- Заметила, - Анна посмотрела в синие глубокие глаза Панюшкина с такой болью, что он не выдержал и отвернулся. - Я рада... что мы с вами сегодня... поговорили об этом, - сказала она медленно. - Мне хотелось поговорить с вами вот так... И мне казалось, что я должна это сделать. Не знаю почему... Не знаю. Было такое чувство, что должна...
Они с километр прошли молча. Солнце опустилось за холмы Материка, розовый закат быстро сменился синими сумерками. Скрип снега стал сильнее, звонче. В Поселке кое-где вспыхнули окна домов, замерцали слабые, еле видные огоньки на материкозском берегу.
- Да, Николай Петрович, я вышла замуж, - неожиданно сказала Анна быстро и как-то без выражения, будто освободилась от чего-то тяжелого, гнетущего.
- Знаю, поздравляю тебя. Это хорошо.
- Для кого хорошо?
- Для тебя. И для Званцева неплохо. Может быть, и для меня тоже.
- Вам паршиво, Николай Петрович?
- Откровенно говоря, да. Чертовски паршиво.
- Я могу вам помочь?
- Нет.
- Подумайте, может, смогу? Чего не бывает... Есть поступки красивые, а есть необходимые. Есть время для одних, а есть для других. По-моему, настали времена, когда вы... когда мы можем себе кое-что позволить.
- Нет-нет, все правильно. Все правильно, Анна. Я вот что хотел тебе сказать... Ты напрасно вышла замуж с такой репутацией. Объясни ему... Если хочешь, я объясню, а?
- Не надо, - отчужденно проговорила Анна. - Он так благородно простил меня, что просто не хотелось разочаровывать его в столь прекрасном поступке. Как он себе нравился, когда прощал меня за легкомыслие! Язык не повернулся сказать, что его великодушие неуместно. И хватит об этом. Николай Петрович, вас снимут?
- Полагаю - да.
- А если снимут - куда вы?
- Уеду, - Панюшкин постарался сказать это как можно спокойнее, безразличнее.
- Возьмите меня с собой!
- А куда мы денем Званцева?
- И его с собой возьмем, - она шало посмотрела на Панюшкина.
- Полагаю, у него другие планы. Да и ты не поедешь. Не нужно тебе это.
- А что мне нужно?
- Тебе нужна своя судьба. Ты ее найдешь. А Володе скажи о его заблуждении. Нельзя начинать такое дело, как семья, со снисходительности и обиды. Ведь за твоим молчанием - обида. И она выплеснется, она заявит о себе. Вот наберет силу, о, тогда уж вдвоем вы ничего с ней не поделаете. А может, ты умышленно молчишь о своей обиде? Уж не приберегла ли ты ее, чтобы потом иметь право вести себя свободно? - Панюшкин взял Анну за руку и повернул к себе.
- С вами опасно долго разговаривать, Николай Петрович. Пока. Я пошла. Званцев уже, наверно, во всех окнах глазки продышал... - она тронула Панюшкина за рукав, быстро взглянула ему в глаза.
- Красивая ты девушка, Аня, - Панюшкин улыбнулся.
- Я знаю! - быстро ответила она.
- Я говорю не только о том, что ты видишь в зеркале... Конечно, мне паршиво, но знаешь, не променяю я это свое состояние ни на беззаботный хохот, ни на самодовольство или самоуверенное спокойствие, и равнодушие, замешенное на превосходстве, мне ни к чему... Может быть, это странно, но кажется... кажется, я счастлив. Не веришь?
- Не знаю, - она растерянно улыбнулась, пожала плечами.
- Это твоя заслуга, - сказал Панюшкин.
- Пока, Николай Петрович! Счастливо! - и Анна побежала по протоптанной в снегу дорожке к огонькам общежития. Но тут же вернулась, подошла к нему вплотную. - Николай Петрович, ну что мне делать? Что?
Панюшкин провел рукой по свежей, прохладной щеке Анны, на секунду привлек ее к себе, но тут же отстранил.
- А мне? - тихо спросил он. - А мне?
* * *
Как часто бессознательно, сами того не замечая, мы ищем встреч с прошлым, с собственным прошлым - люди, места, письма, воспоминания...
Что за этим?
Только ли естественная тоска по былому, когда ты был молод, здоров и полон глупых несбыточных надежд?
Вряд ли. Скорее всего, за этим стоит стремление утвердиться в настоящем. А в прошлом мы просто пытаемся найти подтверждение нынешней своей правоте, пытаемся доказать себе, что если все получилось не самым лучшим образом, то вовсе не по нашей вине.
Из дневника Панюшкина
* * *
Белоконь пребывал в отличном расположении духа.
Начальство не тревожило и не подгоняло, а свидетели тешили его ненасытную душу все новыми историями.
Единственно о чем жалел Белоконь, так это о том, что так мало людей оказалось тогда в магазине, и он не может потолковать по душам со всеми строителями. Понимая, что в кабинете участкового обстановка не располагает к откровенной беседе, Белоконь постарался улизнуть от своего старательного помощника.
Когда он пришел в больницу, Алексей Елохин уже поджидал его.
- Привет, гражданин пострадавший! - бодро сказал Белоконь, расстегивая тесноватое клетчатое пальто, И Елохин не мог не ответить на его улыбку. - Лежи, лежи, Алексей, не надо подниматься. Должность у меня не больно высока, стерплю. Как себя чувствуешь?
- Нормально... Рана у меня так себе... Вот только потеря крови...
- Ха! Умирают, деточка ты моя, и от потери крови, так что ты еще хорошо отделался. Румянец, смотрю, играет, глаз блестит...
Белоконь хотел было продолжить расписывать отличное самочувствие Алексея, но остановился. Вид у того был все-таки неважный. Желтовато-бледное лицо, ввалившиеся щеки, частое дыхание.
- Пока вы следствие ведете, разговоры кругами ходят... Как с кем поговорили, сразу в толпе оказывается... Оно и понятно, Поселок... Говорят, будто вы сомневаетесь, что Большакова именно Горецкий с обрыва столкнул?
- Да я во всем сомневаюсь! Такая работа.
- Но ведь вы не сомневаетесь, что Горецкий меня пырнул?
- В этом - нет. Врачи убедили, свидетели рассказали, Горецкий, говорят, не отрицает, я, правда, с ним еще не беседовал.
- Он на свободе?
- Как тебе, Леша, сказать... По Поселку ходит, но какая же это свобода? Знает, что со мной ехать придется.
- А не сбежит?
- Куда, Леша? Ну куда ему бежать? Через Пролив? Там Панюшкин днюет и ночует, все ждет, пока промоина затянется, мимо Панюшкина ему никак не пройти. Он уже удирал. Думаю, снова у него такое желание возникнет нескоро.
- Как знать, - усмехнулся Елохин. - О ссоре в магазине вам, наверно, все известно?
- Все, кроме одного - что именно сказал Горецкий об Анне Югалдиной.
- Какая разница! Хамство, мат. Важно ведь не что именно сказано, а как, кому, с какой целью... Где-то в Другом месте, в другой компании его слов я бы и не услышал.
- Совершенно согласен, - Белоконь сложил руки на груди, скорбно покачал головой. - Одни и те же слова могут звучать и безобидной шуткой, и смертельным оскорблением. Да, Леша, ты его хоть раз двинул по физиономии?
- Ни разу. Хотя не отказался бы... Но не успел. Сказывается отсутствие практики. Вот вы следователь, время от времени, наверно, встречаете людей, которые становятся преступниками до преступления? Подход к людям, к себе, поведение... Горецкий из таких.
- Леша, ты уверен, что так ни разу и не ударил его?
- Вон вы куда клоните... Мне ребята рассказывали - физиономия у Горецкого разукрашена, как на рождество. Это не моя работа. Я бы не смог. Жидковат против него. Тут все ясно - Большаков над ним поработал. Там. На Проливе. Встретились они. Я высчитал по времени - все сходится. Можете не сомневаться. Кроме Большакова, никто не смог бы так его отделать.
- Ты уж прости меня, Леша, но почему ты так близко к сердцу принял то, что Горецкий сказал о Югалдиной?
Елохин быстро взглянул на следователя и откинулся на подушку, закрыл глаза.
- Только вот что... Если не хочешь отвечать, если очень не хочешь - не отвечай. Но ничего придумывать не надо, ладно?
- Чего придумывать... Не я скажу, так другие... Да и Югалдина молчать не будет. Я ненавижу Горецкого и не скрываю этого. Если он сейчас не убил Большакова, он кого-нибудь убьет потом. Не убьет - жизнь испоганит. Пока он на земле - будет поганить все, к чему прикоснется. И если вы спросите у меня, какое ему наказание присудить, отвечу не колеблясь - расстрел. Без права замены на вечную каторгу.
- Сурово, - сказал Белоконь. - Но чует мое опытное следовательское сердце - за этим что-то есть. Не верю, будто дело тут в тех нескольких словах, которые Горецкий выкрикнул тогда в магазине по пьянке.
- Анна Югалдина приехала сюда ко мне. Не к Званцеву, за которого замуж вышла, не к Горецкому, с которым познакомилась в первые же месяцы... Она приехала, чтобы выйти за меня. Но из-за Горецкого получилась отсрочка. А потом появился Званцев. И она втюрилась в него.
- Вон как... А сам сюда как попал, Леша?
- После заключения... Как это говорится... Выразил желание поработать на стройках народного хозяйства.
- За что осудили?
- Человека сбил. Ночь, дождь, туман, превышение скорости... В общем, что говорить - сбил. Мы переписывались с Анной, когда я сидел. Она приехала, узнав, что я на Проливе. Но - сорвалось. Жаль. Не виню в этом ни ее, ни себя. Не состыковались. Бывает. Но и Званцев не для нее. Он давно все знает - что хорошо, что плохо, что прилично, а что ни в какие ворота. А она в каждом случае решает как бы заново. Если чего нельзя, то у Званцева на всю жизнь нельзя, а у нее сегодня, может быть, и нельзя, а завтра - только так и никак иначе. В этом смысле он слабак, говорю это не потому, что мне дорогу перебежал, нет... Так оно и есть.
Направляясь к дому, где жил Юра Верховцев, Белоконь с удивлением обнаружил, что волнуется. Он выяснил соотношение сил в Поселке, знал, какие пружины двигали людьми в тот вечер, всласть поговорил со многими, у него уже сложилось представление о том, что произошло в тот вечер. Но правильность догадки Белоконя полностью зависела от встречи с мальчишкой, от того, что Юра ответит на один его вопрос.
Следователь приоткрыл дверь, просунул в щель голову и, увидев на кровати парнишку, состроил хитрую гримасу, давая понять, что, хотя и должность у него весьма серьезна, сам он человек не занудливый и всегда готов поговорить легко и свободно.
- Ищу Верховцева! - доверительно прошептал Белоконь.
- Я Верховцев, - несколько растерялся от такого начала мальчишка.
- Вот тебя-то мне и надо, - зловеще сказал Белоконь и, быстро проскочив в комнату, захлопнул за собой дверь. - Как в кино, да? - спросил он уже спокойно.
- Что-то есть.
- Ну, давай знакомиться... Фамилия моя Белоконь, зовут - проще не бывает: Иван Иваныч. Следователь районной прокуратуры. Прошу любить и жаловать. Если ты не против, я присяду.
- Конечно, что вы... Садитесь, пожалуйста.
- Спасибо, Юра, спасибо. А то, знаешь, я сегодня так набегался, ног не чую, представляешь? Ну ладно, не буду тебя своими бедами удручать, как сам-то поживаешь?
- Уже лучше... А вначале неважно было... Переохладился. Врач говорит, что ноги целы будут, а вот с левой рукой дело похуже... Так что кончился ученик слесаря Юрий Верховцев. Придется на маяк смотрителем идти.
- Моя ты деточка! Глупости это, больше ничего. Я только что с врачом разговаривал. Единственное, что тебе грозит, так это лишняя неделька на больничном. И все. Можешь мне поверить, самое худшее в твоем положении - это опустить голову.
- Ладно, учтем.
- А теперь, если ты не против, давай немного о деле потолкуем. Вот скажи мне, на кой черт тебе понадобилось среди ночи с этим Горецким на Пролив идти?
- А так... Назло хотелось сделать. Вы меня в кутузку, а я уйду. И ушел. Дурость, конечно, но... так уж получилось.
- Ну, хорошо, запер тебя Михалыч... Кстати, а за что?
- Тоже дурость, в общем-то... - Юра отвел глаза. - Понимаете, пива мне Верка в магазине не дала. Мал, говорит. А народ в хохот, а там еще девчонка одна была... Ну, я и психанул. Не столько из-за пива, мне его и не хотелось, в общем-то, а так, из-за этого хохота. В общем, решил я камушек в магазинное окно бросить, а тут Михалыч... Он меня за этим делом и застал. И, конечно, сразу за холку... Поостынь, говорит.
- Как у тебя вышло нескладно! Ну, хорошо, а почему удрал на Пролив, а не домой?
- Горецкий уговорил. Что же ты, говорит, товарища по несчастью бросаешь? И понес, понес... Вначале я и вправду хотел домой драпануть, но он... Про дружбу плел, товарищество, прочую лабуду.
- А теперь скажи мне такую важную вещь - как вам удалось от Михалыча уйти? Как вы закрома его покинули?
- Пока я сидел там, ну... присмотрел, что оконная решетка на нескольких шурупах держится... А когда он Горецкого ко мне подселил, я тому и рассказал, что очень даже запросто можно уйти. Даже мыслю ему подбросил - подковка, мол, сгодилась бы от каблука. Он тогда шустро так разулся, зацепил за что-то набойку, оторвал ее, шурупы вывинтил и...
- Понятно. Еще вопрос... Как вы расстались с ним, как растеряли друг друга там, на Проливе?
- Сделали привал километров через пять, ну, отдохнуть сели. Он мне и проболтался, что Лешку Елохина ножом пырнул. Я только после этого понял, почему он побег затеял. И будто взбесился тогда. Ведь Лешка мой наставник, ну, вроде учеником я при нем... Всегда вместе. Парень что надо! В общем, побольше бы таких.
- Что же дальше? - посмотрев в эту минуту на Белоконя, нельзя было даже подумать, как он насторожен.
- Злость меня взяла, что Горецкий обманом за собой потащил. Кинулся я на него, вцепился в пасть... Но, сами понимаете, силы оказались неравными. Он бока мне намял и силком заставил еще с километр за собой идти. Побаивался один остаться на Проливе, струхнул маленько, - Юра усмехнулся. - Ну а потом убежал я от него. Мы тогда по берегу шли, вдоль обрыва, и я за какой-то не то пень, не то корягу нырнул. В общем спрятался.
- Он что же, в самом деле перетрухал? - спросил Белоконь. Улыбка, явно приятный собеседнику вопрос, готовность посмеяться вместе с парнишкой, даже словечко "перетрухал" - все должно было говорить о простоте и откровенности следователя.
- Ого! - рассмеялся Юра. - Вы бы посмотрели тогда на него! В Поселке он немногим дорогу уступал, а там, один на один с Проливом, ночью, в буран... Не поверите - стал называть меня по имени-отчеству! Представляете? Горецкий меня называет Юрием Васильевичем! Вначале я не понял, к кому он обращается, может, думаю, в темноте еще кого увидел... А это, выходит, я - Юрий Васильевич! Ну, потеха!
- А как он себя вел, когда ты спрятался? - Белоконь начал осторожно подбираться к главному вопросу.
- На одном месте не знаю сколько крутился! Звал меня, возвращался, видно, понимал, что я где-то рядом... Целую речь толкнул.
- Что же он говорил? - осклабился Белоконь.
- А! Обещал даже уехать из Поселка, если я того хочу. Представляете? Если я, Юрка Верховцев, захочу, так он, Горецкий, которого все, кроме Панюшкина, побаиваются, послушается и уедет! Потеха!
- И ты все это время его видел? - Белоконь замер.
- Какой там все время! - беззаботно ответил Юра. - Буран! А он толокся на одном месте, уходил в темноту, снова возвращался... Потом долго его не было, минут двадцать.
- После этого он подошел к тебе совсем уже близко, да?
- Да... Но не нашел меня.
- Юра, а какое там место? Опасно ходить?
- Еще как! Мало того, что обрыв метров десять, да еще эти узкие провалы в берег выдаются... Их снегом заносит, чуть не туда ступишь - и прости-прощай село родное!
- Юра, ты говоришь, злой тогда на Горецкого был?
- Он же Лешку...
- А скажи, при возможности отомстил бы ему по-настоящему?
- Д... да. Если бы такая... ну, вообще, если бы я смог...
- Юра, между нами - ты ведь смог отомстить за друга? Я видел, в каком виде Горецкий по Поселку расхаживает. Говорят, как на рождество разукрашен. Прихрамывает, рука на перевязи... В общем-то, для здоровья ничего опасного, но разделал ты его по первое число. На тебя, как на героя смотрят.
- Да ну, герой... - Юра смутился.
- Уж теперь-то Верка нальет тебе пивка кружечку-вторую, а?
- Да она мне за этого Горецкого еще вслед кружкой запустит!
- Думаешь, знает, что это твоя работа?
- А кто же еще? Больше некому.
- Как же у тебя получилось?
- Ну как... Его долго не было, потом он появился, все ближе ко мне подходил, я думал вот-вот найдет, опять за собой потащит... И как раз в это время он повернулся ко мне спиной... А я знал, что там провал... Ну и...
- Ладно, на сегодня хватит. Выздоравливай. Вот здесь подпиши протокол, будь добр. Да, я хотел еще спросить у тебя... Почему Елохин так Горецкого ненавидит? Только из-за скандала в магазине, или раньше у них что-то было?
- Конечно, было, чего там... К Елохину Анка приехала, они уже жениться собирались, а тут Горецкий полез куда ему не надо... Из-за этой Анки сбесились все. Елохин, конечно, слабинку допустил, он сам потом плакался. Слухи пошли насчет Горецкого и Анки. Что, мол, между ними что-то было.
- А на самом деле?
- Ничего не было. Ягунов слух пустил. Чреватый мужик. Лешке бы плюнуть на все это, а он к Анке пошел, выяснять начал, она его, конечно, по физиономии, ссора между ними получилась... А тут с главным инженером у нее... И Лешка вообще отставку получил. Непруха у парня, дикая непруха. А теперь еще этот дурак ножом пырнул.
- Ну, ничего, я разговаривал с ним, он вроде духом не падает.
- Кто? - Юра приподнялся на локтях. - Лешка? Чтоб Лешка духом упал? Да вы что! Он мне сам говорил - хороша, говорит, девка, да, видать, не для меня. Может, говорит, и лучше, что все так вышло... Какой там лучше, если он до сих пор дрожит, когда о ней разговор заходит! Почему и в магазине драка случилась.
Горецкого Белоконь застал в общежитии. Тот лежал на кровати, положив ноги в тяжелых сапогах на железную спинку, курил, пуская над собой кольца дыма. Увидев следователя, Горецкий, не торопясь, сел.
- Привет, начальник! - воскликнул он почти радостно. - Вот кого я ждал - дождаться не мог, вот кто утешит душу мою, утрет слезы мои!
- Здравствуйте, гражданин хороший, - сдержанно поздоровался Белоконь. Он подержался за шапку, но решил не снимать - в комнате было прохладно. - Вы в состоянии отвечать на вопросы?
- А почему это мне быть не в состоянии? - насторожился Горецкий.
- Помятый вы какой-то, побитый, обмороженный, говорят... Большое оживление вас почему-то охватило... Я уж подумал - не путаете ли вы меня с какой-нибудь поселковой красавицей?
- Вон куда гнете... Наговорили, значит, на меня, кто сколько хотел?
- Точно. Никого не останавливал. Кто сколько хотел, тот столько и говорил. А вывод мой такой - если вас с собой увезу, вряд ли найдется в Поселке человек, который пожалеет об этом.
- Так уж и ни одного? - ухмыльнулся Горецкий.
- Сами знаете. Радости от вас тут никакой.