к тому времени пробило 9 вечера, и прогулка до ночлежки заняла у меня еше час. я проходил мимо хорошо одетых, глупых на вид людей. один раз меня чуть не переехал какой–то злюка в черном кадиллаке. уж и не знаю, какого рожна он злился. может, из–за погоды. жаркий день стоял. дойдя до ночлежки, пришлось переть по лестнице пёхом, поскольку лифт располагался в аккурат возле хозяйкиной двери, и хозяйка постоянно с ним еблась: то медяшку драит, то просто шпионит, задница.
доверху - 6 этажей; взобравшись, я услышал из своей комнаты хохот. Линда, сука, не слишком долго меня дожидалась. ладно, жопу надеру и ей, и ему. я открыл дверь.
там сидели Линда, Лжини и Ева.
- Дорогулечка! - сказала Линда. она подошла ко мне. разоделась - даже напялила высокие каблуки. языком чуть ли не гланды мне достала, когда мы поцеловались.
- Джини только что получила первое в жизни пособие, а Ева уже давно на нем сидит! это и празднуем!
портвейна - хоть залейся. я зашел, принял ванну, а потом вышел в одних трусах. мне всегда нравится ногами щегольнуть. у меня - здоровеннейшая, мощнейшая пара ног, что я только видел на мужиках. остальной я много собой не представляю. и вот я сел в своих рваных трусах и задрал ноги на кофейный столик.
- ёбть! поглядите только на эти ноги! - сказала Джини.
- ага, ага, - поддакнула Ева.
Линда улыбнулась. мне нацедили вина.
сами знаете, как оно бывает. мы пили и болтали, болтали и пили. девчонки сгоняли еше за пойлом. еше поболтали. стрелки описывали круг за кругом. вскоре стемнело. я уже пил в одиночестве, не снимая драных трусов. Джини ушла в спальню и вырубилась на кровати. Ева отключилась на кушетке, а Линда - на маленьком кожаном диванчике в коридоре перед ванной. я по–прежнему не мог понять, почему тот мексиканец захлопнул передо мною борт. я был несчастен.
я зашел в спальню и забрался в постель к Джини. крупная она была женщина - и голая. я начал целовать ее груди, впиваясь в них.
- эй, ты чего делаешь?
- делаю? собираюсь тебя выебать!
я вложил палец ей в пизду и подвигал им взад–вперед.
- я тебя сейчас выебу!
- нет! Линда же меня убьет!
- она не узнает!
я влез на нее и МЕДЛЕННО МЕДЛЕННО ТИХОНЬКО так, чтобы не лязгнула ни одна пружина, чтобы ни звука, скользнул им внутрь–наружу внутрь–наружу МЕДЛЕННО-МЕДЛЕННО так, что когда кончал, то думал, что не кончу никогда. лучшая ебля в моей жизни, и когла я подтирался простынями, мне в голову пришла мысль - может быть, человечество столетиями неправильно ебется.
потом я ушел, сел в темноте, еше немного выпил. не помню, сколько я так просидел. но выпил довольно много. потом пошел к Еве. к Еве, что на пособии. эта была жирной, слегка морщинистой, но у нее были очень сексуальные губы, непристойно сексуальные губы просто, аж противно. я начал целовать этот ужасный и прекрасный рот. она совершенно не противилась. раздвинула ноги, и я вошел. свинья она была порядочная - пердела, хрюкала, сопела и елозила подо мной. кончил я не так, как с Джини - долго и трепетно, - а плюх–плюх, и баста. я встал с нее, и не упел еще отойти к своему креслу, как она уже храпела вновь. поразительно - ебется, как дышит - и все ей до лампочки. каждая тетка ебется чуточку по–другому: потому–то мужику и нет покоя, тем они его и ловят.
я сел и еше выпил, размышляя о том, как этот вонючий сукин сын, что бортом командовал, со мною поступил. вежливость не окупается. потом начал думать о пособии по безработице. интересно, можно ли неженатым мужчине и женщине на него записаться? нет, конечно. они должны сдохнуть от голода. а любовь тут - какое–то непристойное слово. но именно это между нами с Линдой и происходит - любовь. поэтому мы и голодаем вместе, пьем вместе, живем вместе. что означает женитьба? женитьба означает освященную ЕБЛЮ, а освященная ЕБЛЯ всегда и в конечном итоге, неизменно становится СКУЧНОЙ, превращается в РАБОТУ. однако именно этого хочет мир: какого–нибудь нищего остолопа, загнанного в капкан и несчастного, да еще и с работой. ну его в жопу, я уж лучше в трущобы перееду, а Линду к Большому Эдди переселю. Большой Эдди - идиот, но, по крайней мере, одежды ей купит, а живот стейками набьет: это гораздо больше того, на что способен я.
Буковски - Слоновья Нога, продрочка общества.
я прикончил пузырь и решил, что мне нужно поспать. завел будильник и влез к Линде. та проснулась и начала об меня тереться.
- ох черт, ох черт! - говорила она. - прямо не знаю, что со мной такое!
- чё такое, малышка? ты не заболела? может, в больницу позвонить?
- ох, да нет же, черт, у меня просто ГОРИТ все! ГОРИТ! У МЕНЯ ГОРИТ ВСЕ!
- что?
- я же сказала, у меня все горит внутри! ТРАХНИ МЕНЯ!
- Линда…
- что? что?
- я так устал, я не спал две ночи, на этот Рабочий Рынок ходил и обратно, 32 квартала по такому пеклу… бесполезно, работы нет. устал, как выебанная срака.
- я тебе ПОМОГУ!
- ты это о чем?
она наполовину сползла с кушетки и начала сосать мне пенис, я застонал от усталости:
- милая, 32 квартала по жаре… я весь выгорел.
она продолжала стараться. у нее был не язык, а наждак, и она знала, как с ним обращаться.
- милая моя, - сказал я ей, - я - социальный ноль! я тебя не заслуживаю! смилуйся, пожалуйста!
как я уже сказал, у нее хорошо получалось. некоторые могут, некоторые - нет. большинство знает просто старомодный отсос. Линда же начала со ствола, с левой стороны, от него перешла к яйцам, затем от них снова к стволу, туда, где волос меньше, изумительно энергично, НИ РАЗУ НЕ ДОТРОНУВШИСЬ ДО САМОЙ ГОЛОВКИ, НИ РАЗУ. в конце концов, она заставила меня стонать так, что потолок качался, и рассказывать всевозможные враки про то, что я ей сделаю, как только окончательно поставлю свою жопу на ноги и перестану богодулить.
затем она кончила и взялась за мою головку, обхватила ртом мой хуй примерно на треть, чуть–чуть сдавила и соснула, по–волчьи так прошлась зубами, и я кончил СНОВА - уже в четвертый раз за эту ночь. меня вывернуло полностью. некоторые тетки знают больше, чем вся медицина.
когда я проснулся, все они уже встали и оделись: выглядели они хорошо - Линда, Джини и Ева. они пихали меня пол одеялом и хохотали:
- эй, Хэнк, мы живого пошли искать! и нам похмелиться нужно! мы булем у Томми - Хай!
- ладно, ладно, до свиданья!
они ушли, виляя жопами в дверях.
все Человечество обречено.
я уже совсем было заснул, как зазвонил внутренний телефон.
- ну?
- мистер Буковски?
- ну?
- я видела этих женшин! они вышли из вашей комнаты!
- откуда вы знаете? у вас в доме 8 этажей, и на каждом - десять–двенадцать комнат.
- я знаю всех своих постояльцев, мистер Буковски! у нас тут все - уважаемые рабочие люди!
- да?
- да, мистер Буковски, я этим домом управляю уже двадцать лет, и никогда, никогда не видела такого безобразия, которое у вас творится! у нас всегда тут уважаемые люди жили, мистер Буковски!
- ага, они такие уважаемые, что каждые две недели какой–нибудь сукин сын влезает на крышу и ныряет вниз головой прямо на цементный козырек вашего подъезда, между этими вашими фальшивыми кактусами в кадушках.
- у вас есть время до полудня, чтобы выехать, мистер Буковски!
- а сейчас сколько?
- восемь часов.
- благодарю вас.
я повесил трубку. нашел алку–зельцер. хлебнул из грязного стакана. потом нашел вина на донышке. раздвинул шторы и выглянул на солнце. мир суров, в этом ничего нового, но трущобные ночлежки я ненавижу. мне нравятся маленькие комнатки, местечки, от которых можно как–то отбиваться. женщина. выпивка. но никакой ежедневной работы. именно это у меня никак не срасталось. я недостаточно умный. я уже подумывал прыгнуть из окна, но никак не мог себя заставить. вместо этого оделся и спустился в Томми - Хай. девчонки ржали за дальним концом стойки с двумя какими–то парнями. бармен Марти меня знал. я отмахнулся от него. денег нет. сел просто так.
передо мной возникли скотч с водой, записка:
"увидимся в Тараканьем Отеле, комната 12, в полночь, я сниму нам комнату.
люблю. Линда."
я выпил, что налили, потом убрался с дороги, зашел в полночь в Тараканий Отель, и портье сказал:
- ничего не выгорит. никакая комната 12 ни на какого Буковски не записана.
я вернулся в час. весь день я просидел в парке, всю ночь, просто сидел. то же самое:
- никакая комната 12 для вас не зарезервирована, сэр.
- а какая–нибудь вообще комната для меня зарезервирована либо на это имя, либо на имя Линды Брайан?
он проверил свои журналы.
- ничего, сэр.
- вы не возражаете, если я загляну в комнату 12?
- там никого нет, сэр. я ж вам сказал, сэр.
- я влюблен, чувак. прости. но пожалуйста, дай мне туда заглянуть!
он одарил меня одним из тех взглядов, что обычно приберегают для идиотов 4‑го класса, и швырнул ключ.
- чтоб через 5 минут - обратно, иначе у тебя будут неприятности.
я открыл дверь, зажег лампочки - "Линда!" - тараканы, завидев свет, удрали под обои. их тут были тысячи. когда я выключил свет, было слышно, как они выползают обратно. сами обои казались одной огромной тараканьей чешуей.
на лифте я спустился назад, к портье.
- спасибо, - сказал я, - вы были правы, в комнате 12 никого нет.
впервые в его голосе мне послышалась какая–то доброта:
- извини, старик.
- спасибо, - ответил я.
выйдя из отеля, я повернул налево, то есть на восток, то есть в трущобы, и пока ноги мои медленно несли меня туда, я спрашивал себя: почему люди лгут? теперь я уже больше себя не спрашиваю, но помню до сих пор, и теперь, когла мне лгут, я это почти знаю, не успевают они еше закончить. но до сих пор я не настолько мудр, как тот ночной портье в тараканьем отеле, который знал, что ложь - повсюду, или как те люли, что ныряли вниз мимо моего окна, когда я хлебал портвейн теплыми лос–анжелесскими деньками через дорогу от парка Мак - Артура, где до сих пор ловят, убивают и едят уток, да и людей тоже.
ночлежка по сих пор стоит на месте, и комната, где мы жили, - тоже, и если захотите как–нибудь поглядеть, заходите, я вам ее покажу. правда, едва ли в этом есть какой–то смысл, разве нет? лучше просто сказать, что как–то ночью я выебал 3 теток, или 3 тетки выебали меня. пусть это и будет весь рассказ.
3 ЦЫПЛЕНКА
с Вики все в порядке. но хлебнули мы с ней достаточно. зависли на вине. на портвейне. женщина эта напивалась и начинала чесать языком, при этом изобретая про меня наимерзейшие гадости. да еше этот голос: нарочито пришепетывает, скрипучий, безумный, любого достанет. меня достал.
как–то раз орала она эти свои безумства, валяясь на раскладной кровати у нас в квартире. я умолял ее прекратить. но она не хотела. в конце концов, я просто подошел, поднял кровать с нею вместе и задвинул всё в стену.
потом отошел, сел и стал слушать, как она орет.
вопить она, однако, не перестала, поэтому я подошел снова и откинул кровать от стены. она лежала, держась за руку и вопя, что я ее сломал.
- рука у тебя не может быть сломана, - сказал я.
- сломана, сломана. ты, задрота склизкая, ты мне руку сломал!
я еше немного выпил, она же по–прежнему держалась за руку и хныкала. наконец, с меня хватило, и, сказав, что сейчас вернусь, я спустился вниз, вышел наружу и нашел за бакалейной лавкой какие–то старые деревянные ящики. выдрал из них крепкие хорошие дошечки, вытащил гвозди, вернулся в лифт и приехал обратно в квартиру.
потребовалось дощечки 4. я примотал их к руке, разодрав одно из ее платьев. на пару часов она успокоилась. потом все началось заново. я уже больше не мог. поэтому вызвал такси, мы поехали в больницу. как только такси отъехало, я снял дощечки и выбросил на улииу. затем они просветили рентгеном ей ГРУДЬ и залили руку в гипс. можете себе представить? наверное, если б она себе голову сломала, ей бы задницу просвечивали.
как бы то ни было, после этого она любила сидеть в барах и рассказывать:
- я - единственная женщина, которую сложили в стену вместе с кроватью.
в ЭТОМ я тоже был не очень уверен, но пускай себе болтает.
ладно, когда в другой раз она меня разозлила, я ей заехал по физиономии, но шлепок пришелся по губам, и я сломал ей вставные зубы.
я удивился, что зубы сломались, и сходил вниз, купил такого клея суперцемент и склеил ей эти зубы. некоторое время они держались, а потом однажды вечером она сидела и пила вино, как вдруг во рту у нее оказалось полно сломанных зубов.
вино оказалось таким крепким, что клей рассосался. отвратительно, пришлось новые доставать. как нам это удалось, я не очень хорошо помню, но она утверждала, что теперь похожа на лошадь.
обычно мы так вот ссорились, только немного выпив, и Вики утверждала, что я, когда пьяный, становлюсь очень мерзким, однако, я думаю, мерзкой становилась она. в любом случае, где–то посреди ссоры она вскакивала с места, хлопала дверью и неслась в какой–нибудь бар. "живого искать," как девчонки выражаются.
когда она ухопила, мне постоянно становилось не по себе. должен в этом признаться. иногда она не возвращалась дня по 2, по 3. и ночи. не очень хорошо так поступать.
однажды она вот так выбежала, а я остался сидеть, пить вино, думать обо всем этом. потом встал, нашел лифт и тоже поехал на улицу. отыскал ее в ее любимом баре. сидела, держала в руках какой–то лиловый шарфик. никогда этого лилового шарфика я раньше не вилел. скрывала от меня. я подошел и сказал ей довольно громко:
- я пытался из тебя женщину сделать, а ты просто блядина проклятая!
бар был полон. все места заняты. я поднял руку. я размахнулся. я сшиб ее тыльной стороной руки с этой чертовой табуретки. она упала на пол и заорала.
это происходило в дальнем углу бара. я даже не обернулся на нее. прошел через весь бар к выходу. и только там повернулся к толпе. было очень тихо.
- так, - сказал я. - если здесь кому–то не НРАВИТСЯ то, что я только что сделал, пусть хотя бы СКАЖЕТ что–нибудь…
стало еше тише, чем тихо.
я повернулся и вышел прочь. только я оказался на улице, как они залопотали и зазудели там, зазудели и залопотали.
ГОВНЯШКИ! ни единого мужика на борту!
…но, конечно же, она вернулась, ну и, короче говоря, как бы там ни было, сидим мы с нею как–то ночью, не так давно, пьем вино, и начинается та же самая свара. в этот раз я решил отвалить.
- Я, НА ХУЙ, ВЫЛЕЗУ ИЗ ЭТОЙ ДЫРЫ! - заорал я Вики. - Я БОЛЬШЕ НЕ ПОТЕРПЛЮ ТВОИХ ОСКОРБЛЕНИЙ!
она вскочила и загородила собою дверь.
- только через мой труп - вот как ты отсюда вылезешь!
- ладно, если тебе так хочется.
я ей хорошенько заехал, и она упала прямо на пороге. пришлось двигать тело, чтобы выйти.
я спустился вниз на лифте, чувствуя себя довольно неплохо. хорошая лихая увеселительная прогулка с 4 этажа. лифт был допотопной штуковиной в виде клетки и вонял старыми носками, старыми перчатками, старыми половыми тряпками, но в нем я чувствовал себя надежно и мощно - почему–то, - а вино скакало по мне во весь опор.
но потом я из него вылез и передумал. сходил в винную лавку. купил еше четыре бутылки вина, вернулся, снова проехал на лифте наверх. то же самое ощущение безопасности и силы. зашел к себе. Вики сидела на стуле и плакала.
- я вернулся к тебе, счастливица ты моя, - сказал я ей.
- ты сволочь, ты меня ударил. ТЫ МЕНЯ УДАРИЛ!
- хмм, - сказал я, открывая новую бутылку. - а еше будешь меня говном кормить, получишь больше.
- АГА! - завопила она. - МЕНЯ-ТО ТЫ УДАРИЛ, А МУЖИКУ ВРЕЗАТЬ КИШКА ТОНКА!
- НЕТ, БЛЯДЬ! - завопил я в ответ. - МУЖИКА Я БИТЬ НЕ СТАНУ! ТЫ ЧТО, ДУМАЕШЬ, Я СОВСЕМ СПЯТИЛ? ПРИЧЕМ ЗДЕСЬ ЭТО?
это ее чуток угомонило, и мы немного посидели, попили вино стаканами. портвейн.
потом она меня начала снова оскорблять, главным образом, заявляя, что я дрочу, пока она спит.
ладно б еше это было правдой, все равно ведь мое дело, прикинул я, а если нет, так она и ПОДАВНО рехнулась. она утверждала, что дрочу я в ванной, в чулане, в лифте, везде.
стоило мне выйти из ванны, как она туда забегала, типа:
- вот! Я ВИЖУ! ПОСМОТРИ, ВОТ ОНО!
- ты, ворона полоумная, это же просто налет грязи.
- нет, это МОЛОФЬЯ! это МОЛОФЬЯ!
или залетала, когда я мылся под мышками или между ног, и говорила:
- видишь, видишь, ВИДИШЬ! ты это ДЕЛАЕШЬ!
- ЧТО делаю? мужику уже что, ЯЙЦА себе помыть нельзя? это МОИ яйца, черт бы тебя побрал! мужику уже собственные яйца помыть нельзя?
- а что это за штука там торчит?
- мой левый указательный палец. а теперь ПОШЛА ОТСЮДА К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ!!!
или в постели, сплю себе крепко, как вдруг эта рука хватается за мой аппарат с прибором, мужики, дрыхаю себе посреди ночи, а тут эти НОГТИ!
- АХ-ХА! Я ТЕБЯ ПОЙМАЛА! Я ТЕБЯ ПОЙМАЛА!
- ворона ты полоумная, еше раз так сделаешь, и Я КЛЯНУСЬ, Я ТЕБЯ ПОРЕШУ!
- ПОЙМАЛА, ПОЙМАЛА, ПОЙМАЛА!
- да спи ты, ради бога…
так вот, в эту ночь, сидит она, значит, и орет, суходрочку на меня вешает. я сижу, пью себе спокойно вино, ничего не отрицаю. а она от этого еше туже заводится, злится.
и еше злее.
наконец, ей уж совсем невтерпеж стало, после всего этого базара про сухолрочки, то есть, про то, что Я, как предполагается, дрочу, а сейчас сижу себе спокойно и ей улыбаюсь, и она вскочила и выбежала за дверь.
пусть идет. я сидел и пил свое вино. портвейн.
то же самое пойло.
я обдумал эту мысль. хмм, хмм, так–так…
затем очень лениво я поднялся и съехал на лифте вниз. то же самое чувство силы. я не сердился. я был очень спокоен. просто та же самая война.
я прошел по улице, но в ее любимый бар заходить не стал. к чему ту же самую игру повторять? ты - блядь; я пытался сделать из тебя женщину. хуйня. через некоторое время мужик уже может выглядеть довольно глупо. поэтому я зашел в другой бар и сел на табурет возле двери. заказал себе выпить, отхлебнул, поставил стакан, и тут увидел ее. Вики. она сидела на другом конце бара. почему–то выглядела испуганной до усрачки.
но я не стал на нее обрушиваться. просто смотрел, будто мы вовсе незнакомы.
потом я заметил рядом нечто в таких старорежимных лисьих мехах. голова мертвой лисицы свешивалась ей на грудь и смотрела на меня. то есть, грудь на меня смотрела.
- похоже, твоей лисичке нужно выпить, милашка, - сказал я.
- она сдохла; ей не нужно выпить, выпить нужно мне, а то и я подохну.
ну что ж, славный такой парнишка, вроде меня. кто я такой, чтобы сеять смерть? я купил ей выпить. звали ее, как она мне сообщила, Марджи. я тоже представился: Томас Найтенгейл, продавец обуви. Марджи. все эти бабы со своими именами - пьют, срут, переживают месячные. мужиков ебут. складываются в стены. это чересчур.