Есть единицы сумасшедших, носителей ключей. Они свободно перемещаются между мирами. Они поражают окружающих своими светящимися глазами, своими неожиданными идеями. Все годы, что я была потеряна для нашего мира, я так завидовала им… Я не забывала о тебе и мире нашего счастья, помнила, тосковала, но… не считала себя в праве, возможности не видела вернуться обратно. Мой ключ не был потерян. Он был спрятан в глубине души. Место, где я схоронила его, горело и пульсировало, но я не хотела позволить себе воспользоваться им.
Ты знаешь, друг, я встретила мужчину с такой же тоской в глазах и горячим пульсом в груди. Там, в его тайном мире, осталась сказочная музыка. И он, не имея к ней доступа, скучал и метался.
Наверно, я так бы и не нашла пути назад, если бы не дети. Много лет я наблюдала за нашими детьми, пытаясь понять, где же черпают они эту бесконечную игристую энергию. Пока не подсмотрела тайком за самой маленькой. Как тихонько, на цыпочках возвращается она из мира своих детских тайн, меняя на ходу выражение глаз. Эти милые глазки цвета шоколада еще хранили глубину мудрости, но уже быстро сменяли ее на младенческую бездумность.
И я вспомнила! Я дрожащими руками достала из глубин себя свой заветный ключ. Я вернулась домой. Я нашла наш луг и нашу иву. Мой мужчина недолго удивлялся моим частым отлучкам. Пробравшись тихонько за мной до дверей в мой мир, он обнаружил дверь по-соседству. Резную деревянную дверь, к которой подошел ключ, жгущий его душу. Я заглянула в ту дверь. И краем глаза, увидев роскошный белый рояль, поняла, что он тоже вернулся домой.
А ты, мой дорогой воображаемый друг, ждал меня. Терпеливо тосковал, подходил к двери, трогал фигурную ручку. Вот мы и встретились. Здравствуй. Прости, что так долго шла к тебе. Я заблудилась в пути, я не знала дороги. Не плачь, душа моя, я здесь теперь, с тобой. Я обещаю тебе, мы больше никогда не расстанемся. Я не откажусь больше от наших радуг, от брызг нашего задорного ручья. От бесед с травой на лугу, от неба, дарующего сказочные сюжеты. Только знаешь что? Помнишь, путешествуя по нашему миру, мы видели замурованные двери? Кажется, я знаю, куда они ведут. Давай откроем их? Наш мир станет счастливее.
Вот смотри, эта дверь, покрытая звучащими рунами, ведет в мир моего мужчины. Эта, со странными знаками волшебного языка, – в мир премудрости моего старшего сына. Вот еще одна, оттуда звучит смех, я знаю этот голос. Это мой вечно светящийся веселостью средний сын. А из этой двери слышно нежное пение, там живет моя старшая дочь. А вот еще одна дверь, потрогай ее, она теплая. Это дверь в мир моего младшего сына. И еще одна, вон там, за кленом, видишь? Ты видишь этот свет, струящийся из нее? Там моя младшая дочь. Давай откроем эти двери. Откроем доступ в их миры нашим фантазиям, а к нам – их музыки, размышлений, смеха, напевов, любви и света.
Знаешь, когда-то давным-давно я выдумала реальный мир, из которого не было мне хода домой. Тот мир казался мне серым и колючим, мне было там тоскливо и одиноко. Я рвалась к тебе и не знала дороги. Сейчас я думаю, что тот мир, условно называемый реальным, не так уж плох. Просто нельзя же быть счастливым, потеряв дорогу домой.
Лель Малахи
"По ту сторону мысли"
фрагмент книги, на правах анонса
Синий сон
Сначала вода подарила ему жизнь, а теперь она же пытается ее забрать.
Голубой – был его любимым цветом, вообще, все оттенки синего имели на него какое-то магическое влияние. Даже глаза в момент сильнейшего волнения становились синими, но сейчас этот цвет стал ему ненавистен.
Время текло, бежало, стояло или его не было вовсе, он не знал, для него все происходило мучительно долго, хотя он понимал, что, скорее всего, времени прошло совсем мало. Крик тонул в синеве и возвращался тихим эхом, взор блуждал вокруг и натыкался на гладь сине-голубой безграничной стены. И тишина… она давила на него, забиралась к нему под кожу и проникала в каждую клеточку тела. Когда волна первого липкого страха прошла, тишина стала пыткой. Если, закрыв глаза, от цвета можно было отгородиться, то от звенящей тишины укрыться было невозможно. Но даже не это так мучило… Мысли, мысли… Они оккупировали и осаждали его со всех сторон. Его собственные мысли! Сколько лет, искусно избегая и петляя, как заяц, он убегал от разговора с самим собой, глушил музыкой, блужданием по интернету, никчёмной болтовней и даже преуспел в этом нелегком деле. А теперь, когда все вокруг, как он думал, восстало против него, бежать было некуда.
Мозг разрывал безмолвный крик: "За что? Кто, властной и не– милосердной рукой, поместил его в этот синий кошмар? Почему это случилось именно с ним? Не честно! Слышишь, Ты, Имеющий надо мною власть! Это не честно! Я не могу выдержать этой пытки светом и тишиной!"
В очередном приступе паники он закричал в голос, извергая волны негодования и упреков, которые сливались в синие потоки, но, разрывая горло, они не пробивали жуткой тишины. Он бился в иступленном гневе, обвиняя, предъявляя претензии и требуя отчета. Не забыл никого: родители, друзья, начальство, жена, обстоятельства, сама жизнь… А когда силы иссякли, эпизоды его жизни, как кинолента, медленно закрутились перед глазами.
Друг рассказывает ему об очередной возможности быстро разбогатеть, он, не вникая в подробности дела, не взвесив и не выслушав советов, покупает кучу акций и прогорает. Столько лет он винил друга, прекратил с ним общаться, навеки заклеймив авантюристом. Сейчас, просматривая это кино, как бы из зрительного зала, он видит совсем другую картину. Это было его решением. От начала до конца. Он решил выслушать друга, он решил дать судьбе этот шанс, и он, он сам, решил отнестись к неудаче как к грандиозному провалу. В то время в классе его дочери умер мальчик от дифтерии. Дочка сидела с ним за партой и не заразилась. Но отец не ликовал по поводу ее чудесного спасения, он переживал потерю денег и надежды…
Память уводит его в еще более глубокое прошлое. Та девушка с каштановыми локонами была его первой любовью. И теперь, пережив женитьбу и развод, когда первые седые пряди намекают на мудрость, он все еще вспоминает о ней. Вспоминает и не может простить. Он ушел с лекций, чтобы встретить ее с тренировки, и, проходя мимо их любимого кафе, увидел ее с другим. Они смеялись, обсуждая что-то интересующее их обоих, и не заметили его. Он расстался с ней без объяснений, всю жизнь обвиняя ее в несложившейся семье, в холодном своем одиночестве. Сейчас, глядя на оскорбленного юнца, он ясно увидел, как тот принимает решение пропустить лекцию… не с целью порадовать любимую, а с целью проследить, как он получает подтверждение своим подозрениям и как решает не дать ей шанса объясниться. Брак без любви, развод, одиночество – не девушка с каштановыми локонами в ответе за них. Все это его собственный выбор. Плохой или хороший? Не было в его мыслях этих оценок. Простая констатация: это я так решил.
Он – лопоухий мальчишка, начитавшийся "Гиперболоида инженера Гарина". Только в техническом ВУЗе он видит продолжение своего увлечения. Только став инженером, он сможет воплотить свою мечту! Родители поддержали его в выборе профессии. Он им так и не простил, что не отговорили глупого восторженного юнца. Ведь они-то знали, что он, чистый гуманитарий, не сможет изобрести гиперболоида и протухнет в скучнейшем исследовательском институте. Почему они не развивали его творческий потенциал, почему не отправили в литературную студию? Они, верно, не ценили его и не видели его зарождающегося таланта! Сейчас из своего неожиданного зрительного зала он видел своих родителей. Они, не имевшие возможности реализовать свои юношеские мечты, не захотели вставать на его пути. А он сам огнем собственного молодого сердца сделал свой выбор. И он же принял решение в этом выборе разочароваться. А ведь Петька – однокурсник и троечник, не побоялся уйти с завода и блистает сейчас на поп-сцене, а Маринка, оттрубив пять лет в одном с ним институте, создала фонд поддержки молодых изобретателей, вот где ее инженерное образование пригодилось! Это же только его собственный выбор: прозябать на нелюбимой работе!
А вот… и так, кадр за кадром, выплывали сцены его жизни. И каждый раз именно от его реакции на ту или иную ситуацию, на те или иные поступки окружающих, его собственные выборы и поступки, связанные с этими реакциями, приводили к тому результату, который он имел на тот момент. Ни друг, ни девушка, ни родители не были ответственны за то, что он сделал со своей жизнью. Они, как игроки на поле, сделали свою подачу, а он уже решал, принять мяч или отбить.
Глаза его внезапно вспыхнули ярко-голубым светом. "Я – вершитель своей жизни! Только мой выбор создает будущее! И только я могу изменить свое настоящее!" Яркий луч теплого золотого утра вырвал его из голубой тюрьмы… Человек проснулся.
Смутьян и радость
Я люблю горы. Не те высокие заснеженные вершины, которые покорить считается геройством и подвигом, а те, по которым можно пройти ногами. Идти и чувствовать жар, исходящий от камня, дыхание земли. Подниматься ввысь вместе с горой, спускаться в расщелины, зависать на маленьком плато над пропастью и знать, что ты и эта каменная глыба – одно целое. А поднявшись на ее вершину, лечь навзничь, раскинуть руки и отдать ей свою усталость, кутаясь в тепло ее каменистого тела. Вершины до тысячи метров – моя личная слабость. Камень умеет говорить, отзывается на любое твое прикосновение как чуткий и заботливый друг.
Камень… Он лежал в пыли на дороге уже много дней. По дороге ходили ноги, лапы, тащились хвосты, иногда скользили тела, а он так и лежал один на отшибе в маленькой ямке, рядом с березой.
Камень был неместный, совсем непохожий на другие камни в этом крае. Но дорожная пыль так въелась в его бока, а ямка так тщательно укрыла его донышко, что все вокруг принимали его за простой обычный придорожный булыжник, да, собственно, и не глядел на него никто. Когда-то много дней назад ноги пинали его по бокам, если спотыкались, лапы переворачивали в поисках пищи, еще больше покрывая его грязью и пылью, а хвосты просто скользили, игнорируя. А потом камень попал в свою ямку, да так и остался в ней. День проводил, слушая и наблюдая, а ночь – размышляя и вспоминая прошлое.
Кто сказал, что камни не говорят? Наш камешек был знатный болтун, любил порассуждать да поразмышлять, вот только собеседников никак не мог найти. Камни – они ж народ степенный, неторопливый, обстоятельный; а куда торопиться… жизнь вековая слишком длинна, чтобы суетиться по пустякам. Бывало, по молодости, начнет наш камень траве рассказывать, что да как, так пока до середины дойдет, трава уже выросла и завянуть успела. Поэтому подружился он с ветром да ямкой, в которой лежал. Только они одни и могли слушать его неторопливый рассказ. А ветер еще и дополнял, так как летает он повсюду и, хоть и легкомысленный парень, да видит много.
Вот и сейчас завел камушек рассказ-воспоминание.
"В одном благородном, скажем больше, царском, семействе, где свято блюли традиции своей страны. Где каждый знал свое место в семье и в стране. Где Закон и соблюдение были превыше всего, а скромность почиталась. Вот в такой высокородной семье появился смутьян и революционер (так как камень давно путал давно и недавно, время то свое, то история эта могла случиться в любой стране и в любой эпохе).
Отпрыск благородного семейства, принц крови, первую половину своей жизни провел тихо и незаметно. Сидел в своем дворце, изучал старинные книги, внимал старейшинам и подавал все признаки будущего хранителя традиций и благоразумного царя. Пока однажды ни решил он совершить путешествие по своей стране. Долго он странствовал и многое повидал, а вернувшись, снял царские одежды, взял в руки посох и ушел навсегда из отчего дома. "Что ты делаешь?! Ты ведь наследник престола!" – кричали ему вслед.
"Есть более достойные меня", – отвечал он.
А речи, какие теперь речи он вел… Они приводили в ужас мирное, безропотное население страны. Говорил он о том, что облака на небе рассказывают каждому, кто умеет видеть, истории. О том, как улыбки и веселые песни помогают вырастить отличный урожай. О том, что любой человек на земле достоин самого лучшего, и каждый является творцом собственного мира. "Ты попираешь традиции своими речами!" – кричали ему.
"Нет! Я лишь хочу возродить ту радость, которая жила в них раньше!" – отвечал он. Он заставлял людей поднимать глаза к небу, учил слушать ветер и видеть красоту в капле воды. "Радость, я несу людям радость," – говорил он. "Ты нарушаешь налаженный уклад жизни!" – обвиняли его. "Я хочу, чтобы традиции и обряды не висели как кандалы и оковы. Радость в соблюдении и соблюдение с радостью – моя цель. Каждый человек – это целая вселенная, каждый – сотворец с Творцом и каждый, вместе с Ним, ответственен за этот Мир. Я хочу, чтобы мой народ понял, что Закон, которому учат старейшины, – есть истина, и что эта истина может приносить истинную радость!" – твердил он.
"Но тогда любой возомнит себя богом и никто не захочет соблюдать порядок! Народом надо управлять и не давать ему задумываться и мечтать. Ты мутишь умы!" – возмущались старейшины.
"Вы же учите порядку, я хочу, чтобы жители нашего царства понимали, как важен внутренний порядок, понимание своих поступков и эмоций, тепло сердца и любовь ко всему живому. Тогда внутреннее содержание наполнит внешнее, прольется свет изнутри и осветит все вокруг. Разве не это написано в наших мудрых книгах?" – спрашивал он.
"Ты – глупец и слишком самонадеян. Сначала создают форму и лишь потом наполняют ее содержанием", – отвечали ему…
– Вот я – сплошная форма, – вдруг прервал свой рассказ камень, так и не дав нам шанса узнать, чем кончился высокоученый спор, – а ты, ветер, – сплошная бесформенность, прям летающий дух какой-то. Ветер же в ответ только ласково облетел своего друга и теплым дыханием согрел его каменные бока.
Шло время, споры вокруг нашего героя не утихали, а разгорались, так как нашел он все-таки своих последователей. Пробудил в них радость к жизни, умение находить в себе тот луч света, что освещает все вокруг. С тех пор жители царства разделились на две дружных, дополняющих друг друга группы, одни создают форму, готовя ее к принятию Света, а другие ищут Свет внутри себя.
– А ведь правы обе стороны, – задумчиво протянул камень… Но мне, с высоты опыта моего многовекового, милее те, кто совместил в себе обе половины.
И вновь погрузился в свои неспешные размышления.
Солнце почти зашло, а я продолжаю лежать на остывающих камнях и смотреть в небо. Цвет и рисунок его меняется, становясь более вязким и насыщенным. Последние капли тепла покидают каменные тела, и все готовится к ночи. Пора уходить к людям в жилища. Я поднимаюсь и медленно спускаюсь вниз в долину, унося с собой новую историю, новое Знание, и долго еще шепот камня слышен в тишине ночи.
Разговор
Кап. Кап. Тишина. Вздох.
Кто здесь? Ах, да это я. Только я – и больше никого.
Кап. Кап. Темнота, кругом темнота. Темнота – это отсутствие света. Свет… Ха, я здесь неимоверно долго, так долго, что я не помню, что это.
Кап. Кап. Звук. Сейчас звук давит на мозг. Монотонное "кап" сводит с ума. Правда, порой мне удается медитировать под него. И тогда приходят они.
Они – это мысли. Мысли, хм, сначала они роились, как пчелы, толкались, мешали друг другу и мне. Казалось, они везде: в теле, в пространстве, под кожу лезли, как истеричные тетки, метались сумасшедшими белками с пеной у рта.
Когда первая мыслительная атака прошла, со штыками на меня набросились чувства. Обострилось все. Звук достиг своей верхней границы человеческого диапазона и вырвался за его пределы. Обоняние усилилось так, что воздух разложился на молекулы запаха. Осязание перешло на уровень клеточного восприятия. Телом стало все пространство, и все пространство ожило и чувствовало, как тончайший сенсор.
И только зрение и вкус молчали, они испуганно свернулись где-то и молча ждали, когда эта дикая какафония вокруг угомонится.
Кап. Звук, разорвавший сознание, утихомирил все. Наступила тишина. Молчало все: тело, разум, душа, пространство вокруг. Тишина принесла покой. Покой дал сил, чтобы открыть глаза. Темнота, она приятна глазам, успокаивающе баюкает бархатная темнота. Темнота – сейчас друг. Я расслаблюсь и засыпаю.
Кап. Кап. Кап. Толчок внутри меня будит. Я чувствую, что пора. Темнота – это отсутствие света. Мне необходим свет, немедленно, сейчас же, иначе будет поздно. Чувства снова обострились, но выровнялись, как дружная команда, и потянули тело. Появилось шестое чувство, знание, что надо двигаться в определенном направлении и с определенным ритмом. Толчки, толчки. Вокруг меняется что-то – что-то, что помогает мне двигаться. Я подчиняюсь и внутреннему чувству, и внешним проявлениям.
Кап. Кап. Минутное озарение – и я вспоминаю все. Кто я, зачем я здесь, куда я двигаюсь, и что это было уже не единожды, и что снова предстоит пройти весь путь и выполнить… что?
– Здравствуй, – улыбаясь, мягко сказал первый.
– Привет и тебе, – небрежно кинул второй.
– Поговорим, или ты снова уйдешь, бросив пару слов? – спросил первый.
– Тысячи лет ведем мы этот разговор, а ты все никак не успокоишься. Вот скажи, что изменилось за это время? Они – что, резко поумнели? Стали более внимательны к себе? Более великодушны или, как ты там утверждаешь, милостивы? Нет, нет и еще раз нет! Эти новые совсем забыли, кто они. Его хваленая свобода выбора окончательно свернула им мозги. Впрочем, мне это только на руку. Одно плохо: скучно стало, – второй с разбегу кинулся в разговор.
– Погоди, погоди, ишь, разошелся, – прервал его первый, – скучно ему, а кто придумал под мои помыслы маскироваться? А кто сомнение возвел в абсолют, и только на нем одном запутывает так, что диву даешься? Ты разошелся, брат, не на шутку, и мне порой становится нелегко найти в них каплю любви хотя бы к чему-нибудь, я уж молчу про себя и про Него.
– Ага! Так значит, все-таки я был прав все эти долгие века. Теперь ты видишь, что они рождаются, пусть и невинными милашками, но все равно с испорченными мыслишками. И чем дальше, тем легче им вложить в голову, что живут-то один раз, и нет никого превыше их в этом мире.
– И снова я не могу с тобой согласиться, – все так же мягко говорил первый, – ты замечательно ведешь свою партию, показываешь им, насколько хрупко все и от них не зависит. Да только не видишь, какое количество сильных сердец пришло в это время. Насколько дух веры в Него проник внутрь, в сердца их, как ищут они себя в Нем и Его в себе. Насколько свободны они, насколько терпеливее и добрее стали.
– Что?! Ты рехнулся, брат мой?! Что ты несешь?! Такой извращенной и изворотливой логики, как у этих, я не видал еще. Толерантная слабость – это твое терпение? Новые мощные виды оружия – это твое добрее? Очнись и признай уже, что второй раз вы с Ним ошиблись тоже.