Мороз держался пять или шесть месяцев. Короткие оттепели только добавляли сложностей. После недельного снегопада, жутких буранов, превращавших город в один большой сугроб, вдруг на несколько часов выглядывало по-летнему знойное солнце. Снег начинал таять на глазах, и к середине дня улицы оказывались затопленными. Из канализационных люков вырывались потоки воды, которая искрилась и играла на солнце, точно миллионы кристаллов. Затем, так же внезапно, небо темнело, опускалась ночь, и температура падала ниже нуля. Все это водное царство мгновенно замерзало, и глазу являлись невиданные ледяные фигуры - концентрические круги и водовороты, наросты и настоящие волны, застывшие на бегу, - этакое геологическое безумство в миниатюре. Утром ходить по таким торосам было практически невозможно, люди скользили и падали, расшибали себе лоб, беспомощно барахтались, пытаясь встать на ноги. Потом опять обрушивался снегопад, и весь цикл повторялся. Так продолжалось много месяцев, и к концу зимы тысячи и тысячи людей погибли. В первую очередь, конечно, бездомные, но и счастливчикам, у которых был свой угол и еда на столе, тоже крепко досталось. Ветхие домишки рушились под тяжестью снега, хороня под собой целые семьи. От этой холодрыги люди сходили с ума: сутками сидеть дома, когда у тебя зуб на зуб не попадает, ничуть не лучше, чем давать дуба на улице. Многие ломали мебель и жгли, чтобы хоть чуть-чуть согреться, и эти импровизированные костры, как правило, плохо кончались. Каждый день сгорали дома, а то и кварталы. На пожар сбегались бомжи, десятки людей: погреться и покричать на радостях - чем выше пламя, тем восторженнее крики. За зиму все деревья срубили и пожгли, домашняя живность пошла на стол, диких птиц перестреляли и тоже съели. Перебои с едой вынудили власти приостановить возведение Морской Стены (всего через полгода после начала строительства) и бросить полицейских на сопровождение продуктовых обозов на городские рынки. Тем не менее то и дело вспыхивали голодные бунты, принося новые страдания и смерти. Никто не знает точных цифр погибших, но говорили, что эта зима унесла каждую четвертую, если не каждую третью жизнь.
Фортуна, однако, от меня не отвернулась. В конце ноября меня чуть не арестовали во время голодного бунта на бульваре Птолемея. Как всегда, за продуктами выстроилась длиннющая очередь. После того как мы часа два простояли на морозе без всякого продвижения, стоявшие передо мной мужчины начали оскорблять полицейских в оцеплении. Один из них вытащил дубинку и направился в нашу сторону, готовый обрушить ее на горячие головы. У них правило простое - "сначала бей, потом разбирайся". Зная, что против дубинки мне делать нечего, я, не задумываясь, выбежала из очереди и во все лопатки пустилась наутек. Полицейский сделал было пару шагов за мной, но в растерянности остановился - видимо, предпочел сосредоточить свое внимание на толпе. Как говорится, баба с возу - кобыле легче. Добежав до угла, я услышала, как толпа заревела в сотню глоток. Тут уж я струхнула не на шутку. Через несколько минут квартал оцепят спецвойска! Я мчалась, не оглядываясь, не разбирая дороги, сворачивая то вправо, то влево. Минут через пятнадцать, когда я поравнялась с большим каменным зданием, вдруг открылась парадная дверь, и я тотчас шмыгнула внутрь. Стоявший на пороге худой бледный мужчина в очках в ужасе отшатнулся. Мне показалось, что я попала в маленький офис: три или четыре стола, заваленные бумагами и книгами.
- Сюда нельзя, - вспыхнул мужчина. - Это библиотека.
- А хоть бы дворец губернатора, - огрызнулась я, согнувшись пополам и судорожно ловя ртом воздух. - Я никуда не уйду.
- Я сообщу властям, - объявил он мне напыщенным фальшивым голосом. - В библиотеку нельзя входить без соответствующего пропуска.
Этот ханжеский тон вывел меня из себя. Измученная, отчаявшаяся, вместо того чтобы с ним спорить, я грубо толкнула его в грудь. Идиотизм, конечно, но я себя не контролировала. Он упал на пол, потеряв при этом очки, и у меня промелькнула мысль, не раздавить ли их ногой.
- Сообщайте куда хотите, - сказала я. - Отсюда меня выволокут только силой.
И, не дожидаясь ответа, ринулась в дверь в дальнем конце комнаты.
Я оказалась в большом зале с высоким потолком и мраморным полом. После тесной передней комнатки контраст был разительным. Каждый мой шаг, даже как будто каждый выдох отзывались эхом. Здесь и там прохаживались группками читатели, тихо ведя серьезные беседы. В мою сторону повернулось несколько голов, но через секунду люди потеряли ко мне интерес. Я шла мимо них, по возможности спокойно и невозмутимо, опустив глаза с таким сосредоточенным видом, словно у меня была четкая цель. Через десять-пятнадцать метров я увидела перед собой лестницу. Я стала подниматься по ступенькам.
Я впервые находилась в Национальной библиотеке, одном из красивейших памятников архитектуры. Интерьеры поражали великолепием: на стенах парадные портреты губернаторов и генералов, колоннада в итальянском стиле, выложенный мрамором пол. Впрочем, как и все в городе, библиотека переживала не лучшие дни. Потолок на втором этаже просел, колонны потрескались, книги и рукописи валялись где попало. И здесь расхаживали читатели, в основном мужчины, которые меня проигнорировали. За каталожными шкафами обнаружилась дверь, обитая зеленой кожей, а за ней еще одна лестница. Я поднялась на следующий уровень, где был длинный коридор с низким потолком, а по обе стороны двери, много дверей. В коридоре не было ни души, полная тишина, такое впечатление, что на этаже никого нет. Первая дверь оказалась запертой. Вторая тоже. Зато третья, вопреки моим ожиданиям, легко открылась. За столом сидело пятеро или шестеро мужчин, которые о чем-то оживленно спорили. Окон в комнате не было, стены, выкрашенные желтой краской, облупились, с потолка капало. Все мужчины были в черном, бородатые, в шляпах. От неожиданности я вскрикнула и начала закрывать дверь, но самый старый из мужчин, обернувшись на мой крик, одарил меня такой лучезарной улыбкой, что я заколебалась.
- Что я могу для тебя сделать? - спросил он.
Несмотря на явный акцент (к примеру, "что" он произносил как "што"), я бы затруднилась сказать, откуда он родом. Но когда я к нему присмотрелась, я даже вздрогнула от неожиданности.
- Мне казалось, все евреи давно умерли, - пробормотала я.
- Кое-кто остался, - улыбнулся он. - От нас, ты знаешь, не так-то просто избавиться.
- Я ведь тоже еврейка, - выпалила я. - Меня зовут Анна Блюм. Я нездешняя, а в городе живу уже больше года, ищу здесь своего брата. Вряд ли вы его знаете. Уильям. Уильям Блюм.
- Нет, милая. - Он покачал головой. - С твоим братом я незнаком.
Он спросил остальных, но они тоже покачали головами.
- Вообще-то он тут давно, - объяснила я. - Скорее всего, он умер, если только ему не удалось бежать.
- Очень может быть, - мягко ответил раввин. - Люди здесь часто умирают. Стоит ли рассчитывать на чудо?
- Если вы о Боге, то я давно перестала в него верить, - сказала я. - Еще девочкой.
- Я тебя понимаю, - сказал раввин. - Когда вокруг такое происходит, многие, подобно тебе, теряют веру.
- Уж не хотите ли вы сказать, что сами вы верите в Бога? - спросила я.
- Мы с Ним разговариваем. Другое дело, слышит ли Он нас.
- Моя подруга Изабель верила в Бога. Она тоже умерла. Я продала ее Библию мистеру Гамбино, Агенту По Восстановлению Качества, за семь глотов. Ужасно, да?
- Ну почему. Есть вещи поважнее книг. Еда стоит выше молитвы.
В присутствии этого человека со мной творилось что-то странное: чем дольше мы разговаривали, тем сильнее я себя ощущала маленькой девочкой. С ним я вспоминала, как все было в детстве, в смутные далекие времена, когда я свято верила в то, что говорили мне взрослые. Не могу этого объяснить, но рядом с ним я твердо стояла на ногах, и еще я знала, что могу ему доверять.
Бессознательным движением я достала из кармана фотокарточку Сэмюэла Фарра.
- Я также ищу этого человека, - сказала я. - Его зовут Сэмюэл Фарр. Он может знать о судьбе моего брата.
Я протянула карточку раввину. Несколько секунд он ее внимательно разглядывал, а затем покачал головой:
- Этого человека я не знаю.
Я разочарованно вздохнула, и тут самый молодой мужчина с рыжей чахлой бородкой, сидевший в дальнем конце стола, вдруг подал голос:
- Ребе. - Он явно робел в этой компании. - Вы позволите мне сказать?
- Тебе не нужно моего разрешения, Исаак, - ответил раввин. - Говори, что думаешь.
- Мне кажется, я знаю, о ком идет речь. Во всяком случае, мне известен человек под этим именем. Если, конечно, он тот, кого разыскивает молодая особа.
- Тогда взгляни на фотографию. - С этими словами раввин катанул ее через весь стол.
Исаак разглядывал карточку с таким озабоченным, таким непроницаемым лицом, что я сразу потеряла всякую надежду.
- Сходство весьма отдаленное, - заговорил наконец молодой человек, - но у меня сомнений нет: это он. - На бледных губах кабинетного ученого заиграла улыбка. - Я говорил с ним несколько раз. Он умен, но не по годам желчен. Мы спорим по каждому поводу.
Я не верила своим ушам. Раввин опередил мой вопрос:
- Как его найти, Исаак?
- Мистер Фарр не комарр, - пошутил молодой человек и сам довольно хмыкнул. - Он живет здесь, в библиотеке.
- Правда? - вырвалось у меня. - Это не шутка?
- Разумеется правда. Я могу отвести вас к нему хоть сейчас- Исаак выжидающе посмотрел на раввина. - С вашего позволения, ребе.
Лицо раввина приняло озабоченный вид.
- Этот человек не связан ни с какими академиями? - спросил он.
- Точно не знаю, но, по-моему, он независимый, - ответил Исаак. - Он говорил, что когда-то работал в газете.
- Да! - воскликнула я. - Все правильно. Сэмюэл Фарр - журналист.
- И чем же он сейчас занимается? - поинтересовался раввин, проигнорировав мое замечание.
- Он пишет книгу. Что-то связанное с городом. Мы несколько раз беседовали в главном зале. Мистер Фарр задавал весьма острые вопросы.
- Он симпатизирует режиму? - спросил раввин.
- Я бы сказал, он нейтрален, - ответил Исаак. - Ни "за", ни "против". В душе раздрай, но человек он трезвый, без закидонов.
Раввин повернулся ко мне, чтобы внести ясность:
- У нас, как ты понимаешь, немало врагов. Библиотечный пропуск у нас могут отобрать в любую минуту, поскольку мы больше не имеем академического статуса. Так что мне приходится быть осторожным.
Я кивнула с таким видом, будто понимала, о чем идет речь.
- Но в данном случае, - продолжал он, - я не вижу большого греха в том, что Исаак отведет тебя к этому человеку.
- Спасибо, ребе, - сказала я. - Я вам очень признательна.
- Он проводит тебя до порога, но внутрь не войдет. - Он повернулся к ученику, излучая спокойную уверенность. - Ты меня понял, Исаак?
- Да, ребе.
Раввин встал, чтобы пожать мне руку.
- Загляни ко мне, Анна, когда выпадет свободная минутка. - Он вдруг показался мне очень старым и уставшим. - Расскажешь, чем все закончилось.
- Я вернусь, - сказала я. - Обещаю.
Комната оказалась на самом последнем, девятом этаже. Доведя меня до двери, Исаак пробормотал извинения и тотчас удалился. Я осталась одна в темном коридоре, который едва освещала крошечная свечка в моей левой руке. В нашем городе существует неписаный закон: никогда не стучи в дверь, если не знаешь, что тебя за ней ждет. Неужели я проделала весь этот путь, чтобы навлечь новые бедствия на свою бедную голову? Сэмюэл Фарр был для меня не более чем именем, олицетворявшим смутные желания и несбыточные надежды. Этим именем я себя пришпоривала, чтобы жить дальше, и вот я стояла перед его дверью и не испытывала ничего, кроме ужаса. Только страх, что моя свечечка сейчас погаснет, заставил меня постучать.
Я услышала резкий недружественный голос:
- Уходите!
- Мне нужен Сэмюэл Фарр, - сказала я. - Вы Сэмюэл Фарр?
- А вы кто? - в свою очередь спросил голос.
- Анна Блюм.
- Не знаю я никакой Анны Блюм, - последовала мгновенная отповедь. - Уходите!
- Я сестра Уильяма Блюма, - сказала я. - Я искала вас больше года, а вы меня отсылаете. Я буду стучать, пока вы мне не откроете.
Скрипнул стул, раздались шаги, щелкнул замок. Дверь открылась, и меня буквально ослепил поток света из окна. Несколько секунд я ничего не видела, когда же я наконец прозрела, то первым делом обнаружила на уровне живота маленький черный пистолет. Передо мной стоял Сэмюэл Фарр, но он имел мало общего со своим тезкой на фотографии. Молодой крепыш превратился в изможденного бородача с запавшими глазами, в комок нервов, опасный своей непредсказуемостью. Он производил впечатление человека, который целый месяц не спал.
- Почему я должен верить, что вы та, за кого себя выдаете?
- А почему нет? С вашей стороны было бы глупо мне не верить.
- Мне нужны доказательства, иначе я вас не впущу.
- Неужели вы не слышите? У нас одинаковый акцент. Мы с вами из одной страны, из одного города. Может, даже из одного квартала.
- Акцент можно сымитировать. Мне нужны аргументы повесомей.
- А что вы на это скажете? - Я протянула ему фотокарточку.
Он долго-долго молча ее разглядывал, потом весь как-то сразу обмяк, словно вернулся в себя. Когда он снова поднял на меня глаза, пистолет уже смотрел дулом вниз.
- Господи, - прошептал он. - Откуда это у вас?
- От Богата. Он дал мне ее перед моим отъездом.
- Это я. Тогдашний.
- Я понимаю.
- Трудно поверить, да?
- Почему? Все-таки вы здесь уже давно.
Он погрузился в свои мысли. Затем снова посмотрел на меня, явно не узнавая, и, смущенно улыбнувшись, спросил:
- Как, вы сказали, вас зовут?
У него не было трех или четырех нижних зубов.
- Анна Блюм. Сестра Уильяма.
- Блюм. Рифмуется с "угрюм".
- Да. А еще с "изюм". Выбирайте на свой вкус.
- Вы, наверно, хотите войти?
- Хочу. Я ведь не зря сюда пришла. Нам есть о чем поговорить.
Это была тесная комнатка, но не настолько тесная, чтобы не поместиться вдвоем. На полу матрас, у окна стол со стулом, топящаяся печка, стопками сложенные у стены бумаги и книги, одежда в картонной коробке. Это напомнило мне университетскую общагу - вроде той, куда я к тебе приезжала. Низкий потолок круто уходил вниз, так что к дальней стене можно было подобраться только в три погибели. Зато почти всю другую стену занимало удивительно красивое окно из толстого стекла с изящными металлическими перегородками - ну прямо крыло бабочки. Из него открывался вид аж до Бастиона Скрипача, если не дальше.
Сэм показал мне жестом на матрас, а сам уселся на вертящийся стул и развернулся лицом ко мне. Извинившись за пистолет, он объяснил, что ситуация у него непростая, так что надо быть начеку. Хотя в библиотеке он жил уже почти год, недавно распространился слух, что он прячет в комнате большие деньги.
- По вашей обстановке не скажешь, что здесь зарыт клад, - заметила я с улыбкой.
- На себя я ничего не трачу, все идет на книгу, которую я пишу, - объяснил он. - Я плачу людям, чтобы они рассказывали о своей жизни. По твердым расценкам. Глот в час. Дополнительный час - полглота. У меня собраны сотни интервью, история за историей. Другого варианта я просто не вижу. То, что здесь происходит, выходит за всякие рамки, одному человеку рассказать об этом не под силу.
Это было редакционное задание Богата, а вот зачем Сэм за него взялся, он и сам не мог толком объяснить.
- Все понимали, что с вашим братом случилось что-то ужасное, - рассказывал Сэмюэл Фарр. - Человек сгинул, полгода от него ни слуху ни духу. Ясно, что его сменщика ждал такой же компот. Но Богата это не смущало. В одно прекрасное утро он вызвал меня в свой кабинет и сказал: "Молодой человек, другого такого шанса у вас не будет. Я посылаю вас на место Блюма". Инструкции четкие: писать репортажи, разыскать Уильяма, словом, выжить. Через три дня в мою честь устроили прощальную вечеринку с шампанским и сигарами. Богат произнес тост, все пили за мое здоровье, жали мне руку и хлопали по спине. Я чувствовал себя как на собственных похоронах. Хорошо хоть я не оставил дома троих детей и аквариума с золотыми рыбками. Что бы там о нашем шефе ни говорили, а в чувствах ему не откажешь. Зла на него не держу. Никто ведь меня силком не тянул. Не захотел бы - не поехал. Такие вот дела. Положил запас бумаги и карандашей, сумку на плечо - и до свидания. Тому уже полтора года. Стоит ли говорить, что никаких репортажей я не отправил и никакого Уильяма не нашел. Вроде выжил, но надолго ли, одному богу известно…
- А я-то надеялась узнать от вас об Уильяме что-то определенное, - сказала я разочарованно. - В ту или другую сторону.
Сэм покачал головой:
- Какая может быть определенность в этом городе? Вы лучше радуйтесь, что все возможно.
- Я все равно буду верить. Пока не получу исчерпывающих доказательств.
- Это ваше право. Но рассчитывать, по-моему, можно только на худшее.
- То же самое мне сказал раввин.
- То же самое вам скажет любой здравомыслящий человек.
Сэм говорил срывающимся голосом, в котором звучала издевка над собой и над собеседником, перескакивая с предмета на предмет, так что я с трудом следила за его логикой. Казалось, он на грани коллапса - человек себя загнал и вот-вот рухнет. По его признанию, рукопись составляла уже свыше трех тысяч страниц. При нынешних темпах через пять-шесть месяцев он закончит предварительную работу. К сожалению, с финансами было туго. Он уже ел всего раз в день, а о том, чтобы оплачивать интервью, не могло быть и речи. Он чувствовал, как из него уходят последние силы. Иногда у него так кружилась голова, что он не видел написанного. Или он просто отключался, сам того не замечая.
- Вы так себя убьете, - сказала я. - К чему эта гонка? Остановитесь, займитесь собой.
- Я не могу остановиться. Книга - это единственное, что помогает мне держаться. Она отвлекает меня от мыслей о себе, которые давно засосали бы меня, как черная воронка. Остановиться - значит погибнуть. Без этой книги я дня не протяну.
Тут я вышла из себя:
- Да кто прочтет вашу дурацкую книгу?! Ну? Не все ли равно, сколько страниц вы напишете! Этого никто и никогда не увидит.
- Вы ошибаетесь. Я вернусь домой, рукопись напечатают, и все узнают, что здесь творится.
- О чем вы говорите! Вы что, не слышали о строительстве Морской Стены? Отсюда невозможно уехать!
- Знаю я про нее. Можно подумать, на море свет клином сошелся. Есть и другие маршруты. На север по побережью. На запад через ничейные земли. Когда придет время, я буду готов.
- Вы долго не протянете. Дай бог дожить до весны.
- Как-нибудь все устроится. А нет, так и наплевать.
- Сколько денег у вас осталось?
- Не знаю. Тридцать или тридцать пять глотов.
Эти цифры привели меня в ужас. Даже если затянуть пояс, свести траты к минимуму, тридцати глотов хватит от силы на месяц. Только сейчас я поняла весь ужас его положения. Сам того не понимая, он семимильными шагами двигался навстречу собственной гибели.
Я открыла рот, и из него вылетели слова, прежде чем я успела отдать себе в них отчет:
- У меня есть деньги. Не очень много, но, во всяком случае, больше, чем у вас.
- Богатенький Буратино!