Хонда чувствовал, что подобные мысли возникают у него, конечно, под влиянием той огромной Индии. Это она придавала его размышлениям многослойность, структуру цветка лотоса, где лепестки находили один на другой, она не разрешала ограничиваться одной новой, прямолинейной мыслью. Тогда, когда он собирался спасти Исао, даже бросив работу в суде (скорее всего, тут сыграло роль то, что он не смог в свое время спасти Киёаки), в нем, наверное, единственный раз в жизни, проснулись бескорыстие и самопожертвование, но после того, как он потерял Исао, ему осталось только гадать, в ком возродится его идеал и где закончится круговорот этой жизни. Последний намек душе Хонды, которому стало трудно испытывать "человеческие" чувства, сделала именно та, пугающая Индия. Предвидеть крушение иллюзий, которое в любом случае - удачи или неудачи - рано или поздно принесет время, не означает просто предвидеть будущее. Для этого надо быть законченным пессимистом. Важно предвидение, которое дается поступками, дается только смертью. Исао как никто другой осознал это. Только благодаря таким поступкам можно увидеть что-то сквозь расставленные временем тут и там стеклянные стены, которые человеку не преодолеть, смотреть из времени по ту сторону стены сюда и из этого времени туда, за стену. В желаниях, в тоске, в мечтах, в идеалах - в этом прошлое и будущее приобретут равную ценность, однородность, по существу уравняются. Увидел ли Исао в момент смерти сквозь ту стену подобный мир - это для стареющего Хонды был вопрос, которым нельзя пренебрегать, ведь скоро и ему придется искать что-то глазами на пороге смерти, но, во всяком случае, в тот миг живой Исао и его дух обменялись взглядами, взгляд отсюда поймал невидное ранее сияние по ту сторону, а взгляд оттуда проник сюда и поймал сияние страстных желаний из собственного прошлого с его безграничными устремлениями, - прошлого, когда ты еще только мечтал о том, что потом приобрел. Стеклянной стеной оказались связаны две жизни, возникшие через два рождения, - рождения, которые невозможно повторить. Исао и этот поэт наметили извечную связь между поэтом, который мечтает о смерти после пройденного пути, и Исао, который умер, отринув этот путь. Так к чему же они, каждый по-своему, стремились, чего желали? Историю не движет воля отдельных личностей, но мысль о том, что суть людских устремлений есть та самая воля, которой мы стремимся влиять на историю, с юношеских лет неизменно владела Хондой.
…Но как поднести этот сборник стихов, который был лучшим подарком, душе Исао?
Может быть, взять его с собой в Японию и возложить на могилу Исао? Нет, Хонда точно знал, что могила Исао пуста.
Так. Пожалуй, лучше преподнести стихи принцессе Лунный Свет. Следует подарить их той маленькой девочке, которая так упорно настаивала на том, что она - возрождение Исао. Это должна быть срочная почта, которая доставит стихи быстро, прямо в руки. Он сам станет тем быстроногим курьером, который легко преодолеет стену, возведенную временем.
Но сможет ли семилетняя девочка, каким бы умом она ни обладала, постичь заключенное в этих стихах отчаяние? К тому же возрождение Исао приняло вполне определенные формы, именно поэтому у Хонды и возникли сомнения. Во-первых, на нежной смуглой коже принцессы, при ярком свете солнца, он не обнаружил трех родинок…
Хонда, решив, что преподнесет в подарок принцессе сари лучшего индийского производства и этот сборник стихов, попросил Хисикаву связаться с дворцом Роз и получил известие, что аудиенция ему будет дана в "Комнате королев" во дворце Чакри, который из-за отсутствия королевской семьи стоял запертым и который Лунный Свет приказала специально открыть. Однако придворные дамы поставили строгие условия. Принцесса, с нетерпением ожидавшая возвращения Хонды из Индии, твердила, что отправится потом с ним вместе в Японию, капризничала, когда ей говорили, что к поездке еще не приготовились, чтобы ее успокоить, ей даже сшили дорожный костюм, поэтому придворные дамы хотели, чтобы Хонда не говорил во время визита о дате отъезда в Японию, даже не упоминал о возвращении, а притворился, что будет еще долго жить в Таиланде.
11
Утром накануне дня отъезда в Японию стояла ясная, безветренная погода, было очень жарко. Хонда и Хисикава, страдавшие в костюмах и галстуках, надетых по случаю предстоящей в десять утра аудиенции, примерно в девять сорок подошли к караульному помещению.
Дворец, выстроенный императором Чулалонгкорном в 1882 году, представлял собой впечатляющее, великолепное смешение стилей - традиционного и нового барокко, привнесенного итальянскими архитекторами. Причудливый, призрачный дворец возвышался на фоне синего неба тропиков. Его ослеплявший сиянием и сложностью идей фасад, как бы по-европейски он ни выглядел, приводил в восторг, опьянял архитектурой, свойственной жаркой тропической Азии. Основания полого поднимавшихся слева и справа каменных лестниц охраняли бронзовые статуи, лестницы вели к вызывавшим в памяти римские храмы порталам с цветными портретами императора. Это пространство из мрамора и золота, заполненное барельефами, принадлежало новому барокко, а дальше, в центре галереи, украшенной коринфскими колоннами из розового мрамора, поднимался, как корабельная вышка, настоящий сиамский дворец, отсюда просматривался потолок, выполненный квадратами - каштановый цвет и золото на белом фоне, на фронтоне был вырезан герб династии Чакри - светильник с ветвью. А выше до самой верхушки золотого шпиля, который лизали языки пламени орнамента, распускалась в синем небе сложная двускатная крыша в традиционных тонах - киноварь и золото, пара рыбьих хвостов на коньке напоминала приподнятые плечи танцовщиц. Это наводило на мысль о том, уж не была ли сама композиция дворца Чакри задумана так, чтобы сокрушить чопорную, рациональную, холодную европейскую основу и заполнить ее ради забавы сложными, красочными, тропическими мечтами сумасбродного королевского семейства. Во всяком случае, это выглядело так, как если бы на холодной белой груди неподвижно застывшего в своем величии короля повисло, раскинув красные с золотом крылья, фантастическое существо с острыми когтями и клювом.
- Красиво, верно? - произнес Хисикава остановившись и глядя наверх, он утирал выступивший пот.
Хонда сразу почувствовал, что к Хисикаве возвращаются, как приступ старой болезни, его дурные привычки. Хонда поступит прилично, если, заметив первые симптомы, немедленно оборвет Хисикаву:
- Красиво, некрасиво, что толку говорить об этом. Нас пригласили, и мы пришли только на аудиенцию.
В глазах Хисикавы, пораженного неожиданной твердостью Хонды, появился испуг, и он больше ничего не сказал. Хонда пожалел, что не пользовался столь эффективным способом уже тогда, когда только приехал в Бангкок.
Сопровождавший их офицер охраны намекнул, что для того, чтобы по прихоти принцессы открыть долгое время стоявший закрытым дворец, пришлось много потрудиться. Хонда, послушно следуя знаку, поданному Хисикавой, сунул в карман офицеру нужную сумму.
Открылись створки огромных дверей, и они вошли в темный зал, где на мозаичном полу, набранном из черного, белого, серого и крапчатого мрамора, стояло штук двадцать стульев красного дерева в стиле рококо, знакомые придворные дамы сразу приняли у офицера гостей и повели через большие двери, расположенные справа. Там был дворцовый зал в чисто европейском стиле - с высоким потолком и обилием света, с потолка свисала люстра, итальянский столик из мрамора с цветочным узором - инкрустацией из слоновой кости - окружали несколько красных с золотом стульев в стиле Людовика XV.
Стены украшали написанные в полный рост портреты четырех жен императора Чулалонгкорна и его матери, Хисикава сказал, что из четырех королев три были сестрами. Все портреты были исполнены в викторианской манере и свидетельствовали о ревностной службе художника-иностранца, в лицах он с похвальной добросовестностью передавал искренность и злобу - они ясно были видны в схлестнувшихся взглядах: один наполнен прямо-таки жуткой дерзостью (позволителен ли был такой реализм), другой - бесстыдно лживый. Некоторая меланхолия, свойственная королевской семье, выражалась в однообразной манере передачи смуглой кожи, притом что при передаче южной роскоши одежды и фона фантазия художника была безудержна.
Мать императора звали Тэпусирин, в выражении лица этой маленькой пожилой дамы присутствовало какое-то мрачное, дикое достоинство. Хонда медленно, один за другим осмотрел портреты - из объяснений Хисикавы он теперь знал, что первая супруга императора, королева Пурапан была младшей из трех сестер. Если сравнивать ее и двух других сестер - королеву Сованг Ваттана и королеву Сунанту, все сошлись бы на том, что самой красивой была старшая сестра - Сунанта.
Портрет Сунанты, висевший в углу зала, был наполовину скрыт тенью. На портрете она стояла у окна, опершись одной рукой на столик, за окном голубело небо с вечерними облаками, в комнату заглядывало увешанное плодами апельсиновое дерево. На столике стояла эмалевая ваза с цветком лотоса, позолоченный графин и бокалы, из-под золотой юбки выглядывала прелестная босая ножка, на груди вышитой блузки цвета персика блестел висевший на широкой ленте орден, в руке она держала изящный веер из слоновой кости. И кисточка веера, и ковер были пунцовыми, цвета вечерней зари.
Среди пяти портретов этот особенно притягивал Хонду, потому что изображенные на нем нежное прелестное личико, припухшие губы, чуть близко посаженные глаза, даже коротко остриженные волосы, - все неуловимо напоминало маленькую принцессу. Это сходство при внимательном рассмотрении пропадало, но немного погодя из углов комнаты словно наползали сумерки, и вскоре держащие веер темные ловкие пальчики и изгиб опирающихся на стол пальцев снова вызывали то же ощущение сходства, и, в конце концов, даже глаза и губы делали изображение на портрете и принцессу Лунный Свет похожими, как две капли воды. Но, достигнув вершины, сходство сразу же, как песок в песочных часах, начинало разрушаться.
Открылись створки двери в глубине зала, и показалась процессия из трех пожилых придворных дам с принцессой посредине. Хонда и Хисикава встали со своих мест и низко поклонились.
Поездка в Банпаин, видно, растопила сердца придворных дам - никто не остановил принцессу, с радостным криком бросившуюся к Хонде. Хисикава, совсем как ворона, которая склевывает рассыпанный горох, подбирал слова, которые сыпала вокруг себя принцесса, и шептал их на ухо Хонде:
- Как долго вы ездили… Я скучала… Почему вы мне не написали?… А где больше слонов - в Индии или в Таиланде… В Индию я не хочу, я хочу скорее вернуться в Японию…
Потом принцесса взяла Хонду за руку и, подведя его к портрету королевы Сунанты, с гордостью сказала:
- Это моя бабушка.
- Принцесса специально пригласила господина Хонду во дворец Чакри, чтобы он увидел этот портрет, - добавила стоявшая сбоку первая придворная дама.
- Но от королевы Сунанты у меня только тело. Душа моя прилетела из Японии, в самом деле, может, стоит оставить тело здесь, а душу вернуть в Японию. Но для этого, наверное, необходимо умереть. Поэтому мне придется взять с собой тело. Ребенок ведь таскает всюду за собой любимую куклу… Вы понимаете меня, господин Хонда? Милая девочка, которую вы видите, всего лишь кукла, которую я ношу с собой.
Конечно, детская речь, как ее переводил Хисикава, не была столь логична. Но Хонду еще до того, как слова были переведены, привело в трепет то, как пронзительно смотрела на него принцесса, старательно произнося свою речь.
- Есть и еще одна кукла, - принцесса, по-прежнему не обращая внимания на замешательство взрослых, резко развернулась и бросилась на середину зала, куда сквозь решетку окна добирались солнечные лучи, и там, с упоением водя пальчиком по сложным цветочным узорам на столике, который был почти на уровне ее груди, нараспев добавила:
- Кукла, очень похожая на меня, в Лозанне - это моя сестра, но она все-таки не кукла. Сестра и душой и телом тайская принцесса, а я на самом деле японка.
Преподнесенные Хондой сари и сборник стихов принцесса приняла с радостью, но книжечку только чуть полистала и бросила. Одна из дам сообщила через переводчика, что принцесса, к сожалению, еще не читает по-английски. Хонда зря экспериментировал.
В этой совсем нежилой комнате Хонда отвечал на бесчисленные вопросы принцессы, рассказывал об Индии, и когда он видел, как наполняются влагой и непонятной печалью глаза внимательно слушавшей девочки, у него, скрывавшего свой завтрашний отъезд, сжималось сердце.
Встретятся ли они когда-нибудь снова? Принцесса, наверное, вырастет красавицей, но выпадет ли им тогда случай увидеться? Скорей всего, сегодня он видит Лунный Свет в последний раз. Это тайна возрождения - чтобы покаянные слова Исао, ушедшего из жизни не простившись, дошли до Хонды, они оказались вложены в уста не совсем нормальной девочки, которая скоро забудет эти слова, как бабочку, пролетевшую в знойный день в саду. Так что он может с легким сердцем покинуть Бангкок.
Но наполнявшиеся слезами глаза принцессы говорили о том, что она предчувствует разлуку. Хотя Хонда выбирал занятные для ребенка истории, печаль в огромных глазах становилась все глубже.
Хонда делил свою речь на фразы, а Хисикава переводил их, сопровождая различными жестами. Неожиданно глаза принцессы в ужасе распахнулись. Взгляды придворных дам сразу сделались суровыми, они злобно уставились на Хонду. Тот не понимал, в чем дело.
Принцесса с пронзительным гневным криком вцепилась в Хонду, дамы повскакивали с мест и бросились ее оттаскивать. Принцесса, прижавшись лицом к брюкам Хонды, заливаясь слезами, что-то выкрикивала.
Началась борьба, которую он уже когда-то видел. Наконец принцессу оторвали от Хонды, придворные дамы сделали знак "Уходи!", когда Хисикава объяснил, что следует делать, принцесса снова с плачем кинулась к Хонде. Хонда отступал, пробираясь между столиком и стульями, принцесса с плачем догоняла его, ее преследовали три придворные дамы, роскошные стулья с грохотом летели на пол, дворцовая зала превратилась во двор, где играли в пятнашки.
Когда наконец Хонда выбрался на мраморную лестницу фасада, за его спиной продолжал звучать невыносимо громкий, отражавшийся от высокого дворцового потолка плач, но Хисикава торопил:
- Дамы сказали "Бегите скорей, мы здесь сами разберемся", так что скорее! - И, покрываясь потом, они бросились через широкий двор.
Когда машина отъехала, Хисикава, все еще не отдышавшись, обратился к Хонде:
- Прошу прощения. Вы, наверное, перепугались.
- Да нет. Ведь это уже не в первый раз. - Хонда приходил в себя, обмахиваясь большим белым платком.
- Вы ведь сказали: "Я хотел вернуться из Индии самолетом, но на военном самолете не смог получить места"?
- Да.
- Я неправильно перевел это, получилось: "Я теперь возвращаюсь в Японию на самолете, но это военный самолет, и для вас я не смог получить места, поэтому не могу взять вас с собой". Поэтому-то и поднялся такой крик: "Не уезжайте!", "Возьмите меня с собой!". Мы нарушили обещание, вот дамы и разозлились. Это я виноват, что встреча сорвалась, мне нет прощения, - с непроницаемым лицом извинился Хисикава.
12
Регулярное авиасообщение между Таиландом и Японией открылось в прошлом, 15-м году Сева, но когда Япония стала посылать своих наблюдателей во Французский Индокитай, намереваясь перерезать пути помощи Чан Кайши, полностью сломленному Индокитаю, чтобы присоединиться к существующей авиалинии Тайбэй - Ханой - Бангкок, пришлось открыть южный обходной маршрут через Сайгон. Это были частные воздушные перевозки, которыми управляла акционерная компания всех японских авиалиний. Но в компании "Ицуи" считали шиком украдкой посадить важного гостя на военный самолет, где не было особых удобств для пассажиров, но присутствовали скорость и превосходные двигатели. Ведь этим можно и на встречающих произвести впечатление - человек летал по серьезным официальным делам - и показать, насколько сильно влияние "Ицуи" в армии.
Хонде было жаль расставаться с тропиками. Когда золотые башни храмов почти затерялись в зеленых зарослях, пережитая здесь встреча с возродившимся Исао стала казаться сказкой, фантазией. Хотя тому, что это был Исао, были доказательства, принцесса еще слишком мала, так что ее жизнь, как печаль и радость детской песенки, не имеет ничего общего с бурным потоком жизни Киёаки и Исао, жизнь принцессы напоминает экстравагантную повозку в цветах, которой коснулся любопытный взор путешественника.
Как это странно, что обыденная жизнь жаждет чудес! По мере того как самолет приближался к Японии, Хонда начинал успокаиваться - уж там-то его ждала размеренная жизнь без всяких тайн. Он в конце концов избавился от оков не только законов разума, но и законов чувств. Его даже не особенно печалила разлука с принцессой Лунный Свет, не раздражали военные, которые в самолете с пеной у рта спорили о надвигавшейся войне, - он не испытывал никаких эмоций.
Увидав фигуру встречавшей его жены, Хонда, конечно, испытал теплые чувства, но, как и предполагал, ощутил, что это чуть оплывшее, невозмутимое бледное лицо просто связало его уезжавшего и его вернувшегося. Промежуток между двумя точками во времени исчез, ему показалось, что глубокая, зияющая рана, нанесенная путешествием, бесследно затянулась.
- С приездом! Добро пожаловать домой. - Жена в спущенной с плеч скромной кашемировой шали стояла впереди встречавших, она поклонилась Хонде, задев кончик его носа привычно растрепавшимися спереди волосами - Риэ никогда не нравилось, как ее причесывают в парикмахерской: вернувшись домой, она поспешно распрямляла завитые волосы, разрушая прическу. Волосы жены немного пахли паленым и каким-то лекарством.
- Мама здорова, но вечером холодно, а ей нельзя простужаться, поэтому она ждет дома.
Риэ заговорила о свекрови еще до того, как ее спросили, просто так, а вовсе не из чувства долга, и это было приятно. Жизнь должна быть именно такой.
В машине по дороге домой Хонда сказал:
- Тебе нужно завтра же пойти в универмаг и купить для меня куклу.
- Хорошо.
- Я обещал маленькой принцессе, с которой встретился в Таиланде, послать ей японскую куклу.
- Может, послать обычную японскую куклу, ту, у которой короткие волосы?
- Да. Не слишком большую, примерно вот такую, - и Хонда, разведя руки, показал размер.
Он еще подумал, что подойдет и мужская кукла, которая будет означать возродившегося мужчину, но решил, что это было бы неестественно, и ничего не сказал.
В прихожей родного дома сына встречала мать - на согнутой фигуре парадное платье в полоску. Хонда подумал: надо бы как-нибудь посоветовать ей не красить волосы в такой жгуче-черный цвет и не пропускать по ним к ушам тонкие дужки очков в золотой оправе, но момент, как всегда, был неподходящим.