* * *
В конце концов Хонда в одиночестве без аппетита поел и, отбросив всякую осторожность, отправился в общежитие для иностранных студентов.
В вестибюле простого четырехэтажного здания, расположенного в районе Адзабу, несколько темнокожих востроглазых молодых людей, на которых были грубые клетчатые или в полоску рубашки с коротким рукавом, читали плохо отпечатанные журналы, видно, откуда-то из Юго-Восточной Азии. Хонда спросил у дежурного, здесь ли Йинг Тьян.
- Ее нет, - ответил, словно отрубил, служащий. Хонду этот слишком поспешный ответ не удовлетворил. Пока он задавал еще несколько вопросов, в его сторону были направлены пристальные взгляды. Вечером было душно, и он вдруг почувствовал себя в маленьком зале ожидания аэропорта где-нибудь в тропиках.
- Вы не скажете мне номер комнаты?
- По правилам не могу. Встретиться, после того как я получу ее согласие, вы можете здесь в вестибюле.
Хонда, смирившись, отошел от конторки, и молодые люди все одновременно вернулись к чтению. На голенях скрещенных, обнаженных ног занозами выпирали коричневые лодыжки.
В саду перед зданием можно было свободно гулять, но сейчас там никто не гулял. Хонда слышал, как в комнате на третьем этаже, где из-за духоты было открыто окно, кто-то играет на гитаре. Может, это какой-то другой инструмент, но музыку, словно лиана, обвивал, вкрадчиво вплетаясь в звук, высокий поющий голос. Слушая эту печальную, сложную мелодию голоса, Хонда вернулся в мыслях к незабываемым довоенным ночам в Бангкоке.
Хонде хотелось как-то незаметно проверить комнаты, потому что он не верил тому, что Йинг Тьян нет дома. Она наполняла собой темень душного влажного вечера. Ее присутствие ощущалось в слабом аромате цветов, которые росли на клумбе в саду - за ними, видно, ухаживали здешние студенты - там были желтевшие во мраке гладиолусы и сливавшиеся с ночью бледно-лиловые васильки. Витавшие повсюду флюиды Йинг Тьян, может статься, отвердеют, приобретут форму. Это чувствовалось даже в шорохе крылышек москитов.
Угловая комната на третьем этаже привлекла внимание Хонды - окруженное темными окнами, это окно было освещено, на нем колыхалась кружевная штора - и Хонда уже не мог оторвать от нее взгляда. За шторой кто-то стоял и смотрел во двор. Ветер рванул штору, и фигура стала видна. То была Йинг Тьян в одной комбинации. Хонда, не раздумывая, бросился под окно и попал в свет фонаря. В тот же момент, словно Йинг Тьян испугалась, узнав Хонду, свет в комнате погас и окно закрылось.
Хонда долго ждал, прислонившись к углу здания. Каплями падало время, кровь стучала в висках. Капавшее "время" напоминало кровь. Хонда прижался лицом ко мху, выросшему на бетонной стене, - его прохлада успокоила пылавшие щеки.
Через какое-то время у окна на третьем этаже раздалось шуршание, будто змея щелкала языком, послышался звук открываемого окна. К ногам Хонды упало что-то белое и мягкое.
Хонда подобрал сверток, развернул мятую белую бумагу. Внутри был комочек ваты. Он был сдавлен, а когда бумагу развернули, расправился, будто живое существо. Хонда осмотрел комочек. Из него показался перстень с золотыми стражами, охраняющими изумруд.
Он поднял глаза - окно снова было закрыто, оттуда не пробивалось ни лучика.
* * *
Придя в себя, Хонда обнаружил, что находится меньше чем в двух кварталах от дома Кэйко. Отправляясь на свидание, он решил не брать свою машину, сейчас можно было бы поехать на такси, но Хонда заставил себя дойти до дома Кэйко пешком, невзирая на боль в спине и пояснице. Даже если Кэйко нет дома, он просто не может вернуться домой, не постучав в ее дверь.
На ходу Хонде пришло в голову, что будь он молодым, то, наверное, рыдал бы сейчас в полный голос. Если бы он был молодым! Но в пору своей юности Хонда никогда не плакал. Он был многообещающим юношей, считавшим, что в подобный момент и ему, и другим полезнее не лить слезы, а заставить работать рассудок. Но какая сладкая печаль, какое лиричное отчаяние! Хонда смог ощутить, испытать их только благодаря прошлому - "если бы я был молодым" - и теперь весь отдался чувствам. Ах, если бы ему теперь дали вкусить эту сладость! Однако и сейчас, и прежде Хонда не позволял себе этого, он мог только мечтать о том, каким бы он был, если бы вернулся в прошлое. И что бы изменилось? Он ведь с самого начала решил, что не может стать таким, как Киёаки или Исао.
Увлеченность, с какой он воображал, что, будь он молод, у него было бы все, защищала Хонду от опасных чувств, свойственных возрасту, но его застенчивость не давала ему признать нынешние чувства такими, как есть, - наверное, так на него подействовала молодость, которой обладал Кацуми. Во всяком случае, ни сейчас, ни прежде Хонда не мог на ходу рыдать в полный голос. Со стороны одиноко шагавший пожилой джентльмен в плаще от Барберри и шляпе от Борсалино выглядел как человек, совершавший по какой-то своей причуде ночную прогулку.
Неприятные для него самоощущения приучили Хонду выражать свои чувства опосредованно, словами, и в результате безопаснее оказалось вообще действовать бессознательно, поэтому Хонда мог совершить теперь и глупость, и бесчестный поступок. По его поступкам, наверное, можно было сделать неправильное заключение, что это человек, которым "движут чувства". Спешить сейчас, перед дождем по темной дороге к дому Кэйко - это было скорее глупо. Но ему казалось, что он хочет, засунув руку глубоко в горло, вытащить свое сердце - так, засунув пальцы в карман жилета, вынимают карманные часы.
* * *
Это выглядело нереальным, но Кэйко в этот час оказалась дома.
Хонду сразу провели в сверкавшую гостиную, где он недавно был. Стулья в стиле Людовика XV с прямой спинкой не позволяли расслабиться, Хонде казалось, что от усталости он готов лишиться чувств.
Расписанная дверь, как и раньше, была наполовину открыта. Вечером гостиная, из-за заливавшего все вокруг света люстры, заставила его ощутить собственное одиночество. Он видел за окном свет уличных фонарей, сиявший в промежутках между деревьями, но у него не было никаких сил пойти туда и взглянуть на них поближе. Лучше было терпеть жару, когда тело только что не гниет от пота.
Послышался звук шагов - по мраморной лестнице в вестибюль спустилась Кэйко в длинном ярком гавайском платье. Войдя в гостиную, она закрыла за собой дверь с изображенными на ней цаплями. Черные волосы были будто растрепаны ветром. Ничем не стянутые, они торчали во все стороны, лицо, накрашенное слабее обычного, выглядело непривычно маленьким и бледным. Кэйко обогнула стулья и села спиной к нише с золотыми облаками по другую сторону столика, где стоял коньяк. Из-под платья выглядывали надетые на босу ногу домашние сандалии, к которым, как колокольчики, были прикреплены сухие тропические плоды; ногти на ногах были такого же красного цвета, что и огромные, разбросанные на платье по черному фону цветы гибискуса. И все-таки огромная копна торчавших волос на фоне золотых облаков выглядела печально.
- Простите, я так растрепана. Ваш неожиданный приход… даже волосы от испуга стали дыбом. Завтра я собиралась их уложить, а перед этим неудачно вымыла. Страдания, которые мужчинам не понять… Но что случилось? Вы плохо выглядите.
Хонда сообщил, что с ним произошло, ему самому был неприятен тон устных прений. Он никак не мог избавиться от привычки строить рассказ даже о том, что случилось с ним лично, по строгой логической схеме. Слова ему нужны были лишь затем, чтобы выстроить порядок вещей и событий. То, на что он собирался жаловаться, пока шел сюда, можно было выразить только криком, а не словами.
- Да, типичный пример того, как все можно испортить спешкой. Я говорила, поручите это мне… Я просто не знаю… Но и Йинг Тьян обошлась с вами довольно грубо. Прямо какой-то южный вихрь. И все-таки, поступая так, вы ведь понимали, что проиграете…
Кэйко предложила Хонде коньяк и сказала без всякого раздражения, с каким-то мрачным энтузиазмом:
- Ну, что мне надо сделать?
Хонда, снимая и надевая на мизинец перстень, сказал:
- Я хочу, чтобы вы вернули этот перстень Йинг Тьян и попросили, чтобы она его обязательно взяла. Мне кажется, что когда перстень не у нее, то связь между ней и моим прошлым надолго прерывается.
Кэйко промолчала: Хонда испугался, уж не рассердилась ли она. Кэйко держала бокал с коньяком на уровне глаз и смотрела, как коньячные волны набегают на волнистую поверхность резного стекла, рисуют на ней подобие облака и, скользя, опадают. Под копной черных волос резко выделялись огромные глаза. Когда она пыталась сдержать улыбку, то выглядела очень естественно; Хонда подумал: "Прямо взгляд ребенка, который рассматривает раздавленного муравья". И, чтобы прервать молчание, добавил:
- Я прошу только об этом. Только об этом.
Хонда, в общем-то, рисковал, ограничиваясь столь незначительной просьбой. В чем, собственно, состоит удовольствие, если он не собирался совершить глупость? Он вытащил Йинг Тьян из этого мира, похожего на мусорный ящик, страдал из-за девушки, до которой еще и пальцем не дотронулся. Он, делаясь все глупее, мечтал о какой-то точке, где соприкоснутся его страсть и путь небесного тела.
- А может, оставить девушку в покое, пусть делает что хочет, - наконец заговорила Кэйко. - Говорят, ее видели в дансинге "Мимацу" - она танцевала щека к щеке с каким-то студентом, явно не из приличных.
- Оставить как есть? Ни в коем случае. Предоставить ее самой себе - значит позволить ей стать взрослой?!
- Так у вас есть право запретить ей это? Тогда что же вы раньше все сетовали на то, что она невинная, неопытная девушка?
- Я собирался сделать из нее другую женщину. И в этом потерпел неудачу. И все из-за этого болвана, вашего племянника.
- Да, Кацуми точно болван, - расхохоталась Кэйко и подняла бокал так, что ее ногти пронизывал свет люстры. Острые, покрытые красным лаком ногти, если смотреть на них через стекло бокала, напоминали загадочный восход маленьких солнц.
- Солнце всходит, вот… - Кэйко опьянела, это было понятно.
- Зловещий восход, - словно про себя пробормотал Хонда, ему захотелось, чтобы эта слишком ярко освещенная комната перестала быть такой красивой и уютной.
- Так по поводу нашего разговора. А если я откажусь?
- Моя старость будет совсем мрачной.
- Ну, вы преувеличиваете… - Кэйко поставила бокал на столик и снова задумалась. Слышно было, как она бормочет: "И что это я все время помогаю людям". Потом она сказала:
- Настоящая проблема в том, что вы по-прежнему ребенок. Такой человек, если чего-то хочет, то готов отправиться в Африку на поиски марки с типографской ошибкой.
- Я думаю, что люблю Йинг Тьян.
- Да ну?! - Кэйко рассмеялась, явно не веря сказанному.
Потом решительно произнесла:
- Понятно. У вас сейчас потребность совершить какую-нибудь жуткую глупость. Ну, что ж, - тут она слегка приподняла подол платья. - Может быть, поцелуете мне ногу, вот тут, в подъеме? Это уж точно прояснит ваше сознание. Что, если вам посмотреть на ножку женщины, которую вы совсем не любите? Говорят, у меня красивые вены. Не беспокойтесь, я после ванны привела ноги в порядок, так что никакого ущерба здоровью вам это не нанесет.
- Сделаю это с удовольствием за то, что вы выслушали мою просьбу.
- Так действуйте. Для истории ваших ощущений вам следует хотя бы раз сделать что-то подобное. Это очень украсит, оживит ее.
Кэйко охватил азарт педагога. Она встала прямо под сверкавшей люстрой. Пригладила обеими руками стоявшие торчком волосы, и они, как уши слона, свисали теперь справа и слева от головы.
Хонда собрался было рассмеяться, но не смог. Оглядевшись по сторонам, он медленно согнулся. В пояснице вдруг возникла боль, поэтому он присел на корточки и без колебаний распростерся на ковре. Сандалии Кэйко, которые были у него перед глазами, выглядели как предмет культа - на ярко-красные ногти пальцев, плотно сидевших в обуви, сползали сухие плоды коричневого, зеленого, белого и лилового цвета, они закрывали и чуть напряженный подъем. Хонда уже приблизился к нему губами, как вдруг нога в сандалии коварно ускользнула. В конце концов оказалось, что его губы не смогут добраться до подъема ноги, если он не сунет голову под подол в цветочном узоре. Там, внутри, его обволокло легким ароматом и теплом. Хонда неожиданно попал в другую, неведомую страну. Поцеловав ногу, он поднял глаза - свет, просачиваясь через цветы на платье, стал темно-алым, и в этом свете возвышались две прекрасные белые колонны со слабым голубым рисунком вен, а в небе над ними висело, закручивая и путая лучи, маленькое черное-пречерное солнце.
Хонда отстранился и наконец поднялся.
- Вот, сделал, как вы потребовали.
- Я выполню обещание, - Кэйко взяла перстень и удовлетворенно улыбнулась.
42
- Ну, что ты там делаешь? - позвала из дома Риэ: муж до сих пор не пришел завтракать.
- Смотрю на Фудзи, - ответил Хонда, так и не обернувшись в сторону дома и по-прежнему глядя на Фудзи, возвышавшуюся за беседкой в западной части сада.
В шесть часов летним утром Фудзи была наполнена цветом благородного вина, контуры ее были туманны, и пятнышки снега где-то в районе восьмой станции казались пудрой на личике ребенка, которого подготовили для участия в праздничном шествии.
После завтрака Хонда снова, в одних шортах и рубашке поло, вышел под это сияющее утреннее небо, прилег у бассейна и стал, забавляясь, черпать рукой воду.
- Что ты там делаешь? - опять позвала Риэ, убиравшая после завтрака посуду. На этот раз он не ответил.
Риэ через окно пристально смотрела на сумасбродства пятидесятивосьмилетнего мужа. Прежде всего, ей не нравился его внешний вид. Человеку, имеющему отношение к закону, не следует надевать шорты. Из-под них торчат слабые, дряблые, белые ноги. Рубашка ей тоже не понравилась. Под ней не чувствовалось молодого, крепкого тела: на спине, на рукавах она висела так, будто Хонда закутался в водоросли. Риэ с интересом наблюдала за мужем, увлеченным столь странным занятием. Она испытывала своего рода удовольствие, будто ее гладили против чешуи, под которой укрылись чувства.
Спиной почувствовав, что Риэ, смирившись, ушла в дом, Хонда спокойно погрузился в созерцание прелестей пейзажа, отражавшихся в утреннем бассейне.
В роще кипарисовиков зазвенели цикады. Хонда поднял глаза. Фудзи, которая совсем недавно была напоена цветом благородного вина, сейчас, в восемь утра, стала темно-фиолетовой, а в переливах оттенков зеленого вставали у подножия редкий лес и очертания поселка. И когда Хонда разглядывал летнюю, синего цвета Фудзи, он нашел маленькое развлечение, которым мог наслаждаться в одиночестве. Это был тайный способ увидеть в разгар лета зимнюю Фудзи. Если на некоторое время сосредоточить взгляд на темно-синей горе, а потом неожиданно перевести его на голубизну неба, то Фудзи, по-прежнему стоящая перед глазами, станет белоснежной: на мгновение на фоне голубого неба возникнет девственно белая гора.
Как-то незаметно усвоив способ, каким можно было это осуществить, Хонда поверил, что есть две горы Фудзи. Рядом е летней Фудзи всегда есть зимняя. Ослепительно белая сущность феномена рядом с ним самим.
Значительную часть поверхности воды в бассейне занимало отражение гор Хаконэ. Лето в полных зелени горах было удушливо-жарким. По небу, опрокинувшемуся в воду, сновали птички, кормушку посетил старый соловей.
Да. Вчера он убил рядом с беседкой змею. То была полосатая змейка. Длиной чуть больше полуметра, но чтобы она не испугала сегодняшних гостей, он убил ее ударом камня по голове. Это маленькое происшествие вчера весь день занимало Хонду. Внутри словно сидела черная стальная пружина - перед глазами стояло масляно сверкавшее тело, корчившееся в смертельных судорогах. Ощущение, что и он превратился в убийцу, усугубляло и без того мрачное настроение Хонды.
Бассейн. Хонда протянул руку и поболтал ею в воде. Летние облака превратились в хрустальные осколки. Достроенный бассейн наполнили водой шесть дней назад, но пока в нем еще никто не купался. Хонда с Риэ были здесь уже три дня, но Хонда, под тем предлогом, что вода холодная, ни разу не окунулся.
Бассейн вырыт исключительно для того, чтобы увидеть обнаженное тело Йинг Тьян. Все остальное было не в счет.
Издалека доносились звуки ударов молотка. Соседний дом - дом Кэйко начали перестраивать. После того как ей вернули усадьбу в Токио, Кэйко стала редко появляться в Готэмбе. Отношения с Джеком как-то охладели, новый дом Хонды разжег в ней чувство соперничества, и она принялась строить практически заново огромное сооружение. Кэйко сообщила, что нынешним летом вряд ли можно будет в нем жить, поэтому она проведет летний сезон в Каруидзаве.
Хонда поднялся на ноги и, чтобы спрятаться от начавшего припекать солнца, с усилием открыл пляжный зонт над столиком, сел в его тени на стул и снова принялся смотреть на воду в бассейне.
Выпитый за завтраком кофе еще продолжал действовать - у него немел затылок. Белые линии на дне бассейна, имевшего размер девять на двадцать пять метров, напомнили о спортивных соревнованиях, что были в далекой юности, вызывали в памяти те проведенные известкой белые линии и мятный запах салициловой мази. С геометрической точностью везде проводились чистые, белые линии, а потом что-то происходило. На самом деле это были не его, чужие воспоминания. Юность Хонды никак не была связана со стадионом.
Белая линия напоминала скорее черту, которая шла посреди ночного шоссе. Хонда неожиданно вспомнил маленького старичка, с неизменной тростью прогуливавшегося в вечернем парке. Один раз он встретил его на тротуаре, освещенном фарами автомобилей. Старичок выпятил грудь и повесил трость с ручкой из слоновой кости на руку, трость волочилась по земле, поэтому он неестественно задирал локоть и двигался с еще большей чопорностью. По одну сторону тротуара тянулась благоухавшая майская роща. Старичок выглядел как отставной военный, казалось, что во внутреннем кармане он бережно прячет ставшие ненужными теперь ордена.
Во второй раз они встретились в темноте рощи. И Хонда вблизи наблюдал, как тот пользуется тростью.
Обычно, когда парочки встречались в роще, мужчина обнимал женщину, прижимая ее спиной к дереву. Редко было наоборот. Так вот, когда молодая парочка приблизилась к дереву, старичок прилип к стволу по другую сторону, Хонда в темноте с довольно большого расстояния увидел, как из-за ствола медленно, словно крючок, высовывается ручка трости. Хонда напряг зрение и по трости сразу узнал хозяина.
Девушка обеими руками обвила мужчину за шею, тот соединил руки у нее на спине. В свете автомобильных фар блеснули напомаженные волосы на затылке. Белая ручка трости некоторое время блуждала в темноте. Вскоре, будто решившись, этот крючок зацепил подол женской юбки. И со скоростью, свидетельствовавшей о необычайной сноровке, в один момент задрал юбку до самой талии. Открылись белые бедра, причем все было проделано так ловко, что женщина не почувствовала прикосновения холодной слоновой кости.