- Слушай, какая прелесть, что ты пришел. Представляешь, как раз сегодня утром я говорю сестре: "Сестра, у меня предчувствие, что будут гости". Говорю: "Так что давай вымоем голову", - для нее это, конечно, пустой звук: наша девочка никогда ничего не моет. Айдабела? А-а, она на ручей пошла, там у нас остужается арбуз - первый за лето; в этом году папа рано сажал.
Флорабела оказалась совсем не такой красивой, как при луне. Лицо у нее было плоское и веснушчатое, как у сестры. Зубы немного торчали, и она то и дело чопорно надувала губы. Она полулежала в гамаке, подвешенном в тени между двумя орехами-пеканами ("Мама сама его сделала и сама сшила все мои красивые платья, кроме муслинового, - а сестре ничего не шьет. Мама говорит: Айдабела пусть бегает в чем придется, все равно на ней вещи горят, - скажу тебе откровенно, мистер Нокс: Айдабела - сущее наказание, и мамино и мое"). Она взяла пинцет и, кривясь от боли, стала выщипывать свои розовые брови.
- Сестра объявила… ой!.. что хочет быть фермером.
Джоул сидел на корточках, покусывая лист; он вытянул ноги и спросил:
- А что в этом плохого?
- Ну, мистер Нокс, ты, конечно, шутишь? Слыхано ли это - чтобы порядочная белая девочка хотела стать фермером? Нам с мамой просто стыдно. Я-то, конечно, знаю, что у нее на уме. - Она бросила на Джоула снисходительный взгляд и понизила голос. - Она думает, что папа умрет и оставит ей дом в полное распоряжение. Меня-то она не проведет.
Джоул окинул взглядом предполагаемое наследство Айдабелы: дом стоял в отдалении, затененный деревьями; хороший дом, простой и основательный, в прошлом белый, а теперь сероватый. Вдоль боковой стены шла открытая галерея, а на передней веранде были качели и ящики с геранью. В стороне под маленьким навесом стоял зеленый "шевроле" 1934 года. На чистом дворе с клумбами и декоративными камнями прогуливались куры. За домом была коптильня, ветряк с насосом, и начиналось уходившее вверх по склону хлопковое поле.
- Ой! - крикнула Флорабела и бросила пинцет. Потом оттолкнулась в гамаке и стала раскачиваться, нелепо надув губы. - Вот я, например, хочу быть артисткой… или учительницей. Только если стану артисткой, не знаю, как нам быть с сестрой. Когда ты знаменитая, все начинают копаться в твоей биографии. Не хочу сказать ничего плохого о ней, мистер Нокс, но разговор этот завела потому, что она в тебя втрескалась… - Флорабела с видом скромницы потупилась. - А у нашей бедной девочки репутация.
Джоул был приятно польщен, хотя никогда бы не признался в этом даже по секрету.
- Какая репутация? - спросил он, боясь улыбнуться.
Флорабела выпрямилась.
- Полно, сэр, - произнесла она тоном старой дамы, причем воспроизведенным с пугающей точностью. - Я думала, вы человек, искушенный в жизни. - И вдруг, заметно встревожившись, повалилась в гамак. - А-а, э-э, сестра… посмотри, кто к нам пришел.
- Здорово. - На пушистом лице сестры не выразилось ни малейшего удивления или удовольствия. Айдабела несла огромный арбуз, а за ней по пятам трусил черно-белый охотничий пес. Она катнула арбуз по траве, пригладила вихры на голове, привалилась к дереву, зацепила большими пальцами петли на джинсах. Кроме брюк, на ней были грубые фермерские башмаки и фуфайка с линялой надписью "Пей кока-колу". Она посмотрела сперва на Джоула, потом на сестру и, как бы вместо оскорбительного замечания, с шиком сплюнула сквозь пальцы. Старый пес рухнул на землю у ее ног. - Это Генри, - сказала она Джоулу, поглаживая пса ногой по ребрам. - Он хочет поспать, так что давайте громко не разговаривать, поняли?
- Подумаешь! - сказала ее сестра. - Видел бы мистер Нокс, что творится, когда я хочу вздремнуть: трам-бам-барам!
- Генри, по-моему, совсем заболел, - объяснила Айдабела. - Что-то ему нехорошо.
- Да мне самой нехорошо. Много от чего нехорошо.
Джоулу померещилось, что Айдабела улыбнулась ему. Улыбнулась не как все люди, а цинично скривила угол рта: на манер того, как Рандольф вздергивал бровь. Она задрала штанину и начала сколупывать болячку на колене.
- Ну как тебе там, в Лендинге, малец?
- Да, - сказала Флорабела и наклонилась вперед с лукавой ухмылкой. - Ничего такого не видел?
- Дом красивый, а так - ничего, - уклончиво ответил Джоул.
- Ну, а… - Флорабела соскользнула с гамака и уселась рядом с ним, облокотившись на арбуз. - Я хотела спросить…
- Смотри, - предупредила Айдабела, - сейчас выпытывать начнет.
И это позволило Джоулу разрядить напряжение смехом. В числе его грехов были ложь, воровство и дурные мысли; но неверность его натуре была чужда. Он понимал, что низостью будет исповедоваться Флорабеле, хотя ни в чем не нуждался сейчас так, как в сочувственном слушателе.
- Больно? - спросил он ее сестру, этим интересом к болячке желая показать свою благодарность.
- Эта? Старая? - сказала она и корябнула струп. - Тьфу, один раз у меня на заду чирей вырос с яйцо - и то хоть бы хны.
- Да? Крику было порядочно, когда мама тебя шлепнула и он лопнул, - собрав губки, напомнила Флорабела. Она постучала по арбузу, и он отозвался спело, гулко. - Хм, по звуку зеленей травы. - Ногтем она нацарапала на кожуре свои инициалы, потом корявое сердце, пронзила его стрелой и вывела ТН, означавшее, как она пояснила, застенчиво скосившись на Джоула, "Таинственный Незнакомец".
Айдабела вытащила нож.
- Гляди, - велела она, раскрыв противное узкое лезвие. - Таким зарезать можно, а? - Один убийственный удар, арбуз треснул, и она стала кромсать ею на большие куски, брызгая ледяным соком. - Папе оставьте, - предупредила она, удаляясь под дерево, чтобы попировать без помех.
- Холодный, - сказал Джоул, капая розовым на грудь рубашки. - Этот ручей у вас, наверно, как ледник. Он откуда течет - не из Утопленного пруда?
Флорабела посмотрела на Айдабелу, Айдабела - на Флорабелу. Обе, казалось, были в нерешительности - которой из них отвечать. Айдабела выплюнула мякоть и спросила:
- Тебе кто сказал?
- Сказал?
- Про Утопленный пруд.
Оттенок враждебности в ее тоне заставил Джоула насторожиться. Но в данном случае было неясно, каким образом правда может обойтись ему дороже лжи.
- А, человек, который там живет. Он мой друг.
Айдабела ответила громким саркастическим смехом.
- Кроме меня, тут никто к этой жуткой гостинице не подойдет; слышь, и то, даже глазиком одним его не видела.
- Сестра правильно говорит, - вмешалась Флорабела. - Она давно мечтала увидать отшельника; мама пугала нас: будете плохо себя вести, он вас утащит. Но теперь я думаю, что его просто выдумали взрослые.
Тут уж и Джоул мог дать волю сарказму.
- Если бы вы час назад были на дороге, я бы с удовольствием вас представил. Его зовут Маленький Свет, и он мне сделает… - но спохватился, что говорить об амулете запрещено.
На такое свидетельство Айдабеле ответить было нечем. Она была поставлена в тупик. И полна зависти. Она хмыкнула и запихнула в рот кусок арбуза.
Золотыми яблоками лежали на темной траве кружки солнечного света, пробившегося сквозь крону; над арбузной кожурой роились синие мухи; коровий бубенчик звенел где-то за ветряком лениво и монотонно. Генри снился страшный сон. Его судорожный храп, видимо, раздражал Флорабелу; она выплюнула семечки в ладонь и со словами "Старый противный, старый противный" швырнула в него.
Айдабела сперва ничего не сделала. Потом, встав, сложила нож и сунула в карман. Медленно, с непроницаемым лицом подошла к сестре, и та вдруг порозовела, нервно засмеялась.
Подбоченясь, Айдабела смотрела на нее гранитным взглядом. Она не произнесла ни слова, но дыхание со свистом вырывалось сквозь ее стиснутые зубы, и в ямке под шеей билась голубая жила. Старый пес прошлепал к ним и смотрел на Флорабелу с укором. Джоул отступил на несколько шагов: в семейной сцене он не хотел участвовать.
- У тебя как-нибудь глаза вылезут, - с вызовом сказала Флорабела. Но каменный взгляд был устремлен на нее по-прежнему, и дерзость ее стала таять. - Не понимаю, чего ты так развоевалась из-за гадкой собаки, - сказала она, крутя свой клубничный локон и невинно моргая. - Мама все равно заставит папу пристрелить ее, потому что она заразит нас какой-нибудь смертельной болезнью.
Айдабела шумно втянула носом воздух и кинулась - и покатились, покатились по земле, трепля друг дружку. У Флорабелы так задралась юбка, что Джоул покраснел; наконец, лягаясь, царапаясь, вопя, она сумела вырваться.
- Сестра, прошу тебя… прошу тебя, сестра… Умоляю! - Она забежала за орех: как всадницы на двухлошадной карусели, закружились вокруг ствола, в одну сторону, потом в другую. - Мама! Маму позови… мистер Нокс, она сбесилась… ПОМОГИТЕ! - Генри не остался в стороне и с лаем бросился догонять свой хвост. - Мистер Нокс!..
Но Джоул сам испугался Айдабелы. Такого бешеного создания он никогда не встречал - и такого стремительного: дома никто бы не поверил, что девчонка может быть такой быстрой. Кроме того, он знал по опыту, что если вмешаться, вину в итоге взвалят на него: с него все началось - вот как это будет преподнесено. Вдобавок, кто ей велел бросаться семечками? - в глубине души он был бы не против, если бы ей как следует надавали.
Она бросилась через двор, чтобы укрыться в доме, но напрасно - Айдабела отрезала ей дорогу. Одна за другой, с криками они пронеслись мимо Джоула, который, помимо желания и подобно дереву, стал щитом. Айдабела попробовала его оттолкнуть, он не двинулся с места, и тогда, тряхнув потными волосами, она уставила на него наглые зеленые глаза:
- С дороги, маменькин сынок.
Джоул подумал о ноже у нее в кармане и, несмотря на мольбы Флорабелы, решил, что лучше переместиться.
А они снова помчались, то кругами, то зигзагами меж деревьев, и волосы Флорабелы развевались за спиной. Когда они подбежали к ореху, тому, что повыше, она стала карабкаться по стволу. Айдабела стащила тяжелые башмаки.
- Далеко не уйдешь! - крикнула она и с обезьяньим проворством полезла на дерево.
Сучья качались, сломанные веточки и сорванные листья сыпались к ногам Джоула; он забегал в поисках лучшей точки для наблюдения, и небо обрушивалось синевой сквозь крону, а близнецы карабкались к солнцу, уменьшаясь головокружительно.
Флорабела долезла до самого верха, до макушки; но это была прочная позиция; здесь, укрепившись в развилке, она могла не страшиться атаки и отразить противницу простым пинком.
- Ничего, подожду, - сказала Айдабела и оседлала ветку. Она раздраженно посмотрела оттуда на Джоула. - Иди отсюда, ты.
- Пожалуйста, не обращай на нее внимания, мистер Нокс.
- Иди домой, маменькин сынок, вырезай из бумаги кукол. Джоул стоял, и ненавидел ее, и желал, чтобы она свалилась и сломала шею. Как всякая девчонка-сорванец, Айдабела была злая и вредная: парикмахер в Нун-сити знал ей цену. И толстая женщина с бородавкой - тоже. И Флорабела. Он пожал плечами и понурился.
- Приходи, когда ее не будет, - крикнула ему вслед Флорабела. - И помни, мистер Нокс, что я тебе сказала - сам знаешь про что. В общем, умному - намек…
Два ястреба кружили, раскинув крылья, около далекого желтоватого дыма, стоявшего, как шпиль, над кухней Лендинга: Зу, наверно, стряпает обед, подумал он и задержался у обочины, чтобы обратить в бегство толпу муравьев, поедавших дохлую лягушку. Стряпня Зу ему надоела - вечно одно и то же: капуста, ямс, стручки, кукурузный хлеб. Сейчас бы он с удовольствием встретил Снежного человека. Дома, в Нью-Орлеане, Снежный человек каждый день появлялся со своей замечательной тележкой, звеня замечательным колокольчиком, и за центы можно было купить целый бумажный колпак дробленого льда, политого десятью сиропами - вишневым и шоколадным, черничным и виноградным, целой радугой вкусов.
Муравьи рассыпались черными искрами: думая об Айдабеле, он прыгал и давил их ногами, но этот палаческий танец ничуть не утишил обиду. Ну, погоди! Погоди, вот он станет губернатором: напустит на нее полицию, посадит в подземелье с маленьким люком в потолке и будет смотреть оттуда и смеяться.
Но когда глазам открылся Лендинг, весь его силуэт, развалистый и затененный листвой, он забыл про Айдабелу.
Словно воздушные змеи, подтягиваемые к катушке, ястребы кругами спустились так низко, что их тени побежали по драночной крыше. Дым стоял ровно в жарком неподвижном воздухе - единственный признак того, что тут живут. Джоул видел и обследовал другие дома, тихие от безлюдья, но ни одного не было такого пустынного и немого: будто накрыли его стеклянным колпаком, и ждет там, чтобы обнять Джоула, день бесконечной скуки: каждый шаг в налитых свинцом туфлях приближал его к этому. Как далеко еще до вечера. И сколько еще впереди таких дней, таких месяцев?
Подходя к почтовому ящику, он увидел весело поднятый красный флажок, и хорошее настроение вернулось: Эллен все исправит, устроит так, чтобы он пошел в школу, где люди как люди. Распевая песню про синицу и стужу, он открыл рывком почтовый ящик; там лежала толстая пачка писем в водянисто-зеленых, знакомого вида конвертах. В таких приходили к Эллен письма от отца. И почерк был тот же, паутина: М-ру Пепе Альваресу, до востребования, Монтеррей, Мексика. Потом: М-ру Пепе Альваресу, до востребования, Фукуока, Япония. И еще, и еще. Семь писем, все - м-ру Пепе Альваресу, до востребования, - в Камден, Нью-Джерси; Лахор, Индия; Копенгаген, Дания; в Барселону, Испания; в Киокак, Айова.
А его писем среди этих не было. Он точно помнил, что положил их в ящик. Маленький Свет был при этом. И Зу. Где же они? Ну да, почтальон, наверное, приезжал. Но почему он не видел и не слышал его машины? Этот расхлябанный "форд" громыхает прилично. И тут под ногами в пыли он увидел свои монеты без бумажной обертки, пять центов и цент, блестевшие, как два разноцветных глаза.
В ту же секунду подобно бичу хлопнул в тишине выстрел; Джоул, нагнувшись за монетами, повернул заледеневшее лицо к дому - никого на крыльце и тропинке, никаких признаков жизни кругом. Снова выстрел. Ястребы замахали крыльями и полетели прочь над самыми вершинами деревьев, а их тени понеслись по раскаленному дорожному песку, как островки тьмы.
Часть вторая
6
- Сиди смирно, - велела Зу. Глаза ее при кухонной лампе казались атласными. - Такого непоседы отродясь не видала. Сиди смирно, дай волосы тебе остричь: будешь бегать тут, как девочка, знаешь, что люди скажут? На корточках, скажут, писай. - Садовые ножницы щелкали под кромкой вазы, синей вазы, надетой на голову, как шлем. - Такие красивые волосы, прямо патока, давай-ка продадим их на парики.
Джоул передернул плечами.
- А ты что сказала, когда она это сказала?
- Что сказала?
- Что как тебе не стыдно стрелять из ружья, когда Рандольф болеет?
Зу хмыкнула.
- Ну, а я ей говорю: "Мисс Эйми, эти ястребы дом у нас утащат, если их не шугать". Говорю: "Весной десяток цыпляточек толстых убрали - то-то будет сладко болеть мистеру Рандольфу, когда в животе забурчит не евши".
Сняв вазу и сделав из ладоней телескоп, она стала ходить вокруг его стула и оглядывать свою работу со всех сторон.
- Вот это, я понимаю, красиво подстригли, - сказала она. - Поди в окно поглядись.
Вечер серебрил стекло, и лицо его отражалось прозрачно, измененное и слитое с мельтешащей мотыльковой желтизной лампы; он видел себя, и сквозь себя, и дальше; свистала в листве инжира ночная птица козодой, и синевою налитый воздух обрызгался светляками, плывшими во тьме, как огни кораблей. Стрижка обезобразила Джоула: из-за комплиментов Рандольфа он теперь интересовался своей внешностью, а в темном стекле предстал некто, похожий на идиота, из тех, что с громадными головами-глобусами.
- Жуть, - сказал он.
- Э-эх, - отозвалась Зу, складывая остатки ужина в жестяную банку с помоями для свиней. - Темный ты, все равно как Кег Браун. Темней его я не видела человека. А ты такой же темный.
Подражая Рандольфу, он выгнул бровь и сказал:
- Смею заметить, я кое-чего знаю, чего ты не знаешь, смею заметить.
Зу потеряла всю свою грацию; она прибиралась на кухне, пол скрипел под ее звериной поступью, и длинное лицо, осветившееся у лампы, когда она нагнулась привернуть свет, было маской печальной обиды.
- Смею заметить, - сказала она, теребя косынку на шее и не глядя на Джоула, - смею заметить, ты, конечно, умнее Зу, только она людей зазря не обижает, не будет им доказывать, что они никудышные.
- Не, - сказал Джоул, - я просто пошутил, честное слово, - и обнял ее, уткнул лицо ей в грудь. Она приятно пахла, странным темным кислым приятным запахом, и пальцы, гладившие его по голове, были прохладные, сильные. - Я люблю тебя, потому что ты должна меня любить, потому что должна.
- Господи, господи, - сказала она, освобождаясь, - совсем еще котеночек. А большой вырастешь… ох, будешь парень.
Стоя в дверях, он смотрел, как ее лампа разрезает мрак, увидел, как окрасились окна в доме Джизуса: он здесь, она там, и теперь целая ночь между ними. Вечер выдался странный: Рандольф не выходил из комнаты, а Эйми, готовя подносы с ужином, один для него, другой, по-видимому, для мистера Сансома ("Мистер Сансом холодные стручки есть не станет", - сказала она), задержалась у стола только для того, чтобы выпить стакан снятого молока. Джоул, однако, разговаривал, и разговором отодвигал свои тревоги, а Зу рассказывала небылицы, печальные и смешные, и то и дело голоса их встречались, сплетались в протяжную песню, балладу летней кухни.