Скачков быстро исчез в открытых конторских, то есть мироновских, воротах. Митька уже знал, куда побежал следователь. Переглянулся с Володей Зыриным и послал Мишу Лыткина к лошкаревскому дому:
- Миша, иди погляди, не у читальни ли собираются? Ежели нет, дак беги на пожни, вели все бросать.
- Да счас все на обед придут.
- Хоть обед, хоть паужна, а чтобы все шли суда!
Игнаха Сопронов молчал, только барабанил пальцами по широкой мироновской столешнице.
- Что думаешь, Павлович, как быть нам на данный момент? - спросил Митька. - Ведь не придут, пока сено не скопнят да стога не сметают… Вечером только.
Игнаха хмуро молчал. Он думал сейчас, как бы еще больше насолить следователю, по вине которого ему пришлось побывать в тюрьме как троцкисту и левому перегибщику. Хорошо, что быстро разобрались. Есть кто и поумнее Скачкова…
Следователь долго не появлялся из нужника. Наконец, бледный и слегка осунувшийся, вышел и сел за мироновский стол, стоявший перед крыльцом.
- Ну, Куземкин, живо давай бумаги по гарнцу! Пока я тебя не арестовал за эти грибы…
Предрик, еле сдерживая смех, тихо спросил о чем-то Сопронова. Митька окончательно растерялся, но Володя Зырин подмигнул своему председателю и твердо сказал:
- Товарищ Скачков, документы по нашей ветрянке вытребовал Веричев к себе в сельсовет. Все бумаги по гарнцу свезены вышестоящим.
- Хорошо, я ознакомлюсь с ними у Веричева на обратном пути. Товарищ Сопронов, как у вас дело с докладом?
- Никаких докладов я не готовил и готовить не буду! - огрызнулся Игнаха, хотя знал, что так разговаривать с начальством - все равно что плевать против ветра.
Скачков недоуменно поглядел на Сопронова. В глазах его мимолетной искрой мелькнула ярость, но он неожиданно миролюбиво сказал:
- Ну, дело хозяйское. Будешь докладывать на бюро райкома.
- И доложу. Все доложу, товарищ Скачков, и о левом уклоне, что мне приписали, и про сегодняшнее собранье!
Митька и Зырин глядели на перепалку с открытыми ртами. И откуда у Игнашки такой гонор? Худые шутки со следователем, хоть левый уклон возьми, хоть правый. Но Скачков неожиданно для всех предложил примирение:
- Ладно, ладно, товарищ Сопронов! Кто прежнее помянет, тому глаз вон.
Игнаха отвернулся. Он не собирался забывать прежнее. Давно не видал он Якова Меерсона, переведенного из района прямо в Архангельск. Теперь тот, может, уж в самой Москве. Но и без Якова Наумыча Сопронов знал, что ему делать, куда и о чем писать. Давным-давно с большим трудом он выпросил у Веричева листок фиолетовой копирки и послал свою объяснительную сразу в два московских адреса: секретарю ЦК Кагановичу и товарищу Сольцу в Контрольную комиссию.
Он послал бумаги еще до сенокоса. И нынче терпеливо ждал столичных ответов. Он знал, был уверен, что рано или поздно ответ придет… Сначала на обком, после на райком. И еще неизвестно, как это все отзовется на следователе Скачкове…
- Не соберутся, пока стогов не смечут! - сказал Игнаха и без разрешения ушел домой.
Предрик Микулин переглянулся со следователем, и оба подались в избу.
Кеша сидел на стуле уже много часов подряд, нога на ногу, то на одной ягодице, то на другой. Зырин побежал к своему колодцу, якобы за ведром воды, да там в заулке и скрылся. Куземкин тоже маялся от жары за столом, а народу не было.
Между тем солнышко успело сделать свой полукруг над тихой Шибанихой. Оно начало склоняться. После очередного загаркивания Миши Лыткина явился на сход сивый и совсем одряхлевший Жук. Сам Жучок не спешил на собрание.
- Дедко, а где сам-то хозяин? - громко спросил Митька, но старик был настолько глух, что даже не обернулся на этот крик.
После Жука приплелась Таня кривая, затем продавец Зойка Сопронова. Эта поглядела на присутствующих и сказала:
- Дак ведь никого еще нет!
И ушла.
А дальше пришла из поскотины скотина, и началась катавасия с нею…
Лишь на закате, часам к десяти вечера, народ потихоньку начал собираться, и то у лошкаревского дома. Миша Лыткин всех переправлял к мироновской зимовке, то есть к новой конторе. Бабы, несмотря на сенокосную усталость, приодетые, загорелые, судачили, что сесть не на что, что все на двух тесинах не поместятся. И кое-кто сбегал домой за скамейкой, усаживался поудобней. Девки взаправдашние стояли отдельно, они сперва только шушукались насчет приезда Микуленка, потом заговорили смелее. Почти все женские пересуды касались ольховского жениха Васьки Пачина да невесты Тоньки-пигалицы. Мужики судили-рядили про хорошую погоду и про все дневные труды, народ постепенно копился. Но копились и вечерние, теперь уже почти ночные комарики…
- Ванька, Ванька, гляди, у тебя на лобу-то кто сидит! - сказал счетовод Зырин. - У обоих уж и брюхо красное, а ты не видишь…
- У меня, Володя, на лобу глаз нету, - сказал Нечаев и прихлопнул сразу двух напившихся комаров. - Кровососы, понимаешь… Откуда их столько и набралось?
- Как откуда? - кротко заметил Жучок. - Все из райёна летят, больше неоткуда… Вон, говорят, и Ковка Микулин присвистал.
- Ковка не здря присвистал, у его тутотка девка растет.
- Дак он чево, не Палашку ли опеть сватать?
- Нет, он нонече по займу. А ковды это он Палашку сватал? Вроде и раньше не сватал.
- Нонче девки и так дают, чего их сватать? - сказал Киндя Судейкин. - Здря и Васька Пачин пиво варит.
Девки притворились, что ничего не слышали, а бабы замахались на Киндю. Как раз в это время пришел на собрание Евграф Миронов. Его усадили на его же мироновскую скамью. Начались расспросы насчет краснофлотца, но Евграф не пристал к этим речам.
- Говорят, расписались, сходили в Ольховицу.
- Ну? А ковды сварьба-то?
- Да завтре!
- Не здря Микуленок-то прилетел… Предрик, он тоже чует, где пиво, где сусло, а где пустой квас.
- Не балабонь, Киндя, видишь, идут… Возьмут за гребень, не успеешь и пикнуть.
- Оно верно, у меня вон уж карманы вывернули…
Судейкин затих.
Сопронов и председатель Митька Куземкин первыми вышли к народу. Предрик Микулин и следователь Скачков ступали позади.
- Здрасте, товарищи! - выкрикнул следователь, когда все четверо усаживались за стол.
Люди ответили разномастными голосами: "Поди-тко здраствуй", "Доброго здоровьица, проходите", "Милости просим", "Особо Миколая Миколаевиця".
Какая-то старушонка, увидев Микулина, обрадовалась пуще всех:
- Што, батюшко, опеть к матке приехал? Давно не бывал дома-то, давно. У тебя нонь какая должность-то?
Старуху дернули сзади за кофту:
- Сиди, баушка, сиди, не наше дело, какая у его должность.
- Как это не наше, ежели он наш?
- Опеть будут таскать с места на место, - хихикнул кто-то в мужицких рядах.
И действительно, Микулин поднял руку:
- Таскать, товарищи шибановские жители, позвольте открыть общее собрание деревни! И всего колхоза "Первая пятилетка"…
- Открыть, открыть, давно сидим. Скоро и спать, а у вас не у шубы рукав…
- Не у нас, а у вас! - строго сказал бледный Скачков. - Мы с утра были готовы.
- А мы, батюшко, погоду-то ведь не из кудели прядем. Ее не купишь на ярмонке, погоду-то, чего пошлет Господь, то и будет, - сказала старуха Новожилиха.
- Тише, товарищи! - Следователь поднял руку. - Предлагаю выбрать для ведения собрания председателя и секретаря для записи выступлений. Есть предложение: товарища Куземкина! Будем ли голосовать по этому вопросу?
- Не будем! - крикнул Нечаев.
- Товарищ Куземкин, бери вожжи в свои руки, а ты, товарищ Зырин, пиши протокол. Требуется записывать все реплики…
- А ежели чья задница реплику невзначай подаст? - сам для себя, но довольно внятно проговорил Судейкин. - Тут, конешно дело, какая реплика… Можно вслух, а можно и шепотком.
Мужики, сидевшие вблизи, засмеялись.
- Товарищи, - поднялся Митька Куземкин. - Таскать, надо пустые разговоры забыть и приступить к вопросам. Какая, таскать, на сегодняшний день повестка дня? Зачитываю!
И председатель, два года назад перенявший слова "так сказать" от самого Микулина, предложил такую повестку дня:
- Доклад по займу второй пятилетки и о шести сталинских условиях. Высказаться товарищу Сопронову. Вторым вопросом поставить силосование и заготовку грубых кормов, третьим - строительство нового скотного двора, четвертым - выборы бригадиров. Пятый вопрос - разное. Что обсуждать в "разном", покажет, товарищи, ход собранья! - закончил Куземкин. - Вам слово, товарищ Сопронов.
- Я, Дмитрей Дмитревич, слова у тебя отнюдь не просил и доклада ставить не собираюсь!
Люди напряженно затихли. Слышно было, как у реки крякали в разных местах сразу три дергача. "Ничего себе", - подумал Микулин и поглядел в сторону следователя. Скачков пошептал что-то на ухо Куземкину. Встал со скамьи, вроде бы спокойно произнес:
- Не будем, товарищи, терять время, приступим к обсуждению главных вопросов. Доклад сделает сам предрик товарищ Микулин…
Микуленок не ждал такого поворота, но делать было нечего. Он поднялся и согнал под ремнем складки на гимнастерке. Откашлялся. Приготовился говорить про заем и шесть сталинских условий. Следователь как раз убежал по срочной нужде, а тут и появился у всех на виду Евграф Миронов. Микулин испугался.
Евграф пробирался в толпе, через ряды скамеек, прямо к президиуму. В руке его белела бумага.
- Таскать, что у тебя, Евграф Анфимович? - не растерялся Митька Куземкин.
- У меня, Митрей Митревич, личное заявление! Вот, прошу разобрать…
- Заявленье принесешь завтре в контору.
- Нет, прошу разобрать на общем собранье. - Евграф повернулся к народу.
- Разобрать! - выкрикнули из толпы.
- Пусть зачитает.
- Говори, говори, Евграф Анфимович, не стесняйся.
- Да я что? - смутился Евграф от общего к нему внимания. - Мое дело не к спеху, можно и после. Я, значит, одно прошу…
Поднялся шум. Предрик Микулин тщетно пытался взять себя в руки. Митька Куземкин начал вслух зачитывать мироновскую бумагу:
- Тише, товарищи! Читаю. "На общее собрание колхоза "Первая пятилетка" от Миронова Евграфа, гражданина деревни Шибанихи Ольховского сельсовета. Заявление. Прошу убедительно колхозников поставить меня… - Митька запнулся и даже глаза вытаращил -… в шибановские пастухи. Как не имею пропитанья себе и своему семейству, а пастух Гуря скот пасти не желает и уговор с обществом хочет расторгнуть. Прошу в просьбе не отказать. К сему Миронов".
У предрика Микулина отлегло от сердца, однако же собрание окончательно сбилось с правильного пути. Люди прослушали заявление Миронова, затаив дыхание. Первым очнулся Киндя Судейкин. Он хлопнул по колену своим картузом, в котором прятал когда-то микулинскую печать, утерянную в соломенных скирдах:
- Еграша, да ты што? Взаправду ли?
- Взаправду, Акиндин Ливодорович, взаправду. Мне по миру ходить не с руки…
Колхозники зашумели еще больше. Заговорили все сразу, не слушая друг друга. Бабы заохали: "Экой мужик да в пастухи, разве ладно?" - "А чево ему, бедному, делать, ежели все отнято?" - "Правда, правда, ведь ись-пить надо каждый день". - "Говорится в пословице, от сумы да от тюрьмы не зарекайся". - "А за што в тюрьму-то мужика упекли? Ведь не за што не про што".
- Надо бы, таваришы, Гурю-то сюды, - встал с места Новожил и обернулся к собранию, - ведь мы с им вон как рядились, с Гурей-то. По рублю с коровы да по пуду ржи, да по пирогу с каждого теленка, да по полтиннику с каждой ярушки.
- Гуря пасет худо, робятушки, - сказал Петруша Клюшин.
- Того и гляди, убежит в Ольховицу! - поддержал Савва Климов. - Нет, это не пастух для Шибанихи.
- Говорят, опеть звирь выходил прямехонько на коров, а Гуря сидит да сам с собой разговаривает. Лето добром не кончится…
- На медвидя-то надо бы идти всей деревней, облавой, по всем поскотинам. И пастуха надо другово. Ежели бы Миронов лето допас, дак разве худо бы? - произнес Жучок сиротским своим голосом.
- А чево нам Марья-то с Палашкой присоветуют? Где у тебя жен-чины, Евграф да Анфимович, пускай скажут свое согласье.
Евграфовых женщин на собрании не было.
Микуленок сидел как на шильях. Он глядел то на людей, то в сторону конторских дверей, куда убежал Скачков. Куземкин тоже озирался по сторонам. Один Игнаха Сопронов ухмылялся про себя и сидел за столом недвижно. Но вот, наконец, появился Скачков и сразу взял быка за рога:
- Продолжаем, товарищи! В чем дело, Куземкин? Почему сорван доклад?
- Доклад, товарищ Скочков, таскать, не сорван. Обсуждаем заявленье Миронова…
- Ой, вы лешие! - кричала в задних рядах Самовариха. - Разве вы не лешие, наладились до утра сидить! А ковды спать-то будете? Ведь и вчерась тучи ходили по небу…
- А вот у Васьки Пачина сварьба ишшо будет. Так уж заодно бы опеть ночь не спать.
- Это кому как.
- Иных и близко не пустят, на сварьбу-то.
- Так будем или не будем Евграфово заявленье-то обсуждать?
- Евграфа надо не в пастухи ставить, а в бригадиры, - сказал Савватей Климов.
- Нет, прямиком в колхозные председатели, это будет ишшо лучше! - крикнул Иван Нечаев. - У него бы уж не стали спать в сенокос до обеда.
- Забегали бы, - согласился с Нечаевым Киндя Судейкин. - А что, робятушки. Вот возьмем да и поставим его в председатели! Хватит Митьке сидеть на должности, пускай травы покосит хоть по один сенокос!
Что тут поднялось на шибановском общем собрании, Скачков не слышал. Он отлеживался на Кешиной, вернее, на мироновской, печи. Кричали, говорили все сразу.
Зырину велено было писать протокол честно и благородно.
- Ты, Володя, записывай, записывай все реплики, не выбирай, которые тебе нужнее. Не пропускай слова-ти, пиши подряд!
Евграф спутал своим заявлением все собрание и убежал от стыда домой. Пришлось голосовать несколько раз. Зырин считал голоса. Появившийся Скачков пошептал что-то Микулину на ухо, а сам снова исчез. Игнаха Сопронов за все собрание не проронил ни слова. Собрание гудело как потревоженный мышами улей. Под конец сняли Митьку Куземкина с председателей и единогласно проголосовали за Евграфа Миронова.
V
Кеша зажег в конторе семилинейную лампу. Президиум собрался около Кешиного огня.
- Ну, Куземкин, был бы ты кулацкого роду, уж ты бы у меня повертелся, поежился бы… Скормил бы я тебя заживо кэпэзовским клопам! - слезая с печи, сказал Скачков. - А то бы и в Вологде…
- Таскать, за что, товарищ Скочков? - обиделся и так обиженный Митя.
Сопронов съехидничал нахально и смело:
- За старое, за новое и за три года вперед!
Следователь прищурился теперь уже на Игнаху. Усы у него дергались:
- А за срыв доклада и всех вопросов всурьез поговорим на бюро! Где протокол?
Следователь взял бумагу от Зырина и спрятал в полевую сумку.
- Можете все идти! А ты, Куземкин, останься.
Скачков опять побежал в определенное место. Народ уже разошелся, один Миша Лыткин пытался убрать в избу стол и скамейки.
Игнаха, ни слова не говоря, ушел вместе со счетоводом. Микуленок вступился за Куземкина, когда Скачков опять начал ругать Митьку:
- Доклад сорван Сопроновым! Дмитрий Дмитриевич тут не виноват.
- А кто до голосованья дело довел? Ты или он?
- В этом вопросе я виноват, - сказал предрик. - Не надо было Евграфа к столу допускать.
- Мы с тобой оба на бюро будем оправдываться! Нам этого не миновать, Микулин.
- Ничего, как-нибудь отчитаемся.
- Вот и отчитывайся! - рассвирепел следователь. - И тут без меня разбирайся. Куземкин, мне срочно подводу, еду в Ольховицу! Отравил ты меня на данное время…
- Таскать, в Ольховице нонче фершала нет! - засуетился председатель колхоза. - Акушерка за фершала.
- Хоть фельдшер, хоть акушерка, а ты запрягай! Твои грибы меня совсем доконали. Да и тебе они дорого встали. Как называются?
- Обабки, товарищ Скочков!
- Вот эти обабки нас с тобой и довели до провала…
Митька убежал запрягать. Микулин не стал прятать усмешку, а Скачков это заметил:
- Тебе, Микулин, хиханъки-хаханъки, а мне не до этого. Оставайся, а я поехал. Провалишь заем, и пеняй тогда сам на себя. Перед райкомом отвечать не мне, а тебе. Кролиководство тоже висит на тебе и шесть условий товарища Сталина…
Микулин не стал спорить со следователем.
Митька вскоре подъехал на евграфовой Зацепке в роговском тарантасе. Скачков схватил вожжи и был таков.
- Повозку оставлю у Веричева! - послышалось напоследок.
- Чем ты его накормил? - со смехом спросил Микулин.
- Да мамка обабков с картошкой нажарила. Он целую сковородку один оплел. Вот и пробрало. Октябрьская революция в брюхе-то…
- Моя матка тоже обабки жарила, а вишь, ничего.
- Ты, Николай Николаевич, таскать, местный, у тебя, таскать, брюхо крепкое! - слегка сподхалимничал Митька.
- В наших условиях и голова должна быть крепкая, не то что брюхо. Крепче церковного колокола, учти это, Дмитрий Дмитриевич, на будущее.
- Когда мне Евграфу дела-то сдавать?
Но предрик Микулин ничего не хотел говорить ни про Евграфа, ни про Палашку, ни про дочку Марютку. Он запретил рассказывать про них даже собственной матери.
- Все вопросы, таскать, утром решим, товарищ Куземкин.
- Верно! Утро вечера мудренее, кобыла мерина ядренее.
Они расстались посреди безмолвной шибановской улицы. Уже начинали горланить петухи. Комары перед утром особенно кровожадничали. Они лезли и в нос и в уши, погибая десятками от шлепков. С отъездом Скачкова Митька совсем перестал тужить. Наоборот, сейчас он вдруг почувствовал радость и облегчение. Словно скинул с плеч многопудовый мучной куль. "Хм, - размышлял он. - Был бы я кулацкого роду… Может, сам ты, дристун, и есть кулацкого роду! Придется посылать Кешу за тарантасом в Ольховицу".