На этом все как будто закончилось. Тягучая осень постепенно суровела, и вместе с зимой приближалось время нашего отъезда, отчего мы все смелее предавались радостным ожиданиям. Зимний сезон балов и приемов, без которых немыслима посольская жизнь, был даже приятным, ведь мы знали, что скоро вырвемся на свободу и несколько недель проведем во Франции. Тоби уехал в Оксфорд, так как начался очередной семестр; Сабина - по своему обыкновению - в один прекрасный день исчезла, не попрощавшись. А чуть погодя на Пьера внезапно обрушилась ошеломляющая весть, касающаяся нашего увлечения гностицизмом. Это был настоящий удар. Вот как было дело. Обычно мы дважды в неделю наведывались в греческий квартал, где был салон парикмахера Аккада, роскошный, который с удовольствием посещали и дамы, и господа. Клиентов там всячески ублажали, предлагали кофе, трубку, газеты, доставленные по морю из Европы. А в случае особой спешки - проглотить пирожное прямо в кресле, пока опытный цирюльник делал свое дело. Короче говоря, Пьер стал завсегдатаем салона. И вот однажды он разложил на коленях какой-то старый журнал, решив почитать, пока цирюльник занят его головой. Там он и наткнулся на статью об обманщиках, мошенниках и прочих египетских жуликах, фигурировали карточные шулеры, фальшивомонетчики, сутенеры. Потрясенный Пьер с ужасом обнаружил и подробное описание так называемых религиозных посвящений, которые преступники устраивают, чтобы поживиться за счет легковерных туристов. Там говорилось и о разных ступенях посвящения, из которых первая - посвящение в члены тайного общества, коих в Египте - тысячи (и все до единого фальшивые, с точки зрения журналиста), вторая - присутствие на соответствующей церемонии инициации и в конце концов… Пьер не стал читать дальше. Сердце его бешено забилось, он даже стал задыхаться, и удивленному парикмахеру пришлось отпустить своего клиента недобритым. Пьер бросился к телефону и позвонил Аккаду в контору, однако секретарь ответил, что Аккад уехал на несколько дней и вернется только к концу недели. Отчаяние и смятение, охватившие Пьера после чтения статьи, были просто неописуемыми. Но, что самое ужасное, в журнале среди прочих имелась фотография, сделанная во время церемонии (точь-в-точь такой, как наша) в мечети Абу Мануфа, и вел эту церемонию Аккад с хитрым и в то же время невозмутимым видом - по крайней мере, так показалось моему расстроенному другу. Он не знал, что делать, куда бежать. Мир словно перевернулся. Записав название и выходные данные журнала, Пьер по дороге домой заказал себе экземпляр. В голове у него царил полный сумбур; друг мой был на грани нервного срыва, настолько глубоко он погрузился в идеи Аккада, всецело ему поверив. Неужели это сплошной обман?
После ланча я пришел домой и увидел Пьера: закрыв лицо руками, он лежал на кушетке. Бледный, притихший, он выглядел так, словно у него высокая температура, но жутко разъярился, когда я попытался посчитать пульс. Да, вероломство Аккада ранило его в самое сердце. Я протянул ему стакан с виски, который он взял дрожащей рукой и выпил, не заметив даже, что пьет - до того был поглощен злосчастной статьей, которая поставила под сомнение честность Аккада и bona fides секты. Я так за него переживал, что он все-таки поднялся и стал рассказывать, протянув мне журнал с уличающими фотографиями.
- Я заказал еще один экземпляр, - печально произнес он. - Хочу потребовать у Аккада объяснений, а этот надо вернуть Фахему.
Он со стоном опустился на кушетку и подпер ладонями подбородок. Я внимательно прочитал статью. Автор предполагал, что поначалу дешевыми трюками собирались заманивать американских туристов, однако сразу стало очевидно, что суеверны не только американцы: чтобы принять "посвящение", со всего Ближнего Востока стали приезжать верующие, и из Египта тоже… Трудно описать чувство, которое я испытал: отчасти это было изумление, отчасти облегчение, отчасти недостойное желание сказать "я ведь тебе говорил", хотя, конечно же, я ничего не говорил и даже ни разу ни в чем не усомнился. В сущности, то, что происходило в мечети, произвело на меня не меньшее впечатление, чем на остальных. А теперь все было поставлено под сомнение…
- Что ты думаешь? - со слезами на глазах спросил Пьер.
Стараясь сохранить спокойствие, я пожал плечами и тоже сел.
- Нас обманули. Ну и что? По крайней мере, Аккад ничего с нас не взял.
- Представляю, как он в душе веселился, - Пьер яростно ударил кулаком по колену. - Я хочу вызвать его на дуэль - послать к нему секундантов.
- У тебя нет секундантов, и вообще дуэли давно вышли из моды. И потом, что скажут в посольстве? А если ты убьешь его?
Пылая злобой, Пьер метался по комнате, как тигр в клетке. Очень театрально.
- Вот они, друзья! - с горечью произнес он, почему-то обращаясь к картинам на стенах. - Друзья!
От меня не укрылось презрение, проскользнувшее в его голосе, и я сказал:
- Пьер, сядь на минутку и подумай. Что, собственно, произошло? Статья убила твою веру? Зато ты исцелился! Или ты предпочитаешь верить в ложь?
- Но мне она нужна, - жалобно, как ребенок, произнес он. - Мне нужна эта вера. Нет, Аккад не мог нас обмануть. Не мог. Не мог он так поступить.
Казалось, он вот-вот расплачется.
Однако делать было нечего и оставалось стоически принять неизбежное, сравнимое лишь со смертью друга или с провалом грандиозного проекта, сулившего замечательное будущее. В тот же вечер, по дороге в лазарет, я вернул Фахему журнал. Мне хотелось думать, что постепенно все утрясется, и Пьер найдет себе другое занятие, какую-нибудь философию, которой сможет увлечься со всей присущей ему страстностью. Однако признаюсь, надежда на это была слабой, и я с беспокойством ждал возвращения Аккада. Мне не хотелось разрыва с ним, ибо Аккад был для нас олицетворением Египта, всей этой страны и ее просторов - в этом человеке воплотилась ее поэзия. Двое суток Пьер не находил себе места от отчаяния, словно похоронил собственную мать; и спал только благодаря прописанному мною снотворному. Потом ему принесли заказанный журнал, и он положил его на подоконник - дожидаться Аккада, чей приезд, как ни странно, застал нас врасплох. Обычно он всегда звонил перед приходом, а тут вдруг заявился к нам перед ланчем, в самое неподходящее для визитов время, и, потоптавшись у порога, робко попросил разрешения войти, теребя в руках зеленую шляпу. Пьер подскочил и бросился ему навстречу, переполненный яростью и любовью.
- Аккад! - вскричал он, - зачем тебе это понадобилось?
Аккад, растерянно моргая, смотрел на нас с явным изумлением.
- Макабру, - продолжал Пьер. - Твое вранье. Зачем?
С мольбой и возмущением он протянул к нему руки, и Аккад, тоже протянув руку, спросил:
- Но как ты догадался? И когда это случилось?
В ответ Пьер схватил с подоконника журнал и стал пихать его чуть ли не в лицо Аккаду.
- Вот! - крикнул он. - Тут написано!
Наш друг все еще изображал крайнее изумление, и я, не выдержав, взял журнал и стал отыскивать статью. Поверите ли? Ее там не оказалось! Я мрачно переворачивал страницу за страницей и не мог ее найти. Оторопев от ужаса, Пьер буквально онемел, Аккад же, усевшись у камина, принялся разглядывать нас со странным выражением робкого счастья на лице, словно во всей этой нелепице таилось нечто радостное. Я все сильнее злился на Пьера, который вел себя, как глупый мальчишка, возмущаясь неизвестно чем.
- Ну, нашел? - нетерпеливо крикнул он.
Аккад, поджав губы, без тени улыбки следил за происходящим. Я продолжал с досадой листать страницы, но статьи в журнале не было. Тогда я внимательно прочитал содержание. Тоже ничего похожего. Пьер с яростным воплем вырвал у меня журнал и сам стал искать. И все без толку. Статья исчезла. Тогда Пьер с мрачным видом уселся в кресло и, подперев кулаками подбородок, со злобой уставился на нашего друга, который отвечал ему взглядом, полным невинного смирения, но не пытался объяснить странное происшествие.
- Она была тут, и тебе это известно, - задыхаясь, проговорил Пьер.
Аккад, видимо, не желая больше мучить его, кивнул.
- Ты прав, мой дорогой Пьер. Она тут была, Я знаю, что была, потому что сам поместил ее сюда - абсолютно осознанно. Некоторое время назад я попросил Сатклиффа написать статью - для подобных оказий. Журнал лежит у Фахема, и он подсовывает его тем клиентам, которых я ему называю. Ну, вот! Теперь ты знаешь.
Пьер слушал его с открытым ртом, щеки его горели от злости и радости. Когда Аккад умолк, он восторженно завопил:
- Я знал! Я все время знал!
Я еще никогда не слышал подобного ликования в его голосе. Неудивительно, ведь только что пережитое разочарование заставило его мучительно страдать. К чему было затевать это безумие? Я рассердился на Аккада за то, что он посмел играть чувствами моего друга.
- Ради всего святого, зачем тебе это понадобилось? - не выдержал я.
Аккад улыбнулся, не скрывая своего удовлетворения:
- Я очень рад, что наш маленький заговор сработал. Видишь ли, Пьер, это была очень важная, чрезвычайно важная проверка. Теперь ты понимаешь, мой дорогой друг, что, несмотря ни на что, продолжал верить в якобы неправду? Твоя вера не пошатнулась, ведь так?
- Так, - подтвердил Пьер.
- Кстати, речь идет не просто о вере, а об убежденности, скажем, научной убежденности. Я не сомневался, что ты один из нас, но все-таки хотел получить подтверждение. Вот и попытался посеять в тебе сомнение. А если я пойду дальше и скажу тебе, что статья вовсе не лживая, в ней все правда…
Пьер расхохотался и отвернулся, принимая нарочито хмурый вид.
- Опять дурачишь, - сказал он. - Наверно, я это заслужил. Правда, теперь ты лучше знаешь меня, поэтому не надо повторяться.
- Не надо, так не надо, - отозвался Аккад, - но только обещай подумать о том, что мы идем очень узкой тропинкой между реальностью и иллюзией. Это удивительно только для тех, кто привык к другому образу мышления.
- Ничего удивительного, - сказал Пьер, но как будто самому себе, и, взяв со стола письмо, которое начал писать, включил свет. - Человек находится в ловушке, если верить Аккаду, и в наше время ему уже не поможет никакое добро, - прочитал он. - Всем на все плевать. Добро и зло, пессимизм и оптимизм зависит от группы крови, а не личного расположения небесного ангела. Кто бы ни следил за нами прежде, кто бы нас не опекал, кто бы ни думал о нашей судьбе и о судьбе нашего мира, его уже нет - его сменил другой, и он упивается нашим послушанием и преданностью самым низким инстинктам нашей природы. - Пьер замолчал и вопрошающе посмотрел на Аккада, который, кивнув ему, закурил желтую сигарету. - Мне продолжать? - спросил Пьер, но не стал ждать ответа. - Самого же человека от полного осмысления своей собственной природы и, соответственно, законов реального мира защищает твердая чешуйчатая оболочка, что-то вроде катаракты, напластование на живой душе, твердое, как рубероид. Такое почти невозможно прорвать. Мы отгорожены от реальности. Если не сделаешь над собой усилие, то не сможешь увидеть истину в истинном, так сказать, свете - примерно так выглядит солнце, если смотреть на него сквозь закопченное стеклышко.
Это была выдержка из письма к Сильвии; они частенько обменивались подобными посланиями. Пьер положил письмо в конверт, а конверт - в толстую тетрадь в зеленом сафьяновом переплете, лежащую на подоконнике. Это был дневник его сестры.
- Будем осмыслять.
Аккад был счастлив, он весь сиял.
- Нельзя слишком часто говорить об этом, слишком часто пытаться определить предмет, уж очень деликатная тема, и не стоит самому лезть в петлю, однако каждая такая попытка для нас благотворна. Мы нуждаемся во все более и более точных определениях, чтобы не поддаться грубому воздействию окружающего нас мира, уберечься от навязываемых им ценностей, мы как можем, стараемся сопротивляться. Похоже, тебе лучше многих других удалось схватить суть - наверно, помогло французское образование? Ты правильно понял, что вселенная у гностиков далека от стабильности, что втискивать ее в некие модели и методы дело рискованное. Она не подходит для изобретения причинно-следственных связей, хотя некоторые мнят, что такое возможно. Стоит это осознать, иным становится восприятие смерти, оно делается все более глубоким, набирает силу, и тогда человек начинает импровизировать, перестает жить в соответствии с заранее определенным планом. И это уже совсем другая жизнь, в высшей степени ненадежная, тревожная, беспокойная, но зато осиянная той истиной, которую ты даже не мечтал познать.
Они рассмеялись и, неожиданно для самих себя, обнялись, сподобленные на этот порыв общностью мыслей и представлений. Пьер сразу отмяк и повеселел, не скрывая, что исцелили его слова Аккада.
- Просто тяжесть свалилась с плеч, - повторил он несколько раз, наливая себе вино и приглашая нас сделать то же самое. - И все ж ты только представь, Аккад, что я бы не узнал правду, ну, что журнал поддельный…
Аккад внимательно на него посмотрел:
- Так, собственно, и было задумано, но мне стало тебя жалко, в идеале нужно было оставить тебя один на один с сомнениями, чтобы они постоянно жгли тебя и отравляли твою веру в нас. Однако я человек мягкий, мне неловко смотреть на страдания друзей, потому и решил сказать тебе правду. Но, если желаешь, то могу показать те места в статье, которые соответствуют действительности. Короче говоря, у тебя могло возникнуть много вопросов насчет нашей ассоциации, на которые я не в состоянии дать убедительные ответы. Например, иногда спрашивают, зачем нужны все эти изрядно отдающие фольклором ритуалы с мумией - с настоящей, должен заметить. Какой в них смысл? Но ведь церемония пришла к нам из древности, и сегодня никто не может это объяснить - мы лишь стараемся в точности повторять ее. Что же до истоков, то они, по всей видимости, относятся ко времени гораздо более давнему, чем наша эра. Мы подготавливаем мумию с великим тщанием, строго по рецептам бальзамирования, дошедшим до нас из Верхнего Египта. Очень любопытно на редкость точное замечание в шекспировском "Отелло" - где он говорит о том, что платок, подаренный им Дездемоне, был окрашен составом из "мумий, который умелец приготовил из девственных сердец". Но если ты скажешь, что тут всего-навсего доброе колдовство или безобидное поверье, я вряд ли найду, что тебе возразить.
Аккад опять сел, но на сей раз явно приготовившись к отражению атаки, и, действительно, далее последовал своеобразный интеллектуальный марафон, длившийся до десяти вечера. Можно было подумать, что друзья встретились после столетней разлуки. Приходили слуги, звали нас к столу и удалялись с обиженным видом. Мы не желали думать о ланче, пока суфле бедняги Ахмеда не испустило дух. Тогда мы все же взялись за еду, но как бы между прочим, потому что продолжали что-то выяснять, спорить, соглашаться, а иногда даже нечестиво хохотать.
Сильвия отправилась на верховую прогулку, и мы неистовствовали втроем. Признаться, мне стало гораздо проще следить за мыслью Аккада, он показался мне обаятельным и остроумным собеседником, несмотря на некоторую монотонность его рассуждений о секте и вере. Лишь отдельные куски сохранились в памяти - естественно, те, что заинтересовали меня более других.
- Пьер, ты говоришь об обществе, но твое представление о нем основано главным образом на отношении к сформировавшей его человеческой психике, ибо оно - ее воплощение. Для нас же уравнение вещь-грабеж-добыча-капитал и уравнение цена-ростовщичество-отчуждение, в общем-то, отражают современное положение вещей, противоречащее природе, той идеальной природе, власть над которой была узурпирована низшим демоном Мухой. Конечно, марксист оперирует экономическими терминами, стоимость рабочей силы и прочее. Фрейдист - терминами импульса-подавления, ориентируясь на экскременты и, в основном, застопорившись на этой анальной стадии в своем образовании.
- А мы? - спросил Пьер. - Чем оперируем мы? Я имею в виду секту?
- Мы воспринимаем общество примерно так же, как Артур и Рыцари Круглого Стола, цеховое сообщество в лучшем своем воплощении. Вероятно, ты почуял это сходство, оно и привлекло тебя к нашей секте, ведь ты из рода Артура, по крайней мере, по крови. Пьер, рассмеявшись, помотал головой.
- Увы! - воскликнул он, глядя то на меня, то на Аккада и снова качая головой. - Увы!
- Почему? - удивился Аккад.
- Потому что предатель де Ногаре - вот кто был первым и самым знаменитым моим предком. Тайный агент короля, посланный шпионить за тамплиерами, он обманом затесался в орден, чтобы в подходящий момент выдать его. В общем, пращур мой весьма преуспел в роли Иуды. Некоторые говорят, что его дедов (они были катарами) осудили и сожгли на костре, вот он и отомстил за них. Если так, то я его понимаю. Однако факт остается фактом: Филипп Красивый щедро заплатил ему землями, усадьбами, реками и деревнями, поэтому не исключено, что причиной предательства были банальные тридцать сребреников. Возможно, так оно и было, под конец он совсем выжил из ума, и об этом всем было известно. Потом его наследники, подтверждая сугубо поэтический закон возмездия, потеряли все, что он заработал предательством - уцелел только старый шато в Верфеле, который с каждым годом становится все более обременительным.
Пьер замолчал и долго сидел, не сводя глаз со скатерти, словно перед ним проносились картины из далекого прошлого его семьи. Я знал, как мучительны для него подобные откровения, он тут же впадал в тоску. Даже когда он помогал Тоби в изысканиях, касавшихся тамплиеров, ему пришлось себя пересилить, чтобы рассказать правду. Это был храбрый поступок, в конце концов он мог просто уничтожить документы в домашнем архиве, чтобы его тайна навсегда осталась тайной, а он этого не сделал.
- Я - потомок Иуды, - тихо произнес он, глядя на Аккада, - и не знаю, как это воспримет общество, которое…
- Свои Иуды были и у Рыцарей Круглого Стола, - сказал Аккад, улыбаясь заметно погрустневшему Пьеру. - Не огорчайся. Тебе было бы куда тяжелее, будь ты сыном и наследником Артура. Знаешь, мы считаем, что боги - это псы, только имена этих псов читаются справа налево.
Уже почти стемнело, когда Сильвия вернулась домой с покупками, и ее нарочитое спокойствие встревожило Пьера, который тотчас подошел к ней, чтобы взять пакеты.
- Ты сегодня читал газеты? - спросила она Аккада. - Я купила одну. Посмотри первую страницу.
Не узнать актера Казимира Аву было невозможно - фотография, сделанная профессиональным фотографом: Казимир в костюме Гамлета с кинжалом в руке. Заголовок сообщал о его гибели - автомобильная катастрофа неподалеку от Каира. Взорвался бак, верно, от перегрева, хотя о подобном мы слышали в первый раз; машину так быстро охватило пламенем, что актер не успел выскочить. Пораженный Пьер прочитал это вслух, страдальчески наморщив лоб, - Ава очень ему нравился - хотя Сильвия на дух его не переносила. Взглянув на непроницаемое лицо Аккада, я подумал: или он предвидел нечто подобное, или знал о случившемся. Неужели знал? Ну, конечно же, подобные новости будоражат весь город, и телефон разносит их моментально; он легко мог узнать. И все же…