- Хорошо, что девьки у меня не приучены к перхоти ко всякой к этой. Оно и понятно, когда мать их отродясь, кроме чистой воды, ничего не потребляла. Во всей нашей фамилии только одна франтиха была - господи прости! - все бы ей красивой быть. Купила гдей-то авериановой мази, смешала с йодом, наляпала на лицо - и что у нее получилось? Получилась егзема!
Вальке было приятно, что тетя Лиза говорит с ним обо всем, о чем хочет, не выбирая, как другие, - это для взрослых, а это для маленьких.
Разговаривая с ним, она ни на минуту не переставала заниматься своим делом, ничего не путала, как Варвара Ивановна, и не забывала посолить.
Затопив плиту, тетя Лиза обтерла о фартук руки и пошла к двери. Там на стене подле рукомойника висел плакат, приклеенный прямо к обоям. Валька узнал этот плакат, как только вошел, потому что не раз видел его на улицах Москвы и в коридоре маминого учреждения. Это был даже не плакат, а просто большой лист белой бумаги с надписью в верхней части: "Север взят!", затем уже совсем внизу - в уголке - нарисована маленькая черная палатка с флагом и большими буквами на крыше - "СССР". Рядом с этой палаткой четыре одинаковых человека стоят, подняв руки к воображаемому небу. Но Валька отлично знал, который из этих человечков Папанин, который Ширшов, который Кренкель и который Федоров.
Подойдя с тетей Лизой к плакату, он увидел, что вся "снежная пустыня" между надписью и палаткой занята расписанием поездов, разделенным на несколько столбцов, чтобы тетя Лиза могла знать, каким поездом приезжает каждая из дочерей.
- Сегодня раньше всех приедет Клавдия, - сказала тетя Лиза и принялась раздувать огонь в плите. - С ентими грибами всегда не поспевается…
После этого и Валька стал прислушиваться к паровозным гудкам; но ждал он не Клавдию, а Надю. Интересно, узнает он ее или нет? Валька ждал, что откроется дверь и он увидит нечто необыкновенное. Для этого были основания: заговорив о "средненькой" своей дочери, тетя Лиза скомандовала ему:
- Возьми стул, поставь вон туда - там на комоде под стеклом, крайняя слева.
Валька приставил стул к высокому старинному комоду. Под толстым зеленым стеклом увидел фотографию, вырезанную из газеты: две девушки с какими-то железными штуками на плечах, похожими на огромные отвертки, и рядом парень в кепке.
- Вы ошиблись, - сказал Валька, - она, наверно, которая первая справа, потому что слева - это рабочий.
- Она и есть.
- Этот в кепке?
- Она!
Валька не поверил и прочитал надпись: "Лучшие чеканщицы шахты № 55 Покровского радиуса. Слева направо - Н. Кирюшкина, В. Винокурова и Т. Андреева".
- А почему она кепку надела?
- Поди спроси!..
Первой действительно приехала Клава. Про нее Валька кое-что уже знал. Например, что она самая старшая из сестер, потом, что она у себя на заводе активистка. И входит в какой-то треугольник, и все уважают ее.
Сам Валька пока не мог решить, хороший Клава человек или нет, потому что она больше молчала, чем говорила.
Через полчаса после приезда Клавы внезапно открылась дверь, и в комнату вошла девушка в сером шерстяном платке, очень похожая на Клаву. Это и была Надя.
С ее появлением стало шумно. Начались разговоры о метро.
Тетя Лиза внимательно слушала городские новости, но в заключение сказала, что, по ее мнению, города нужны только для учения, а так хоть бы их и не было совсем - меньше жуликов будет…
- Ска-а-жешь, - протянул чей-то незнакомый Вальке, насмешливый голос. На пороге стояла самая младшая дочь тети Лизы - Ленка. Она с ходу включилась в разговор и пошла: - Города - это прежде всего индустрия! Это очаги социалистического быта… это центры…
- Конечно, конечно, а ты все-таки дура, - спокойно отозвалась Клава, наклонилась и поцеловала мать.
Ленка сердито скинула пальто, и Валька увидел, какая она худая, длиннорукая и сутулая. А тетя Лиза про нее с гордостью говорила ему: "Хоть одна в отца удалась!"
- Ругаться нечего, - примирительно запела тетя Лиза. - А я что говорю? Я и говорю: метро - ой и хорошо же! Вот где тебя за человека считают! И чисто, и удобно, и глазам весело!
Глядя на сестер, Валька не мог догадаться, кто старше, кто младше. Все они, кроме Ленки, похожи на мать - приземистые, плотные, каждая по-своему некрасива и все одинаково славные и говорят тети Лизиным голосом - даже странно.
Когда вся семья была в сборе, сразу начался обед. Целый день им занималась тетя Лиза, а приготовила только зеленые щи и на второе - жареные грибы с картошкой.
Сестры умылись и сели к столу. Посадила тетя Лиза и Вальку. Посадила так, как будто он всегда тут был.
- Мам, - позвала Клава, - пойдешь с нами завтра в культпоход?
- На кого?
- На "Чужого ребенка".
- Ой, пойду! Меня ж хлебом не корми - дай посмеяться, - обрадовалась тетя Лиза. - Два раза была, пойду и в третий.
После щей на столе появилась огромная сковорода с жареными грибами и глубокая миска крупной, пушистой вареной картошки. Валька смотрел на белую гору с восхищением: там, как в снегу, что-то вспыхивало и голубовато светилось. Пар от картошки шел какой-то праздничный, и всем поровну досталось этого пара, он подплывал под нос и обдавал лицо сильным грибным ароматом. Было весело и горячо. А тетя Лиза не переставала подкладывать в тарелки глубокой деревянной ложкой, ловко и щедро. А когда Ленка взяла подсолнечного масла и стала лить из бутылки в ложку, тетя Лиза нахмурилась и сказала:
- Лей прямо в тарелку, а то всю жизнь с ложки побираться будешь!
Валька подумал: у тети Лизы даже замечания хорошие, не то что у Варвары Ивановны: "Доедай кашу, а то морду болячками обкидает!"
И разговоры в этом доме другие. У всех хорошее настроение, особенно у тети Лизы. Хлопочет она и то весело. Дочери просят:
- Ты, мама, сядь, сядь!
- Ой нет! - отвечает тетя Лиза. - Я как остановлюсь, так и кровь во мне останавливается; начну работать - и она за работу. Без дела человек куда раньше помрет, а мне еще пожить охота.
Как только отобедали, разом грохнули стулья, сестры поднялись, и в минуту грязной посуды уже и в помине не было. На столе появилась холстяная скатерть. Клава развернула на ней газету, чтобы чернилами не закапать, разложила на газете книги, тетради и хотела сесть, но подбежала Ленка, сказала: "Подождут твои конспекты!" - навалилась на стол и угнала его к подоконнику.
Тетя Лиза вопросительно посмотрела на Ленку, подошла к плите, взяла в каждую руку по чугунному утюгу. "Куда прикладывать прикажешь?"
Ленка вместо ответа сунула матери под мышку рулон обоев, подмела пол от плиты до двери - и через всю комнату, на ходу разворачиваясь, легла зеленая дорожка.
Ленка перевернула обои на левую, белую сторону, прижала оба конца утюгами и принялась размечать слова. Она ходила вдоль белой полосы с карандашом и резинкой, от плиты до двери и обратно, нагибалась, черкала что-то, ошибалась, стирала резинкой и начинала снова.
Тетя Лиза стояла тут же, сложа руки на животе, и добродушно посмеивалась:
- Поди, не одну версту уже исписала… - Очень нравилось тете Лизе, что у младшей дочери никогда не кончаются "нагрузки", потому что она хорошо рисует. И какая еще молодчина - за вечер два лозунга может написать! Один начнет словом "Даешь", другой - словом "Долой" - и оба нужные.
- Никак не влезает "лизм", придется все буквы ýже делать, - озабоченно сказала Ленка.
- А что это за слово новое такое?
- Никакое не новое. Ты что, "капитализма" не знаешь?
Уместив наконец все слова, Ленка вымыла кошачье блюдце, налила в него красных чернил и принялась писать широкой плоской кисточкой. У Вальки даже дух захватывало - так красиво, легко и быстро получались буквы. Он сидел на полу по другую сторону лозунга и вместе с Ленкой подвигался от плиты к двери.
Надя стирала в сторонке, чтобы не набрызгать. Клава писала свои конспекты. Сима уткнулась в угол дивана с книжкой. Вера в другой угол - тоже с книжкой. Тетя Лиза подсела к столу, напротив Клавы, и разложила свое вязанье.
- Девьки, почитали бы чего в голос, а то я плоха глазами стала, только и могу, что наобум вязать.
- А чего тебе хочется? - спросила Сима.
- А все того же, про то, как люди на земле живут…
Валька сидит, слушает, со всеми задумывается, со всеми громко смеется, как будто все ему понятно, а если не до конца понятно - какая разница: ему тоже весело и хорошо в этом доме.
Была еще одна причина, по которой повадился к Кирюшкиным Валька. Какой бы он умный и взрослый ни был, а ему все равно хотелось, чтобы хоть иногда погладили его по голове или что-нибудь у него спросили, ну вроде: "Как живешь?" или: "Отчего такой невеселый?" Все это так хорошо получалось у тети Лизы, что Валька думал не раз: почему не она его бабушка?
* * *
Варвара Ивановна делала вид, что не вмешивается в дела внука, а сама ревниво и зорко следила за ним, всегда знала, куда он пошел.
Она заметила, что Валька часами пропадает где-то, и выследила его.
Он играл во дворе и вдруг вскочил, к чему-то прислушиваясь, потом сорвался с места и побежал напрямки через двор, через соседние огороды к дому "шалавой вдовы", о которой Пелагея говорила гадости. Бабка припустилась за внуком..
Валька перескочил высокий порог и кинулся к детской кроватке, стоявшей в дальнем углу полупустой, давно не метенной комнаты. Поверх кроватки накинута была простыня, прикрепленная со всех сторон бельевыми прищепками. Отчаянно плакавший ребенок тыкался головкой в натянутую простыню. В другом углу, на грязном столе, сидела девчонка лет шести и тоже ревела.
Срывая прищепки, Валька ругался:
- Дура березовая!
Бабка отпрянула от двери и фыркнула - это она так честит Пелагею.
Валька вынул двухлетнего мальчишку из кроватки и, весь красный от натуги, потащил его к столу, усадил, обтер ему ладонями мокрое лицо и строгим голосом скомандовал девчонке:
- Держи брата, а то на пол брякнется!
После этого он подошел к кроватке и, сунув руки глубоко в "карманы", долго смотрел, укоризненно покачивая головой.
- Шляться с утра до ночи время есть, а чтоб за дитем присмотреть, так нету!
Старуха снова хмыкнула в платок, узнав на этот раз Пелагеины слова.
Валька громко вздохнул и полез в кроватку. Он долго топтался в ней, пока смог перевернуть на другую сторону мокрый матрасик. Застлал его простыней, из которой мать делала мальчонке клетку, чтобы тот не выпал.
После этого, степенно шагая по комнате, Валька вернулся к столу, влез на него и, втиснувшись между ребятами, улыбнулся сначала одному, потом другому. Потом сунул руку за пазуху и выудил оттуда кусок колотого сахара. Откусил и дал сперва девчонке, но не в руку, а прямо в рот:
― Убери грязные лапы!.. А теперь закрой рот и соси.
Малышу тоже сам положил в рот "конфетку", потом наклонил его вперед, и, пока тот сосал, Валька, придерживал его в такой позе, чтобы мальчонка не поперхнулся.
Назад бабка, шла медленно и вытирала глаза. Она пошла к Ксюше и объявила, что внук в ней сердце кверху донышком перевернул и что пусть у нее руки отсохнут, если она его когда пальцем тронет или возьмется ругать за то, что он кудысь таскает еду!
На этой же неделе, никому ничего не говоря, Варвара Ивановна купила козу. Оттого, что выбирала долго, дотошно торгуясь, коза попалась никудышная. Но Вальке она сразу понравилась, потому что бабушка сказала:
- Твоя будя!
Коза была старая, с плешивой шеей, грязно-белого цвета; все это не имело никакого значения. Плохо другое. Козу купили с именем. Ее звали Катькой. Переименовывать нельзя - Валька понимал это: она уже давно привыкла. И очень жаль! А как хорошо бы звать Джулькой. А попался бы козел, Валька непременно назвал бы его Джульбарсом.
С этого дня Валька стал очень занятой. Рассуждал теперь только за вечерним чаем. По утрам ел наспех: торопился в лес.
Сейчас же после завтрака он брал небольшую корзину для грибов, клал в нее кусок хлеба и соль. Корзину надевал на левую руку, а руку потом совал в "карман"; корзинка болталась на локте. Затем он выводил из сарая козу на длинной веревке. Конец веревки наматывал на правую руку и вместе с веревкой тоже засовывал в "карман". Так они отправлялись в лес. Впереди Валька, позади - на большом расстоянии - Катька.
Характер у нее оказался паршивый: она все время останавливалась и смотрела никуда своими кошачьими глазами. Она могла целый час так простоять.
Валька оборачивался к Катьке и спрашивал:
- О чем ты думаешь опять, а?
Катька молчала и не двигалась с места. Тогда Валька сердитой походкой подходил к ней, наматывал всю веревку на рога, как на катушку, и, обняв козу одной рукой за шею, говорил ей по-дружески:
- А ну пошли!
Катька сразу трогалась с места. Валька смотрел ей на передние копыта и старался шагать в ногу.
До заката пас Валька свою козу. Бабка о нем не беспокоилась, знала - не заблудится, хотя он и рассказывал, что уходит далеко на какую-то поляну с поваленной березой.
Как ни старался Валька, коза паслась плохо и молока от нее было - один смех, по выражению Пелагеи, которая, конечно, была против козы и, когда Катьку покупали, сказала: "Терпеть не могу ни этих кошек, ни собак - никакой скотины не люблю; себя и то не люблю".
Вечерами Валька подолгу выспрашивал у Ксюши, как поправить Катьке аппетит. Ксюша на козьи темы разговаривала охотно, потому что сама мучилась со своей Наяночкой - красивой, капризной, тонкоголосой козочкой, чье блеяние, очень мелкое и частое, напоминало горошки, которые из нее сыпались без конца. Наяночка блеяла так: "Мэ-э-э-э-э". Катька скорее мычала громко и низко: "Бэ-у!"
Наяночка вообще была особенная: ходить любила только по тропкам, паслась не везде и траву щипала так нежно, как будто боялась запачкать свою хорошенькую мордочку.
По-Ксюшиному это называлось: "модничает". Очень ласково обращалась Ксюша со своей козой! Но неизменно при этом говорила: "Корову надо покупать, коза никак себя не оправдывает". Валька соглашался с Ксюшей, но сам корову иметь не хотел: за шею ее не обнимешь!
К концу лета Катька вдруг, ни с того ни с сего стала давать больше молока.
Бабка взглянула на внука с подозрением, спросила:
- Ты чем это ее потчуешь? Не хлебом ли?
- Дубовым листом, - ответил Валька.
- А кто научил?
- Никто, - соврал Валька, - сам догадался.
Бабка сделала вид, что поверила, а через некоторое время опять привязалась:
- Чего это ты дотемна в лесу делаешь?!
- Катьку пасу, - опять соврал Валька.
Ему не хотелось говорить Варваре Ивановне, что у него появился свой знакомый, потому что он был дачник, а если Пелагея узнает, сразу начнет издеваться. Она всегда про дачников всякие гадости говорит.
Знакомство произошло в лесу. Валька держал траву в подоле рубахи и, наклонившись к Катькиному уху, беседовал с козой:
- Ну, объясни мне, Катя, почему ты хотя бы не попробуешь? Может, это как раз очень вкусная трава. Попробуй, пожалуйста, я прошу тебя - слышишь?
Катька только дергала ухом, наконец отвела морду и стала смотреть на свой бок. В это время к ним и подошел этот человек.
Валька сразу заметил огромный рост, очки с квадратными стеклами без оправы и странную бороду, через которую просвечивал галстук.
Вальке было очень неприятно, что посторонний человек увидал Катькины капризы. Что он подумает о ней? Поэтому Валька почесал затылок и небрежным голосом произнес:
- Коза никак себя не оправдывает, корову надо покупать.
Сказав это, он высыпал траву Катьке на копыта.
- Серьезно? - спросил человек и сильно нагнулся, чтобы лучше слышать, что Валька дальше скажет. Но Валька ничего не сказал. Он мог только вздохнуть.
Так они познакомились и сразу стали друзьями.
Семен Сергеевич приходил на поляну каждый день. Это он посоветовал кормить козу дубовым листом. Семен Сергеевич был учителем истории и, конечно, знал все на свете.
Катька так жрала листья, что Валька не успевал лазать за ними на дерево. Ну, а если дать ей еще и желудей, то с ней делалось что-то странное. Она, наверно, начинала воображать, что очень красива, - кривлялась, бежала боком, подрыгивала задними ногами, хотела забодать дерево. Семен Сергеевич сказал, что от желудей животные хмелеют.
Ничего этого Валька даже и не собирался говорить Варваре Ивановне, но она сама что-то заподозрила, вдруг, как будто совершенно между прочим, спросила:
- Ты что это за слова из лесу носишь?
Валька страшно разозлился, но не стал грубить.
- Я их выдумываю сам! - И для большей убедительности добавил: - Потому у меня так часто голова болит.
- И верно, - вздохнула старуха. - Оттого и болит, родимай. Поменьше бы выдумывал.
Через несколько дней, когда Валька, напившись чаю, в самом лучшем настроении выходил из-за стола со словами: "Наполеон дурак, бросил свою армию, сел в карету и уехал", - старуха подскочила на месте и стала мелко и часто креститься.
- Что с вами, Варвара Ивановна? - попробовал Валька успокоить бабушку. - Да что вы! Он просто думал, что горят мосты…
- Замолчи!.. И все ты врешь, окаянный!
У Вальки сразу испортилось настроение. Он решил посоветоваться с Семеном Сергеевичем, что делать с бабушкой.
А бабка стала "темна, как мать сыра земля". Она сама про себя так говорила, когда пугалась чего-нибудь. Она накинула черный платок на голову и, хлопнув дверью, вышла. Валька подумал: "Пошла жаловаться Ксюше. И пускай жалуется: Ксюша не дура, не поверит, что я все вру. Вру совсем немного, и то только ей, Варваре Ивановне, потому что сама заставляет".
Перед вечером, таясь за деревьями, старуха искала по лесу внука.
Нашла не скоро, а как увидела - подивилась: по просеке шел высоченный старик с бородой. Переодень его - чистый дьякон; рядом с ним степенно вышагивал окаянный ее внук, позади трусила Катька.
Старик говорил. Валька слушал, задрав голову; иногда сам тоже что-то говорил.
Старуха постояла, подумала и не стала окликать внука.
А вечером за чаем начала:
- С кем это ты время провожаешь?.. Или мы татарииы и сказать нам нельзя?!
Валька смело посмотрел на бабушку. "Никогда, - решил он, - ничего не скажу про Семена Сергеевича; не узнают они, что он дачник".
Валька сощурился и тут же придумал ответ:
- Командированный.
- Ври поболе, - тоже сощурясь, буркнула бабка.