Через час Блэнфорд был вымыт и одет для предстоящего свидания. Кейд помог ему сесть в легкое кресло и проводил до лифта, в котором надо было спуститься на два этажа, чтобы попасть прямо в руки Гвидо и Франзо. Путешествие на плечах двух юношей в старинном портшезе с медными сверкающими лампами доставляло Блэнфорду неизъяснимое наслаждение. Расстояния тут были небольшие, что позволяло сберечь силы для других, более интересных занятий. Встав с кресла, Блэнфорд, хромая, прошел несколько ярдов до портшеза, приветствуя своих молодых помощников. Подвал с рестораном "Квартала" располагался неподалеку, однако сегодня Блэнфорд направил носильщиков немного в обход, захотелось насладиться суматошной ночной жизнью каналов.
Старая герцогиня Ту сидела в когда-то модной зале, где стены были обиты опаловым атласом, а овальные зеркала приглушали свет ламп, милостивый к морщинам на ее лице и к великолепным седым волосам. В свое время герцогиня слыла изумительной красавицей, и ей все еще удавалось сохранять молодыми свои руки, прославленную лебединую шею и сапфировые глаза, которые трезво, насмешливо, без всякого тщеславия взирали на утомленный стареющий мир. Когда-то они были знамениты, ее великолепно изогнутые брови и глаза, благочестивые и озорные, преданные и дерзкие. Она ждала Блэнфорда и курила тонкие сигареты с золотым ободком, которые доставала из жадеитового портсигара, то и дело поглядывая на лежавшие перед ней машинописные страницы. Ловя себя на этом, она улыбалась - немного печально. Их с Блэнфордом связывала давняя дружба, читая его рукописи, герцогиня искренне радовалась его успехам и огорчалась из-за неудач.
- Я дочитала утром, Обри, - сказала она, едва он, прихрамывая, вошел в залу и направился к ней. Когда он, поцеловав ей руку, уселся в кресло, она продолжила: - И уже заказала шампанское. Вы его заслужили.
Поблагодарив, Блэнфорд замолчал, продолжая держать ее руку в своей. Ему не хотелось первым начинать разговор о рукописи. Не для того же он явился на обед со старой приятельницей, чтобы учинять ей допрос. Но она сама спросила:
- Вы получили мою телеграмму насчет Роба? Он до того похож на Сэма, что я все время смеялась. Так приблизиться к правде…
Писатель с облегчением сказал:
- Что касается Роба, то вы правы лишь отчасти. Не могли же мы оба совершить самоубийство. Он неоднозначен, это так, но в нем больше от меня, чем от Сэма.
Герцогиня прищурилась и надолго задумалась, вспомнив своего мужа. Потом процитировала:
Грудой в грязи машина-мыслитель лежит,
И вместо отцовских глаз пара росинок блестит.
Не давая ему времени перебить ее, она продолжала:
- Хохот, верно, долетел до небес, когда Сатклифф отправился к алтарю. Я до сих пор его слышу.
- И он слышал, и я слышу. В "Tu Quoque" он примеряет на себя все великие роли в истории человечества, начиная с Иисуса - тогда нашумел его сценарий, после которого началась волна самоубийств, и фильм пришлось прикрыть. Помните? Ах да… Об этом я еще не писал. Когда дверь гробницы открыли, оказалось, что трупа нет, а на каменном полу валяются окровавленные волосы и обглоданные кости, как будто ночью там трапезничали ученики. Или собаки?
Люди или псы,
Боги или люди,
Делайте выбор.
Девушка идет по лесу и поет:
- Какое дерево ему на крест пошло?
Ответь мне, девица, велико или мало?
- Иду корову я доить, мой господин,
Хоть он живой, хоть мертвый, этот божий сын,
Его смелю я косточки, пышнее будет блин.
Отпивая понемногу шампанское, они смотрели на входящих и выходящих посетителей. В зале было тихо, пристойно; с невидимых каналов доносился легкий плеск воды, с городского рынка - гул голосов.
- Странно, - произнес он, думая о ее муже и своем друге Сэме, - мы ведь мало говорили о нем до того, как я сказал вам, что собираюсь писать книгу.
Как всегда при упоминании Сэма на лице герцогини промелькнуло страдальческое выражение.
- Вы хотели попытаться вернуть его из небытия - в этом все дело. - С заметным усилием она вернула себе безмятежный вид. - Так сказать, поцелуй жизни.
Блэнфорд мгновенно догадался, что разочаровал ее. Его Роб Сатклифф, в сущности, не был Сэмом.
- Мой писатель живет в другом, робком мире. Ему и в голову не пришло бы выкинуть хотя бы одну из тех штучек, которыми прославился Сэм. Помните, как он напялил на себя галстук и котелок начальника стражи, чтобы часовые возле Букингемского дворца взяли на караул? Роб до такого сроду бы не додумался.
- Не додумался бы. И об Иисусе Сэм сроду не думал.
- Роб писатель, и ему важно определить свою значимость, или отсутствие таковой в сравнении с великими.
- Но Иисус, - протянула она, улыбаясь.
- Первый вариант Гамлета, - не без резкости отозвался Блэнфорд. - Пригвожденный к материнскому кресту, он был хорошим символом извращения, погубившего и его, и Пиа, так же, как Ливию и меня самого. О, не расстраивайтесь.
- Ливия - моя сестра, - негромко произнесла герцогиня. - Я все-таки любила ее, что бы она вам ни сделала, хотя признаю, она поступила нечестно, нехорошо.
- Прошу прощения, - смягчился Блэнфорд, подумав о своей жене (Ливии), которую, шутя, можно было бы назвать "некозырной фигурой". Он закурил трубку. - От страха я перепутал все свои символы, все, что имеет отношение к нашему consummation est, как вы бы сказали. Прелестный non lieu.
- Вы были с ней слишком суровы, - проговорила она, и в ее голосе ему послышался еле заметный намек на слезы.
- Ну что вы, - пробормотал Блэнфорд, думая о страданиях Сатклиффа. ("Холостой выстрел поцелуя монахини").
- Поговорим лучше о Гамлете. Правда, Обри. Понятия не имею, зачем Ливии понадобились все эти грязные игры - с вами.
- Для Гамлета, - с полной серьезностью заявил он, - важен не только Эдипов комплекс, там было кое-что посложнее; он узнал о связи Офелии и Лаэрта. Быть или не быть, на самом деле, означает: "Тянуть и дальше эту любовную лямку или не стоит?" Офелия уже сказала Гамлету, что Лаэрт должен стать их общим любовником, и на него давит груз преступного знания ("я не помешаю"), а через него начинает давить на нее, и они оба понимают, что другого выхода, кроме безумия, нет. А это не выход.
- Нет, не выход.
- Ни при каком раскладе.
Официант принес меню, и они начали скрупулезно, с шутками и спорами, как положено старым друзьям, его изучать. Потом подошел другой официант с картой вин, но они не стали ничего прибавлять к отличному французскому шампанскому; Блэнфорда трогательно похвалили за это единодушие. И он понял ее. Несмотря ни на что, герцогиня считала, что книга удалась. И он напыжился от удовольствия.
- Дело не только в Ливии, - сказал он. - Бедняжка Ливия. Тогда же умерла, умирала моя мама.
- Но во всех бедах тогда обвинили Ливию.
- Да, это правда. - Ему ничего не оставалось, как согласиться. - Она поняла тогда, что ничего не стоит заставить мужчину обожать себя, очень просто, надо лишь сделать вид, будто искренне разделяешь его искреннее обожание самого себя. Тик, Ток, и тори у моих ног. Как же она смеялась втихомолку. И часто говорила, глядя на себя в зеркало: "Коль кишка тонка, сиди у камелька".
Герцогиня печально улыбнулась и покачала головой, а он продолжал, цитируя собственный текст:
- Сердце, как резиновая губка, бетонная безразличная душа, стеклянные чувства… Дорогая, с книгами теперь покончено.
И очень удивился, когда она резко покачала головой, не соглашаясь с ним:
- Нет. Книга никогда не потеряет ни своей значимости, ни своей ценности, потому что в ней особая связь двух сердец и она животворна для души и ума любого человека. Контакт одиноких, отчаявшихся людей, как объятие. Никакой суетной толпы! Мне только обидно за Ливию. Думаю, в ней можно было бы разобраться и получше.
Блэнфорд процитировал Штекеля, передразнив его манеру говорить:
- "Гомосексуальный невроз является бегством к собственному полу, спровоцированным садистской склонностью к противоположному полу".
"После Вены я во многом разобрался, но мои новые познания не помогли," - подумал он, а вслух сказал:
- Я изучал Ливию со всем пылом влюбленного мужчины, и в конце концов мне удалось ее понять, все встало на свои места. Эта мраморная красота, эта молчаливость, эта сдержанность. Меня изумило, какую роковую роль сыграло обручальное кольцо, а ведь Ливия была честной порядочной девушкой, насколько это вообще им доступно. Но старый дядюшка Фред открыл мне глаза на активных лесбиянок, этих двойников мужчин, которые нередко мечтают об обручальном кольце, только чтобы закамуфлировать свои склонности и получить доступ к ничего не подозревающим женщинам и девушкам. Вот и Ливия. Естественно, все мужчины у её ног. Она стала пожирательницей мужских сердец ради маскировки. Но даже в постели ей непременно надо было победить ненавистного мужчину. - Блэнфорд с горечью рассмеялся. - Во всем мире активные лесбиянки, встречаясь в туалетных комнатах больших отелей, показывают друг дружке обручальные кольца и весело хохочут.
- О нет, дорогой! - воскликнула герцогиня и положила ладонь ему на руку, чтобы его успокоить. - Бедняжка Ливия. Хорошо, что вы убрали из книги скабрезные страницы, на которых описываете ласки богомола. В конце концов, ее уже нет.
Он взял эти страницы из ее рук и медленно перечитал: "Не готовое к соитию влагалище, похожее на сухой карман какого-нибудь сумчатого, навело его на мысль об огромном прекрасном клиторе. Когда входишь, ей больно, ничего, есть иные способы, но уж слишком часто она имитирует оргазм, наверняка, думает о ком-то другом, кто еще не потерял над ней власть. Интересно. (Сатклифф.) Ну а кольцо-то зачем? Деньги, статус жены или что-то еще?… В Вене ему говорили, будто активным лесбиянкам нравится завоевывать замужних женщин, кольца возбуждают их, двойное удовольствие: обманывают мужчин и одновременно подражают им, занимают их место".
Блэнфорд сгреб бумаги в кучу и допил шампанское. "Ливия была для меня ипе belle descente de lit". Но однажды он прозрел, поняв, что она обслуживает целое графство неудовлетворенных жен. Нет, он не был суров с нею, хотя она поступила нечестно, втянув его в аферу, которая могла привести их только к обоюдному отчаянию. Ведь в конце концов пришла любовь, но, как всегда, слишком поздно, чтобы что-нибудь изменить. "Зеленые чернила, упоительные чары…"
Герцогиня чуть устало кивнула.
- Вы правы, - проговорил он, помедлив, - поэтому я и решил обойтись без этих страниц. Мои претензии к Ливии берут начало в подсознании, в источниках моих собственных извращений - в тяготении к матери, в комплексе женщина-что-мне-с-тобой-делать. Во всех своих горьких попреках я возносился на утес смерти моей матери, на постамент памятника из слов, который я воздвиг ей. Когда Ливия умерла, мне стало понятно - благодаря дядюшке Фредди (Фрейд), который все растолковал мне насчет грандиозного обвала в мужских делах. Словно у меня вытащили из сердца большую занозу, словно скала ушла в море после землетрясения. Конечно же обо всем этом мне было известно раньше, хотя я ничего не желал знать. Но меня вернули в прошлое. Мне опять (навсегда) было дано увидеть себя стоящим на холодном сером асфальте крематория. На близком оттуда летном поле кувыркались кубарем порывы западного ветра, приносящего с собой мелкий дождь. Я стоял, весь вытянувшись, склонив набок голову и прислушивался к шуму в сердце. Легкий митральный стеноз - я сам в нем виноват, очень уж хотел наказать себя болезнью. Пульс, который заработал еще в брюхе китихи, продолжал стучать, смерть лишь отделила его от пульса матери, учительницы, наставницы. Был слышен только плеск вечных вод, сомкнувшихся над моей замолчавшей матерью. Настоящий автоматический стартер в стареньком привычном автобусе моего тела - разделенный оргазм; из-за этого мне так важен артефакт любви. Мне виделось, будто я ухожу, уменьшаясь, вдаль, словно священный боров с крошечной возлюбленной, похожей на щепотку табака. Удивительней всего то (как Пиа говорила в письмах), что пришла любовь, настоящая любовь, которая выше любого понимания. Она знала взаимную страсть до Роба - это было очень полезно для хорошего цвета лица. Кожа ее блестела, словно свежая краска. Но ее кожа списана с мраморной белизны Ливии, которая всегда казалась робкой и тихой, как заброшенный ребенок, которому никогда не справляют день рождения, трепещущий от страха перед родителями. Да-да, вы правы, когда она умерла, пришлось придумывать ее заново, словно ее не было. Это случилось, когда накатила жуткая ennui.
- Ennui? - чуть дыша, переспросила герцогиня.
- Когда говоришь себе: "Еще десять минут, и я не выдержу". И набрасываешься на политические карикатуры.
Сигаретный дым, лениво кружась, поднимался вверх, а они, поглощенные своими воспоминаниями, видели только друг друга.
- Однажды мы с Ливией шепотом, чтобы не разбудить кого-то, кто спал на завешенной кровати, говорили о самоубийцах, - медленно, словно пытаясь привести в порядок мысли, произнесла герцогиня, - и о таинственной завесе амнезии (нам было около семи?), которая стирает воспоминания и не дает восстановить их с первоначальной четкостью. Знаете, мне кажется, она похожа на завесу, которая появляется перед смертью, может быть, чтобы защитить человека от предчувствия ухода. Люди умирают тихо, спокойно, смиренно, на что-то надеясь. Под конец сладкая амнезия приглушает боль и ослабляет воздействие лекарств. Исподволь начинается угасание, безразличие к жизни. Подобное состояние человек порою испытывает даже в расцвете жизненных сил. Словно он призывает смерть или несчастный случай, весь отдаваясь этой роскошной прихоти, становясь беззаботным, специально подставляя себя. Осознанно пренебрегает изначальным инстинктом самосохранения. И совсем не нужна особая причина, чтобы выйти из игры, хотя, конечно же, люди винят любовь или деньги, как дуэлянты - оружие. Подхватите грипп и не боритесь с ним. Идите ко дну с тихой улыбкой. Serenité… Perennité… Moralité…
- Аккад поджидал момент, когда наступит такое состояние, - сказал он.
При этих словах она открыла сумочку и показала ему конверт с египетской маркой, на котором он сразу узнал красивый четкий почерк Аккада. На письме был адрес загородного поместья герцогини; конверт вскрыли ножом для бумаг. Блэнфорд знал, что написано на вырванном из блокнота листке. Когда-нибудь он сам получит такой же, и его принесет обыкновенный - из плоти и крови - почтальон. Неожиданно ему припомнилось суждение Аккада, процитированное Сатклиффом - осталось оно в книге или нет? Он забыл.
Аккад сказал:
- Нельзя объяснять символы дальше определенной глубины, иначе, чтобы их понять, начинаешь жить по их законам, и они входят в кровь. Но только в этом случае можно сказать "я знаю", не заботясь о бремени доказательств и здравом смысле.
А в номере Кейд тем временем зажег свечу, надел на нос очки, открыл Библию, которую читал каждый вечер, и медленно зашевелил губами, складывая из букв слова. За этим занятием ему ничего не стоило прождать хозяина хоть до утра. Когда послышатся шаги носильщиков, он спустится на лифте и откроет входную дверь. Кроме Библии на столе лежали наполовину заштопанный носок Блэдфорда и несколько густо правленых страниц машинописи, которые он извлек из корзинки для мусора и собирался завтра продать коллекционеру за кругленькую сумму. Они не вошли в новую книгу. "Что до Тоби, думавшего, будто алхимия и астрология - останки старинной исчезнувшей неврологии, то ему проблема тамплиеров вовсе не казалась проблемой, - сообщала одна из страниц. - Тамплиеры зашли слишком далеко, дальше орфиков, дальше бисексуальности, гностической двойственности, Тиресия и прочего сумасшествия. Они потеряли равновесие и погрузились в доселе неведомую, ужасающую тьму, где плоть стала всего лишь экскрементами, гниение - единственной истиной, смерть - великим Мотивом узурпатора - верховного божества. Каннибализм и оргии в честь кабиров окончательно отшибли у них разум, и они пришли к чудовищному обряду из гностических культов: поеданию нерожденных младенцев - уподобившись кошмарным свиньям, пожирающим собственное потомство. Причастие вином стало казаться жалким суррогатом. Насыщаясь и одновременно испражняясь, они оставались слепыми язычниками, и их несло в хтоническую тьму безумия".
Кейд сложил листки, спрятал их в карман и в тишине венецианской ночи возвратился к истории библейского Иова.
Было уже совсем поздно, когда Блэнфорд заплатил по счету и попрощался с герцогиней. Неподалеку кружили усталые официанты, но они привыкли с почтением относиться к утонченному старику-англичанину, который частенько проводил у них целые вечера, шепотом беседуя с пустой нишей, ведь прошло уже много времени с тех пор, как имя герцогини появилось на звездной карте смерти. Зевающие носильщики сидели в темноте на улице, ожидая, когда им прикажут подать инвалидное кресло и везти господина к портшезу. Возможно, в нем его ждет письмо с египетской маркой. Или оно вместе с другими письмами лежит на столе, за которым читает Кейд, одолевая эту совершенно особую ночь.
ENVOI
Итак, Д.
породил Блэнфорда
(который породил Ту и Сэма, и Ливию)
который породил Сатклиффа
который породил Блошфорда
Пьера и Сильвию и Брюса
который породил
Аккада
и
Сабину
и
Банко
который породил Пиа
который породил Трэш
который породил…
LAWRENCE DURRELL
THE AVIGNON QUINTET
MONSIEUR OR THE PRINCE OF DARKNESS
1974
Примечания
1
Outremer (фр.) - букв, "за морем", название палестинских владений ордена тамплиеров; своего рода девиз ордена.
2
PLM - сокращение названия железнодорожной магистрали Париж - Лион - Средиземное море.
3
Гностики - члены ряда сект, являющиеся последователями гностицизма - дуалистического учения поздней античности, в котором соединены некоторые идеи христианства, древнегреческой философии и восточных религий.
4
Эпидавр - древнегреческий город, в котором располагался медицинский центр (при храме бога врачевания Асклепия). По преданиям, тамошних пациентов лечили сном.
5
Имеется в виду так нызваемое "Авиньонское пленение" (1309–1366; 1370–1377), когда резиденция римских пап находилась не в Риме, а в Авиньоне.
6
Кто-то в сером остается победителем (фр.).