Иду к конторе, чувствую, что от утренней бодрости во мне и следа не осталось. Даже покачивать стало из стороны в сторону. Вот ведь невезение! А я уж запланировал сегодня горы свернуть. Что-то разом сломалось. А все из-за тебя, старая!.. Как выругался мысленно – так сразу громко и неудержимо чихнул. Во время чихания, как известно, скорость потока воздуха, исходящего из носоглотки, почти равна скорости звука, вот этим ураганом, наверное, из меня выдувает все мое здоровье… вместе с мозгами. В диспетчерской сажусь на стул, прислушиваюсь к себе изнутри и делаю печальный вывод – заболел. Ни с того, ни с сего…
Автоматически делаю заявки раздражающе молодой диспетчерше, выслушиваю указания шефа (физиономия у него красная, здоровая, как у мужика выскочившего из бани; голос громкий, в силе; движения мощные, широкие…). Насилу дожидаюсь своего Васю. Вот он лихо разворачивается во дворе, подъезжает кабиной ближе к ступенькам, требовательно гудит. Кабина его "Камаза" сверкает чистым красным лаком. Выхожу, шаркаю по-старушечьи со ступеньки на ступеньку. Ругая конструктора, с трудом забираюсь на мелкую, до ужаса мелкую, высокую и неудобную подножку. Подтягиваясь и акробатически изгибаясь всем корпусом, всовываю свое грузное тело в кабину. Гляжу вниз, под колесо, от высоты кружится голова, рывком закрываю дверь. Вот это да… Вася что-то кричит, физиономия здоровая такая… Да чего ему не быть здоровым, он же ведь на воздухе…
По дороге на объект несколько раз засыпаю. Просыпаясь, долго не могу понять, где я и что здесь делаю. Вася своим веселым рассказом возвращает мне память. Но снова впадаю в забытье. На объекте к Васиному ужасу и великой радости бригадира отдаю ему машину, сам запираюсь в своей будке и падаю на лавку. Провал.
Просыпаюсь весь в поту, меня мутит и трясет. Сознание мое работает пунктирно: то оно есть, то выпадает. Как же сегодня до конца дня доработать? Хоть бы никто не пришел… Только подумал, как с шумом и грохотом врывается Александр Никитович. Физиономия здоровая, сытая, движения уверенные, голос громкий. Да чего ему, он тоже на воздухе… Я выражаю ему дряблое почтение, чувствуя, что работа с заказчиком у меня сегодня не получится. Понимает это и Никитович, здоровый как бык… Предлагает опохмелиться. Пробую ему пояснить, что я в этом не нуждаюсь, но он уже развивает идею, настроение у него приподнятое, а значит надо бы его еще приподнять до немыслимых и недостижимых разуму высот. Вызвал он кранового и послал за "белым". Тот понесся, лось здоровый, на всех парах к своей знакомой продавщице. Куда бы от них скрыться? Демонстративно ложусь на лавку и сказываюсь больным. Не тут-то было… то им стаканы нужны, то про закуску забыли, изуверы, здоровые, на воздухе, понимаешь, чего им будет, если на воздухе…
…Иду по знакомой улице, утопающей в громадных цветах. Их розовые, белые и пурпурные соцветия благоухают не так, как на юге, одурманивая и кружа голову, а изысканно тонко, нежно лаская своими ароматами обоняние. С необычно высокого бирюзового неба льется яркий, но опять же вовсе не ослепляющий солнечный свет, а рассеянный и вездесущий. Впрочем, солнечный ли? Наличие светила я только предполагаю, но не вижу: свет льется с неба, но как бы отовсюду, не создавая теней. Мягкое тепло нежит кожу… Ноги несут меня сами, как по воздуху. Перемещаюсь не шагами, а мысленными приближениями. Вокруг так же невесомо движутся люди. Они не задевают и вообще не мешают мне, наоборот, от них исходит какое-то незнакомое излучение любви и тепла. Деревья – одно удивительней другого – украшены золотистыми листьями и благоуханными наливными плодами. Их причудливые кроны слегка колышутся и шелестят замшево-перламутровыми листиками и коралловыми веточками. Ветерок приятно потягивает то с гор, величественно сияющих вдали, то с реки, плавно текущей по руслу уютной долины. Мне здесь до детских слез всё радостно знакомо, но никак не могу понять, где все это. И почему здесь так необычно красиво?
Когда дивная картина тает, возвращаюсь в мир моей болезни, моей суеты, шума, грязи и ругани. Меня наполняет горькое сожаление. Такое горькое, что даже во рту, во всем теле, в каждой клеточке чувствую желчную, едкую горечь…
Наконец, заказчик с крановым ушли. Бригадир уже вернулся и властно раздает подчиненным команды. Вася уехал, наверное, обедать. Заглядывает бригадир, веселый, обдает меня запахом здорового мужицкого пота и лихим весельем – видно не зря машину прогонял, с пользой… Сочувственно предлагает мне ехать домой – отлежаться. Уверяет, что все будет в порядке, он проследит. Пытаюсь ему объяснить, что у меня дела намечены, мне бы только малость отсидеться, а потом уж я… Бригадир машет рукой и объявляет, что машина подана, чтобы я отправлялся баеньки. С начальственным вздохом крайне озабоченного трудяги встаю. Кое-как забираюсь в кабину, еще раз поминая нелегким словом конструктора этой ужасной ного – выво – рачи – вающей подножки…
До вечера лежу в постели. Тело налилось гадкой тяжелой вялостью. Пошевелиться – и то трудно. Меня постоянно мучает жажда. Чтобы дотянуться до стакана воды, требуются немыслимые усилия. Сознание цепляется за какие-то несущественные мелочи: рассматриваю потолок, стену, выключатель… Тупо глазею в одну точку, потом в другую. Временами проваливаюсь в сон. За окном стемнело. После очередного погружения в небытие, просыпаюсь, чувствую в себе силы встать с постели.
Взгляд падает на икону Спаса Нерукотворного, задерживается на Его пронзительном добром взгляде. Стою и смотрю прямо в эти глаза. Сам себе говорю: "помолись". Зажигаю лампадку, беру в руки молитвослов. Вычитываю одну за другой молитвы из вечернего правила, постоянно ощущая на себе этот прожигающий мою бесчувственную тупость Отеческий всевидящий и всепонимающий взгляд. Дохожу до молитвы Святому Духу. Особенно сильно звучат и беспокоят слова: "…или кого укорих; или оклеветах кого гневом моим, или опечалих, или о ком прогневахся…или нищ прииде ко мне, и презрех его, или брата моего опечалих, или кого осудих, или развеличахся, или разгордехся, или разгневахся…" и дальше: "…или неподобная глаголах, или греху брата моего посмеяхся, моя же суть бесчисленная согрешения…". Эти слова прямо в сердце капают раскаленным жидким огнем…
Вспоминаю свое утреннее буйное превозношение, старушку, которую мысленно ругал последними словами … Ну, вот, теперь все понятно. Осудил старческую немощь – и сам таким стал. Сколько раз читал у Святых отцов, что осужденный грех к тебе же и возвращается. Бумерангом. Что-то уж слишком быстро вернулся… Так это же прекрасно! Это чтобы сразу и доходчиво… Это чтобы ты в суете о главном не забывал. Слава Тебе, Господи!
…Третий день в груди живет тяжесть. Она обволокла сердце, сдавила его липкими присосками, и все мое существо тянется вниз, к хладной грязной земле. Ношу эту тяготу и брошенным щенком взываю о помиловании. Одно успокаивает: нет уныния, наоборот, мое отягощение напоминает несение креста. Утренние молитвы очистились от накатывающей суетности рабочего дня, а вечерние – от вялой усталости. Молитва пульсирует ритмично, с новой силой вырываясь из сердечной тяготы в необозримые высоты, словно святые творцы этих молитв помогают мне.
После вечернего молитвенного правила нет желания встать и заняться другими делами, наоборот, внутренний прожектор освещает то одного, то другого, то целое семейство людей, за которых мне дано молиться. Всплывает в памяти самое главное в нашем общении, обнажаются корни обид и конфликтов, вспышками света прорываются мгновения взаимной любви. Как радостно молиться за людей!
Внимание снова возвращается к моему "змеиному питомнику" – скопищу грехов. Безжалостно с помощью Иисусовой молитвы, вместо "…помилуй мя грешного" умоляю помиловать меня злобного или немилосердного… Без запинки, один за одним, даже ничтожные мимолетные греховные помыслы – все до чиста – изничтожаю шипящее мстительной ненавистью население моего душевного серпентария.
Но вот и покаяние иссякло. Можно бы встать и успокоиться, только не могу выйти из дивного внутреннего покоя. Стою и молчу, как слепоглухонемой, очарованный этим новым абсолютным звенящим одиночеством. "В теле, не в теле – не знаю", ничего не знаю, ничего не чувствую, кроме новизны и покоя.
Тем не менее, где-то глубоко внутри меня что-то постоянно сгущается и нарастает. Сначала будто это меня и не касается, и глубина эта уже не моя, может быть потому, что там мне бывать еще не доводилось. И вот мое одиночество, кромешная пустота вокруг и внутри усиливаются еще и… появляется жажда, только она не в гортани – я весь превращаюсь в необозримую потрескавшуюся от зноя пустыню, которая молча жаждет.
И все это происходит тихо и незаметно, совершённое неизвестными органами чувств, наверное, душевными очами, о которых слышал и читал, но в себе не ощущал. Неужели эта жажда будет возрастать? Да куда же больше! Я весь иссохну, истлею… По гладкой поверхности пустыни зазмеилась трещина моего смятения, она бежит вдаль, разрастается, и в провале зияет бездна, над которой я стою на самом краю надежды. Мое "Господи, не остави!" – звучит раскатом грома в пустынной тишине, пугает, но потом и успокаивает.
Жаждущая немая темнота сгущается до невообразимого предела… "Господи, Иисусе!.." – громыхнуло из меня в последний раз – и совершилось!
Густой мрак заполняется мириадами росинок света, обильно насыщая, освещая, питая всю мою вселенную.
Мне остается лишь впитывать эту желанную сладость всепроникающего Присутствия и благодарно молчать, не дерзая даже малейшим звуком или невольным движением привнести в эту вечную гармонию свое недостоинство.
Ломать – не строить
Идея насчет заработков для покрытия непредвиденных расходов, поданная Юрой, не дает мне покоя. Вырваться из порочного круга воровства, дать подработать бригаде, получающей по нынешним временам гроши, – это стоит хлопот. Получив одобрение и поддержку бригадира, я приступаю к поиску объекта.
В ближайшем дачном поселке мы с Васей вечером объезжаем один за другим дома. Уже в третьем по счету молодая женщина проявляет к нам интерес и устраивает допрос: кто мы и откуда, какой квалификации и в какой цене наши услуги. Отвечаю на вопросы, изрядно пересыпая информацию профессионализмами, а сам тем временем разглядываю дом за ее спиной: обычная изба довоенной постройки. Во дворе стоит новенькая "Волга". Огород ухоженный, с ровными аккуратными грядками. Про себя думаю, что здесь предстоит большая работа вплоть до полной перестройки. Высказываю идею вслух. Хозяйка в ответ согласно улыбается и предлагает подождать мужа, который должен скоро подъехать к ужину.
Мы с Васей наперебой нахваливаем огород, чистоту и порядок, за что получаем приглашение войти в дом. Не успеваем присесть на диване и как следует оглядеться, как слышится радостный лай собаки и шорох автомобильных шин по щебенке. На пороге вырастает коренастая фигура хозяина, который громко, но весело сетует:
– С молодой женой всегда так: мужа нет дома – сразу юноши толпами шастают.
– Ну, Юрик… – выпячивает губку жена, поднося щеку под поцелуй.
– Я так понимаю, что вы строители и собираетесь у нас дворец построить вместо этой развалюхи. Похвально, – говорит он и одновременно целует жену в щеку, переодевается, заглядывает на кухню и моет руки. – Светик, ты уже договорилась?
– Ну, Юрик…
– Правильно. Умница. Я сам обдеру их так, что они у меня отсюда нищими уйдут. Конечно, после постройки дворца… Ха-ха-ха! – хозяин трясется всем телом и подмигивает нам. – Да вы не бойтесь, ребятки, я просто очень и очень веселый, потому что… зарплату сегодня получил и при вас сейчас ее всю до копейки жене отдам. Это чтобы она никогда не говорила, что я ей зарплаты не даю. Ха-ха-ха!
– Юрик, оставь ты эти фокусы для соседей. Ребята у нас серьезные, им заработать надо.
Теперь уже молодая жена Света нам заговорщицки подмигивает, на что мы с Василием отвечаем благодарными улыбками.
– Имейте в виду, юноши, что у меня так: и заработки, и шутки, и харч ломовой – все сразу и по высшему разряду. Потому что человек я веселый. А мой принцип такой: живи сам и помогай это делать другим. За стол! За стол, дорогие мои строительные юноши. Сегодня у нас окрошка со студнем. И дайте в лицо любому, кто вам предложит окрошку с какой-то пошлой колбасой или там вываренным безвкусным мясом, ха-ха! Классическая окрошка, дети мои, готовится только со студнем. И чтобы покрепче, да помясней, да попостней!..
Следующим вечером приступаем к подготовительным работам. Пока нас трое: Максим, который оказывается каменщиком высшего разряда, и мы с Васей. Выносим вместе с хозяйкой все барахло из старой кухни и начинаем полегонечку разбирать пристройку. Хозяин принимает от нас деревянные конструкции, складывает их в сторонке, практично предполагая использовать их в качестве дров.
Наш Юрий Петрович сегодня весел не только благодаря врожденному легкому нраву, но и не без помощи выпитой водки. Каждые полчаса он заботливо выносит из дома поднос с рюмками и огурчиками с домашней бужениной. Неугомонный рассказчик выкладывает нам биографию свою, родственников и близких. Из них мы узнаём, что Света его вторая жена, она работает директором поселкового торга. Он – главный инженер мясокомбината. Кроме этого загородного дома, у них имеется еще две квартиры, оформленные на родителей, несколько гаражей с машинами и много чего еще.
В один из перерывов нам устраивают экскурсию по дачным достопримечательностям. В одном сарае в три ряда высятся клетки с голубыми хорьками – всего зверьков около сотни. Каждый год эта звероферма "приносит автомобиль". Еще он показывает нам владения сенбернара Кери. Кери еще дитя: ей восемь месяцев, хотя весит уже под сотню килограммов. Ее щенки тоже будут приносить доходу не меньше хорьков, потому что родословная ее ведется с пятнадцатого века из английского придворного рода. Еще на участке имеются сараи со свиньями, нутриями, кроликами, а также коптильня, мангал, десяток ульев. Все это содержится в идеальном порядке. Породы животины и пчел, разумеется, отборные, элитные и плодовитые. Каждый клочок земли, каждая тварь приносит доход или пищу.
Разбираем пристройку на удивление быстро. Ломиком приподнимаем бревнышко, кувалдой его выбиваем – и подаем хозяину для распиловки. Молодая хозяйка проворно убирает мелкий мусор. На всю эту работу у нас уходит всего-то три часа. А строилось это сооружение, поди, не меньше месяца.
Еще не поздно, но хозяин предлагает на сегодня закончить и приступить к ужину на природе. На стол веранды он выносит множество закусок на замысловато расписанных тарелках и супницу саксонского сервиза. Когда под неумолкающие комментарии хозяин торжественно поднимает крышку супницы – в наши ноздри ударяет головокружительный чесночно-мясной аромат хаша – грузинского супа из свиных ног, хвостов, ушей с чесноком и зеленью.
Юрий Петрович выпивает фужер водки, в несколько секунд опорожняет тарелку и предается воспоминаниям из своих грузинских похождений. Размахивая руками, он рассказывает, что хаш грузины варят всю ночь и кушают утром с похмелья с тремя рюмками водки или чачи. А когда едешь в общественном транспорте на работу, то от каждого порядочного мужчины там пахнет не перегаром, а чесночным ароматом. При этом он включает компактную циркулярку и распиливает на ней дровишки. Несколько раз он настаивает на добавке хаша в наши тарелки, водки – в наши рюмки, сам с охоткой выпивает и продолжает пилить дрова, не замолкая.
На дачный поселок опускается теплый тихий вечер. Я поглядываю на разомлевших от сытного ужина коллег, на звездное небо, на суетящегося вокруг циркулярки хозяина и благодарю Господа за все это: чудный вечер, приятную тяжесть в мышцах, денежную работу, которая оборачивается для нас приятной необременительной разминкой с радостным покоем в душе, за эту сытную трапезу, весельчака-хозяина и за все-все.
Потом нас потчуют душистым чаем с домашним ягодным тортом и анекдотами о русско-грузинской дружбе. Но внезапно что-то происходит… Мы резко вскакиваем. Наш хозяин сначала обрывает на полуслове анекдот, потом задирает руку вверх и, размахивая зажатым в руке носовым платком, громко причитает:
– И ничего не больно! И совсем даже не страшно! Светик, ребятки, вы только не волнуйтесь! Просто я себе пальчик отрезал.
Он подпрыгивает к обмершей жене, целует ее в щеку и просит вызвать неотложку. Сам бросается к столу и наливает себе полный фужер водки. Выпивает его и кричит:
– Как хорошо, что я пьян! О, как хорошо, что я выпил много-много водки! Мне совершенно не больно! Ой, мама! Да где же эта неотложка!
Вася предлагает отвезти в больницу на своем "Камазе", но он отказывается, ссылаясь на то, что ему срочно нужно вколоть обезболивающее, а то он по дороге от болевого шока умрет. Вот и машина с красным крестом и сиреной. Юрий Петрович с женой прыгают в машину и уезжают. Дома остаемся мы одни, водитель-телохранитель Сергей и жалобно воющая Кери. Мы удрученно одеваемся, прощаемся и уезжаем на самосвале.
Из общежития звоню пострадавшему. Он, как ни в чем ни бывало отвечает бодрым голосом. Все у него нормально, если не считать потерянной фаланги пальца, которых у него еще ого-го как много – целых… двадцать на три минус одна, то есть пятьдесят девять штук. Просит не беспокоиться. А я слышу ворчание его жены, которая требует лечь в постель и больше не подходить к телефону. Юрий Петрович снова хихикает и говорит, что так приятно, когда о тебе беспокоятся, что он теперь каждый день по фаланге готов себе отчекрыживать. На прощание я прошу его все-таки поберечься, потому что людей добрых и веселых на земле не так уж много. Мой собеседник готов развить эту тему, но видимо вмешивается его заботливая супруга – наш разговор прерывают короткие гудки.
Культовая личность конторы
В пятницу перед праздником в конторе собирается все начальство. По автомобилям, припаркованным во дворе, можно предположить насколько, кто и как вписался в нынешний НЭП. Начальник приехал на "Волге", но бронированной, с двигателем от "Чайки". Фомич заявился на потрепанной "Тойоте", Юра – на стареньком "Москвиче".
А это что за чудо? Во двор въезжает сверкающий "Ягуар" цвета белой ночи. Мы с Ритой прилипаем к оконному стеклу. Действительно, зрелище стоит того: из мощной престижной автомашины выходит вальяжный джентльмен в дивном светло-песочном костюме, подчеркивающем спортивную фигуру. Его жесты небрежны и неторопливы, пружинистая походка полна достоинства, манеры – аристократические.
– Доктор!.. – слышу рядом восхищенный выдох Риты.
– Мы что, "скорую" вызывали? Кому-то плохо? – вяло реагирую я.
– Мне… И всем остальным…дамам. Он – культовая личность нашей конторы!..