Детство мое ушло, удалилось, кое-что подзабылось, но оно со мной и во мне. Я до сих пор расту оттуда, из тех корневых солнечных дней. Иногда сравниваю себя нынешнего с тем, маленьким и наивным, как звук расстроенного музыкального инструмента сверяют с эталонным звучанием камертона.
Однажды, будучи уже взрослым, в день Михаила Архангела читал я об ангелах-хранителях и дошел до описания их внешнего вида. И вспомнил вдруг… Младенцем лежу в кроватке с блестящими прутьями ограждения. На маме шелковое платье в мелкий горошек, от которого в глазах сильно рябит. Перед сном, мама целует меня, выключает лампочку под клетчатым абажуром с кистями и выходит из комнаты, беззвучно прикрыв огромную толстую дверь.
Оставшись один в темноте, я совершенно четко и зримо вижу страшное существо, похожее на черного барана, стоящего на задних кривых ногах. Оно приближается на своих копытах к моей кроватке и нависает надо мной, обдав меня гнилью, исходящей от его густой шерсти. Я весь сжимаюсь от ужаса и немею, не в силах выдавить из себя ни единого звука, чтобы позвать взрослых на помощь. И тогда рядом появляется светлый. ароматно пахнущий юноша и молча, но властно, как хозяин собаку, прогоняет чудовище прочь. Его появление меня вовсе не удивляет, сразу становится спокойно, и я забываю обо всем плохом. Засыпая, закрываю глаза, но и там, внутри меня, продолжает все светиться и благоухать.
Так вот откуда происходит чувство моей детской защищенности. Таким образом разгадывается еще одна загадка, заданная мне оттуда во взрослую жизнь мальчиком Димой. Только сейчас я вспоминаю, что в том времени нет у меня врагов. Если и приходится мне ссориться с тем же Валеркой, или Юриком, Витюшкой или с кем другим, то уже на следующее утро мы буквально бегом несемся друг к другу, чтобы скорей помириться, потому что мучения совести становятся невыносимыми! И так сладко прощать и быть прощенным, освобождаясь из темного плена ссоры, чтобы еще веселее бежать вместе в речной порт и там, прижавшись к толстым прутьям железного забора наблюдать, как черный, шипящий паром маневровый паровоз таскает туда-сюда запыленные, лязгающие на стыках рельс вагоны.
Когда же я потерял это сладкое чувство незыблемой ангельской защиты? Пожалуй, страх и смятение впервые поселяются в моей душе, когда я замечаю, что девочки, это нечто большее, чем друзья. Тогда же закуриваю и первую сигарету, уворованную из отцовской пачки, открыто лежащей на кухонном подоконнике. Помню до сих пор, как и грязные мысли о девочках и первая сигарета вызвали во мне поначалу тошнотворное отвращение, через которое успешно помогло переступить рождавшееся тогда самолюбие. И если бы я не потерял свою чистоту, если бы остался в том чудном состоянии светлой кротости, то, наверное, и до сих пор ангелы оставались бы моими друзьями и защитниками.
И если все это доброе светлое детство продолжает жить во мне… И если оттуда, из чистой глубины души будит звонким колокольчиком совести… Значит есть оно, это детство и сейчас – и во мне самом, и на аллеях этого старого бульвара, и в нашем западающем мире.
Открытие
Весь день с самого рассвета живу в предвкушении чего-то важного. Нет усталости, потому что весь я как бы вне тела и его дел. Не ем, ни пью, кажется даже, что и не дышу. Убывает тягота прошлого, перестает давить страх перед будущими немощами и неизвестным исходом.
Всю жизнь я разыскивал, сортировал и впитывал множество различных знаний. И вот, наконец, пришло время узнать самое важное. Вот сейчас, когда растают остатки страха, я сам себе скажу это. Вот сейчас. Звучит это просто, как все истинное. Вот сейчас. Итак! Вот оно: я ничего не знаю.
Не знаю, кто я. Кто те люди, которые меня окружают, которые со мной и вне меня. Не знаю этой земли, на которой живу. Не знаю, живу ли я вообще. Не знаю, есть ли во мне вера, или это самообман. И что это за истечения из глаз, отчего это – от блудной сладости, саможаления или пожелания большего, чем имею.
Не знаю, угоден ли я Тому, Кто вызвал меня из небытия, и что я для Него. И правильно ли я люблю Его, да и люблю ли… Ведь мое иудино предательство всегда наготове, всегда у сердца моего. Не знаю, смею ли я взирать со всем этим на пресветлый лик Его, и не погубит ли это меня.
И вот теперь, когда меня не стало, и я перестал знать самого себя, меня подхватывают неведомые теплые струи, текущие туда, куда надо им, вернее Тому, Кто их направляет и призывает к движению, как вызвал меня из вечной пустоты и позвал дальше, в таинственную потребность совершенства…
И стал я лететь, нет – плыть, нет – течь. И впервые я познаю, проживаю смысл слов "обтечь вселенную". Усталая, тяжелая, ветхая земля ворочается подо мной. Она тоже устала делать это каждый день, изнывая от боли. В нее также вцепились, отравляют и сосут кровь сонмище паразитов, а она не может их стряхнуть и терпит, терпит, больше молча, только изредка ворча вулканами и порыкивая трясениями. Доколе вас терпеть, доколе пребывать с вами!..
И если бы эта боль продолжилась дольше, я бы весь растворился в ней, как в огненной лаве. Но вот ко мне возвращается спокойствие, питательное, укрепляющее, изводящее боль. И мирным зрением рассматриваю тех, ради кого все это длится и терпится. Люди. Они занимаются каждый своим делом, но все одним: они делают свой выбор. Они его выстрадывают, прожигают, сонно прохлопывают потухшими глазами, пропивают, проблуживают и проворовывают. На них с Небес сыпятся бесценные дары. Человечество воровато их присваивает, пускает на продажу, на свою похоть, втаптывая в грязь.
Мало-помалу ко мне возвращается самоощущение. В этот момент я остро чувствую свою причастность к человеческому деланию, которое именуется жизнью. Мы становимся нераздельными в этой временной общности. Это я вместе со всеми играю в жизнь и учусь, будучи ребенком. Потом юношей впадаю в искушения плотью и неподчинения старшим. Это я вместе со всеми за потерю чистоты и цельности разваливаюсь на куски и повторяю рождающийся в сердце и нарастающий плач Адама. И этот плач приводит меня то к отчаянию с навеянным мстительным врагом желанием собственной смерти, то – к поиску спасительной истины.
И это я вру себе, отрицая истину, не желая оставлять сладость греховных падений, пока боль от них не достигает невыносимых пределов, но я цепляюсь до последнего за возможность грешить, хоть сладость греха уже убывает и ее по-хозяйски вытесняет боль, боль, боль.
Это я вместе со всеми – вслух или молча, в сознании или бессознательно – кричу Тому, Которого гнал до сего, как Савл: "Почему Ты скрывался от меня, Господи? Ведь я погибал тут, истекая кровью и слезами!". И слышу ответ – оттуда, из неоткрытых, непознанных глубин собственной души: "Если бы ты Меня не нашел, то и не боролся бы со Мной! И не бежал бы от Меня".
И вот я стою перед лицом Твоим, Господи, и делаю то, что вложил Ты в мою мятущуюся душу, делаю со страхом и трепетом.
Стою над пропастью, в которой ревет и бушует испепеляющий гееннский огонь наших, но и моих, страстей.
Ибо из всех страхов остался жить во мне сейчас только один – страх оскорбить невольным всплеском смертельной гордыни Твою дарованную мне ни за что безмерную и непостижимую любовь.
Такие мы, Господи! Такие мы, Отче, блудные сыны и дочери Твои. Нас зовет свет, но мы, беспечно зажмурившись, как перед прыжком в бездну, за свет истины принимаем то сверкание золота, то свет прожекторов тщетной славы, то свечение разлагающейся мертвой плоти. Нас зовет любовь вечная, а мы принимаем за нее блудную похоть, привязанность к раскрашенным гробам. Мы тянемся к сладости вечного блаженства, но с легкостью соглашаемся на подмену ее сладким дурманом ядовитого кайфа – будь то услаждение вином, наркотиками, едой, развлечениями, рифмованной и прозаической "грехофилией".
Такие мы, Господи! Изуродованные, помраченные, лживые, вороватые, немощные и хладные. Я говорю так, потому что сам такой более, чем любой из человеков Твоих. И если Ты, Господи, вложил в душу мою эту потребность молиться пред Твоим всеведением за человеков, которых Ты дал мне любить, то, конечно, для того, чтобы помиловать их. Иначе почему так сладко замирает сердце и наполняется светлой радостью от слов бывшего яростного гонителя Твоего, который с третьего неба Царствия Небесного принес на землю таинственные слова: "Ибо всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать".
Рев гееннского огненного шторма закрывается плотно обступающим меня со всех сторон мраком одиночества. Здесь нет уже ничего, кроме отчаянного крика: "для чего Ты меня оставил?!". Но и этот последний всплеск моего замершего сердца поглощается мраком и давящей тишиной обступившего, взявшего меня в плен небытия.
Остаюсь наедине с моим главным открытием, главным сокровищем: ничего я не приобрел, кроме познания своей вопиющей греховной немощи. Вот самая большая жертва Тебе, Господи! Без Тебя я могу только грешить. Без Тебя я – никто.
По моим грехам – мое место в тартаре. По моим страстям – гореть мне в геенне. И верю, что и в этом случае тоже проявится Твоя милость ко мне, ибо не может ничего нечистого приблизиться к Тебе, не погибнув навечно.
"Не Ты по гневу Своему, но я по нечистоте своей потянусь в место грешников к подобию своему греховному, и останусь там один в смердящей тесноте вечного мрака…
Ощущение оставленности давит сильней и сильней… Уж и кричать не могу… только держу в глубине сердца, как в протянутых онемевших руках, свою немую бесценную жертву… Но, слава Богу! Свершилось! …И на этот раз приходит спасительное утешение: мрак разрывается, и из небесного просвета выплескивается на мое отчаяние радостный возглас Воскресения. И только тогда нахожу силы выдохнуть из себя…
…Если Ты, Господи, не сотворишь величайшее чудо любви Своей – спасение души не по делам моим, но только по милости Своей".
Маклер
С месяц тому назад закрепляют за мной еще один объект – жилой дом. Появляться там нужно раз в неделю, потому что управляет делами "сильный бригадир" по прозвищу Маклер. Ему во всем помогает, как водится на нашем участке, заказчик с прозвищем не вполне солидным – Шустрик, хотя должность у него нешуточная: генеральный директор объединения "Супер-Изол".
В конструктивном отношении дом простенький: обычная панельная коробка "без ума и фантазии". В настоящее время там завершаются отделка и подводка коммуникаций. И если отделка производится силами Домостроительного комбината, то прокладка траншей под газопровод и теплотрассу – дело наше, генподрядное.
Когда я в первый раз заявился на объект "дом 54 "Супер-Изол"", ко мне вразвалочку подошел пьяный субъект в галстуке, назвался Жорой и объявил, что в нескольких метрах от красной линии на глубине полутора метров пролегают два кабеля очень государственного значения: один – правительственная связь с Дальним Востоком, другой – с космодромом Байконур. За повреждение второго мне грозит 7 лет социальной от меня защиты государства, за первый, правда, поменьше, но тоже, что характерно, – 5 лет. Так что все земляные работы необходимо производить только в его присутствии. После этой беседы он пропал недели на три. Говорят, что его видели в составе похоронного оркестра, в котором этот виртуоз с неподдельной печалью на глазу извлекал из трубы, начищенной пиджачной шерстью, душераздирающие фортиссимо из репертуара польского композитора Шопена.
Шустрик приехал сюда из "солнечного Магадана", в полной мере отдав государству трудолюбие десяти лет своей бурной молодости. Дом строится для работников завода, которых он оптом поставляет оттуда же. Как известно, московский рабочий капризен и избалован, поэтому Шустрик потихоньку замещает их земляками – угрюмыми трудягами без лишних запросов. От моего участкового мне стало известно, что с каждой квартиры от магаданцев Шустрик должен получить по пачке долларов, поэтому, перепоручив свою основную работу закадычному заму, он "шустрит" на строительстве дома, решая любой вопрос быстро и не обращая внимания на сметные затраты.
Именно поэтому бригадиром на доме № 54 работает Маклер – гений воровства, профессор халтуры и доктор криминальной психологии. Его длинные губы всегда растянуты в блаженной улыбке, маленькие раскосые глазки смотрят куда угодно, только не на собеседника. Говорит всегда ласково и монотонно. Словом, "муммий-тролль" в телогрейке. В его бригаде шестеро таких же голубых воришек, бесконечно преданных боссу. Каждый из них – профессионал высокого разряда почти всех строительных специальностей. Кроме того, эта бригада совместно со строящимся объектом халтурит на всех ближайших жилых домах, гаражах, загородных дачах. У них имеются собственные обширные склады стройматериалов, которые они используют на левых работах.
При мне под вечер заказчик завез на кровлю два "Супермаза" рубероида, краном забросил на крышу, запер все подходы к нему на собственные замки, а ключи, погрозив Маклеру кулачищем, сдал угрюмому Карлу, немцу, "медвежатнику" с 15-летним сроком отсидки. Маклер у всех на глазах переоделся, сел в белую "семерку" и укатил домой "поливать георгины".
…Утром ни одного рулона дефицитного рубероида на крыше не обнаружили. Маклер бегал со всеми вместе, потрясал кулаками, ругая ворюг, и требовал у Шустрика "срочно обеспечить объект кровельными материалами, чтобы послезавтра – кровь из носу – завершить кровлю под отделку". Шустрик с Карлом проверяли замки, чуть не на коленях с лупой искали хоть малейший след злоумышленников на крыше, по всему дому, на земле – ничего не нашли! Два "Супермаза" рубероида растворились бесследно! Тогда Шустрик, глупо улыбаясь от восхищения и гнева, завез новую партию рубероида и передал ее по акту самому Маклеру на ответственное хранение.
Василию Ивановичу пришлось целый день допрашивать гения воровства, жестоко поить его и даже слегка прилагать увесистые участковые кулаки к его округлым скулам, пока тот не открыл своего секрета. Оказывается, ночью его бригадный "медвежатник" проник на крышу и закидал все рулоны в шахты мусоропровода, где они и пролежали до удобного момента их изъятия и сокрытия. Вынос материалов производился через подвал и подземный коллектор высотой полтора метра. Эти катакомбы Маклер заранее согласовал и проложил, а оплатил заказчик "для удобства обслуживания коммуникаций в период эксплуатации".
Василий Иванович давно прекратил попытки вразумить и перевоспитать воров, поэтому обложил их промысел данью в процентах от стоимости украденного. А когда получил от конторы квартиру, бесплатно нанял Маклера для ремонта и мебельного насыщения жилплощади, что тот и выполнил в наилучшем виде. И даже устроил под квартирой, что находилась на первом этаже, обширное подполье с винным погребом и убежищем, укомплектовав эти хранилища напитками и съестным на "первое время", то есть лет на несколько. К тому же бригада на планово-легальных объектах работала всегда безупречно и у своего родного участка ничего не брала – только у заказчиков и субчиков.
С тех пор, как мне стали известны маклерские тайны, я внес имена воришек в свой молитвенный список. Относятся они ко мне с опаской, исполняя любое указание беспрекословно и с великим рвением. Вот и сегодня мы с Васей въезжаем на объект по новым дорожным плитам, аккуратно выложенным по круговой объездной дороге. Первые два слоя утонули в жидкой глине.
В траншеях уже копошатся газовщики, ступая по ровнехонькой песчаной постели. Через траншеи для девушек-отделочниц переброшены мостики трапов с перилами – все красиво и правильно! Сам Маклер с бригадой монтирует поворот теплотрассы. Бетонные блоки монтирует под линией электропередач не краном, а экскаватором "Киевлянин" на гусеничном ходу. Рядом по самую кабину в жидкой глине стоит серо-черный бульдозер, напоминая подбитый вражеской артиллерией танк. А вот это почти черное от копоти тело водителя, рухнувшее на рычаги – смутно напоминает танкиста, пытавшегося, но так и не сумевшего выбраться из подбитой машины. Только этот громко похрапывает, а между педалями отстрелянными гильзами валяются пустые бутылки.
Рабочие буквально плавают по колено в жирной киселеобразной грязи. Спрашиваю, отключено ли напряжение? Нет, говорят, долго оформлять, а монтаж нужно завершить сегодня. В это время блок срывается из петлевого стропа и шлепается на дно траншеи, обдав монтажников волной грязи. Ковш экскаватора взметается вверх, касается нижнего провода. Сверкает молния, треск, дым – никто на это не обращает ни малейшего внимания, кроме меня. Срываюсь с места и бегу в дом, где на втором этаже в штабе стройки на телефоне сидит Шустрик в окружении прорабов субподрядчиков, которые засыпают его вопросами.
С криком "Люди гибнут!" расталкиваю всех и требую у Шустрика срочно отключить ЛЭП. Он звонит на подстанцию и приказывает отключить. На том конце провода торгуются, он со вздохом обещает "найти и привезти" и кладет трубку. На Шустрика снова набрасываются субчики, правда, теперь половина. Остальные переключились на меня, потрясая перед моим носом актами и процентовками. С полчаса вместе с ними бегаю по дому и проверяю качество их работ, подписываю их акты, затем навещаю Маклера. Его бригада успешно завершает героический монтаж последнего ряда блоков. Замечаю, что нижний провод порван, лежит в грязи и выражаю свое недоумение.
– Не обращай внимания, Сергеич, я порвал, я же и привяжу.
– Ты знаешь, что напряжение отключено?
– Спасибо, конечно, только нам это без разницы. Не волнуйся, мы тут с Шустриком все в один момент решаем.
– Ну, удачи тебе, Геннадий Алексеевич! До свидания.
Маклер, услышав свое имя, выпрямляется и удивленно смотрит на меня, точнее на мою спину, так как я направляюсь к своему "Камазу". Иду и по привычке бубню под нос Иисусову молитву с именами объектных хулиганов. Вдруг из-за левого плеча выпрыгивает и замирает передо мной нынепоминаемый раб Божий Геннадий:
– Не понял!.. За что ты меня, Сергеич? Мне тут платят, как Буратине, я пашу, как папа Карла, – а он меня обижать. За что, начальник?
– Это ты, Геннадий Алексеевич, на собственное имя святое обиделся, что ли?
– Какое святое? Меня так только менты называют и в отделе кадров, когда персоналки разбирают. А ты меня за что? Что я тебе сделал?
– Я назвал имя твоего святого небесного заступника, в честь которого ты назван. Отчеством твоим я выразил уважение к твоему покойному родителю, подарившего тебе жизнь в этом Божием мире. Выходит, что называя тебя по имени-отчеству, я тем самым подчеркиваю твое великое человеческое достоинство, которым наградил тебя твой Творец Господь Бог.
– Что же это… А как же происхождение от обезьян?
– Это пусть обезьяны от обезьян происходят. А ты человек, поэтому произошел от Бога. Ты, Геннадий Алексеевич, – Божий человек. И в данный момент не так важно, как ты к Богу относишься. Главное то, что Творец бесконечно по-отечески любит тебя. И ждет к Себе.
– Я подумаю. Мне это нравится. Правда! – его глаза впервые глядят в мои глаза. С каждой секундой в его облике растет неподдельный интерес.
– Подумай. Если нужна будет помощь, обращайся. Всегда рад помочь.
– Бывай, – кивает бригадир и с видимым удовольствием повторяет только что сделанное открытие: – У меня святое имя. Я Божий человек. Мне это нравится!
Рабочий день завершается на дачном участке Юрия Петровича. Мне очень нравится сюда заезжать. Мы с Васей переодеваемся и включаемся в работу. О, какое это удовольствие "покидать кирпич" на подмости – чтобы под самые руки каменщика. Воздух здесь напоен густым хвойным ароматом. Вокруг нас бегают заботливые хозяева: Света, водитель-телохранитель Сергей, сам Юрий Петрович. Они обносят нас кваском, бутербродами, развлекают новостями, анекдотами, шутками.