточки дом собраний, центральная библиотека и здание Японского банка, которое венчал медный купол; плоскими смотрелись сверху здания на острове Накано, а на западе в тени возвышающихся строений просматривался стилизованный под готику фасад клиники. Красные кирпичные стены левого и правого крыльев судебного здания потемнели от дождя, и зелень газона во внутреннем дворике напоминала зелень сукна непонятно как оказавшегося здесь бильярдного стола.
С большой высоты людей было не разглядеть. Только стоящие стеной здания, в которых уже днем зажгли свет, покорно мокли под дождем. В природе не было ничего необычного, и это немного утешало.
Хонда подумал:
"Вот я на вершине. На такой, что темнеет в глазах. Не на той вершине, что достигается властью или деньгами, а на той, что, можно сказать, представляет государственный разум, - на вершине логической конструкции".
Находясь здесь, на высоте птичьего полета, он более остро, чем тогда, когда стоял за кафедрой красного дерева, ощущал, что судебное дело стало его жизнью. Отсюда все земные обстоятельства, события прошлого представали на мокрой от дождя схеме. Если в разуме есть что-то детское, то самое подходящее развлечение для разума - это смотреть на мир с высоты птичьего полета.
Внизу происходили разные события. Застрелили министра финансов, убит премьер-министр, проходят многочисленные аресты революционно настроенных учителей, возникают беспочвенные слухи, углубляется кризис в деревне, политика правящей партии накануне провала…И Хонда здесь, где вершится справедливость.
Конечно, Хонда всячески иронизировал по своему поводу. Вот он, будучи на страже справедливости, выбирает пинцетом разные низменные страсти, завернув в теплый сверток разума, несет домой, и они ложатся в строчки судебных решений… Он встает в тупик перед различными тайнами и каждый день целиком отдается работе: скрепляет кирпичи, из которых возводится здание правосудия.
И все-таки каково это - быть на вершине, взирать с прозрачной высоты человеческой жизни на мутный осадок внизу. Что это такое - жить не столько в реальном мире, сколько в мире закона. Как конюх пропитан запахом конского пота, так и он в свои тридцать восемь лет был уже пропитан этим духом законной справедливости.
4
16 июня с утра уже стояла невыносимая жара. Так бывает, словно на один день вдруг наступает разгар лета - об этом возвещает палящее солнце. Председатель суда прислал машину, и Хонда, выйдя из дому в семь утра, отправился в Сакураи. В содержавшемся на средства казны храме Оомива, в просторечии Мивамёдзин, поклонялись самой горе Мива. Ее еще называли почтительно "Хозяин". Гора высотой 467 метров и почти 16 километров в окружности у основания, густо заросла деревьями: растущие здесь кипарисовики, криптомерии, сосны не вырубались, и простым смертным всходить на гору не дозволялось. Один из храмов древнего государства Ямато был самым старым в Японии, полагали, что здесь сохранились изначальные формы верований, и ярые приверженцы религии синто считали своим долгом хотя бы раз в жизни совершить сюда паломничество.
Существовало два объяснения слова "мива": одно возводило его к просторечному наименованию высокого сосуда грубого обжига, в котором прежде изготовляли сакэ, по второй версии считалось, что это корейское "мион" - забродивший рис. Сосуд для сакэ почитался наравне с богом, так что для его обозначения стали употреблять просто иероглиф, означающий слово "бог". Божество, которому поклонялись в храме Оомива, воплощало дух главного бога древней страны Изумо и издавна считалось покровителем виноделов.
На территории храма Оомива находился и храм Саи, посвященный духу мятежного громовержца, - его особенно чтили военные, многие приходили сюда помолиться за судьбу военных, а пять лет назад глава местного общества военных предложил проводить здесь турниры кэндо в память тех, кто посвятил себя военной службе. Однако территория самого храма Саи была небольшой, поэтому состязания стали проводить на площади перед главным храмом. Всю эту историю председатель суда и поведал Хонде.
Хонда вышел из машины у высоких храмовых ворот "тории", на которых висела табличка, извещавшая о том, что въезд запрещен.
Засыпанная гравием дорога, делая плавный поворот, вела к храму. По обе стороны дороги в рощицах криптомерии на веревках, протянутых по веткам, слегка колыхались белые полоски, прикрепленные в определенном порядке. На выступавших из-под земли корнях сосен и дуба сочно зеленел, напоминая водоросли, мокрый от вчерашнего дождя мох. Вскоре дорога пошла вдоль реки, в зарослях бамбука и папоротника усилился шум воды, а с неба, пробивавшегося сквозь ветви деревьев над головой, на траву лились жгучие лучи солнца. За мостом, на вершине выщербленной каменной лестницы где-то в глубине впервые мелькнул краешек белого с пурпурным узором занавеса храмового помещения.
Хонда одолел каменную лестницу и вытер пот. На склоне горы Мива возвышался величественный храм. На площадке перед храмом гравий расчистили и засыпали песком прямоугольную арену, с трех сторон вокруг этого места для состязаний были расставлены стулья и скамьи, а слева и справа над ними натянули большой шатер. Свое место почетного гостя Хонда обнаружил как раз под этим шатром.
Появился жрец в белой одежде и объявил Хонде, что настоятель с нетерпением его ожидает. Хонда, оглянувшись на светившуюся розоватым цветом арену, подготовленную для турнира, последовал за жрецом в служебное помещение храма.
Хонда привык ко всему подходить серьезно, но особенно набожным не был. Глядя на то, как в утреннем небе величаво сияют вершины необычных деревьев, растущих на возвышающейся за храмом божественной горе, он не мог не почувствовать, что там обитают боги, но нельзя было сказать, что им постоянно владели благочестивые мысли.