- Сейчас, - взгляд на часы, - ровно час четырнадцать. Я вернусь ровно в три четырнадцать, и мы с тобой часок пофантазируем, это будут сладкие грезы, любимая, а потом, как ты знаешь, как я тебе уже говорил и как мы с тобой условились, я пойду насчет бумаг к одноногому адвокату - именно ночью, хоть это и может показаться странным, но я ведь все тебе подробно объяснил. (Это было прикрытие для рандеву с Карло, который все еще прятался.) Поэтому сейчас, в эту самую минуту, я должен одеться, натянуть штаны, вернуться к жизни, то есть к внешней жизни - улица там и прочее, мы же договорились, уже почти час пятнадцать, а время бежит, бежит…
- Ну ладно, Дин, только прошу тебя, обязательно возвращайся в три.
- Я же сказал, дорогая, и не забудь - не в три, а в три четырнадцать. Разве не чисты мы друг перед другом в прекраснейших, сокровенных тайниках души, любимая?
И он подошел к ней, чтобы ее расцеловать. На стене висел рисунок, сделанный Камиллой и изображавший обнаженного Дина - чудовищных размеров болт и всякое такое. Я остолбенел. Сплошное безумие.
Мы умчались в ночь. Карло догнал нас в переулке. И мы двинулись по самой узкой, самой чудной и самой кривой из всех виденных мною городских улочек, в сердце денверского мексиканского квартала. Мы громко переговаривались в тиши спящего города.
- Сал, - сказал Дин, - у меня есть девушка, которая ждет тебя в эту самую минуту - если только она не на работе. - (Взгляд на часы.) - Официантка, Рита Беттенкорт, бесподобная цыпочка, правда, немного помешана на кое-каких сексуальных несуразностях, которые я пытался устранить, а у тебя, по-моему, это как раз должно получиться, шельмец ты этакий. Пойдем прямо туда… Надо пивка захватить, хотя нет, у них должно быть свое, и… проклятье! - воскликнул он, шмякнув кулаком в ладонь. - Я просто обязан сегодня вплотную заняться ее сестрицей Мэри!
- Что? - возмутился Карло. - Я думал, мы будем разговаривать.
- Да-да, после.
- Ох уж эта денверская хандра! - завопил Карло в небеса.
- Ну разве он не самый славный, не самый обаятельный малый на свете?! - произнес Дин, ткнув меня в бок. - Посмотри на него. Посмотри на него!
А Карло пустился в свой обезьяний пляс на улицах жизни, в который так часто на моих глазах пускался в Нью-Йорке. Я только и мог, что сказать:
- Ну и какого черта мы торчим в Денвере?
- Завтра, Сал. Я знаю, где найти работу, - сказал Дин, переходя на деловой тон. - Так что, как только избавлюсь на часок от Мерилу, я забегу к тебе, прямиком в твои апартаменты, поприветствую Мейджора и довезу тебя на трамвае (у меня нет машины, черт возьми!) до рынка Камарго, где ты сразу сможешь приступить к работе, а в пятницу уже получишь жалованье. Мы тут все сидим без гроша. В последние недели у меня просто времени не остается, чтоб подзаработать. А в пятницу вечером мы втроем - Карло, Дин и Сал, старая троица, - вне всяких сомнении, должны сходить на гонки малолитражек, а подбросит нас туда один знакомый малый из центра… - Все дальше и дальше в ночь.
Мы подошли к дому, где жили сестры-официантки. Та, что предназначалась мне, еще не пришла с работы. Дома была сестрица, которую возжелал Дин. Мы уселись на ее кушетку. Как раз в это время я обещал позвонить Рэю Роулинсу. Я позвонил. Он тут же примчался. Не успев войти, он снял рубашку и майку и принялся тискать в объятиях абсолютно незнакомую ему Мэри Беттенкорт. Под ногами катались бутылки. Стукнуло три часа. Дин умчался к Камилле на час фантазий. Вернулся он вовремя. Появилась вторая сестрица. Расшумелись мы уже дальше некуда, и теперь нам потребовался автомобиль. Рэй Роулинс позвонил приятелю с машиной. Тот приехал. Все набились внутрь. На заднем сиденье Карло пытался вести с Дином запланированную беседу, но попытка эта потонула во всеобщей неразберихе.
- Едем в мои апартаменты! - орал я.
Так мы и сделали. Как только машина остановилась, я выпрыгнул на траву и сделал стойку на голове. Выпали все мои ключи; я их так и не нашел. С криками мы ворвались в дом. Путь нам преградил Роланд Мейджор в своем шелковом халате.
- Ничего подобного в квартире Тима Грэя я не допущу!
- Что? - заорали мы хором.
Произошло замешательство, которым воспользовался Роулинс, чтобы поваляться на травке с одной из официанток. Мейджор нас так и не впустил. Мы клялись позвонить Тиму Грэю и легализовать вечеринку, а заодно пригласить его самого. Но вместо этого мы понеслись назад, в сторону злачных мест денверского центра. Неожиданно я очутился на улице совершенно один, к тому же без денег.
Пять миль я тащился пешком по Колфакс-авеню, пока не добрался до своей уютной постели. Мейджору пришлось меня впустить. Мне хотелось знать, занялись ли Дин с Карло своей задушевной беседой. Выяснение этого вопроса я отложил на потом. Ночи в Денвере прохладные, и я спал как убитый.
8
Потом все принялись готовить грандиозную экспедицию в горы. Началось все утром, ознаменовавшимся телефонным звонком, который лишь осложнил ситуацию, - это был мой давний спутник Эдди, решившийся позвонить наугад. Я называл ему некоторые имена, и он их запомнил. У меня появился шанс заполучить обратно рубашку. Эдди остановился у своей девушки, неподалеку от Колфакс. Он спросил, не знаю ли я, где можно найти работу, и я велел ему прийти, рассчитывая, что ему поможет Дин. Дин явился в спешке, в тот момент, когда мы с Мейджором наспех поглощали завтрак. Он даже не присел.
- У меня еще тысяча дел, даже в Камарго везти тебя некогда, однако поехали, старина.
- Надо дождаться моего попутчика Эдди.
Мейджору наши хлопоты представлялись весьма забавными. Сам он приехал в Денвер писать. К Дину он относился с крайним почтением. Дин же этого не замечал. Обращался Мейджор к Дину примерно так:
- Мориарти, я слышал, вы спите одновременно с тремя девицами, это так?
А Дин, шаркая ногами по ковру, отвечал:
- Да-да, так оно и есть, - и смотрел на часы, а Мейджор шмыгал носом.
Выбегая с Дином из дома, я чувствовал себя немного не в своей тарелке - Мейджор утверждал, что Дин слабоумный, к тому же шут гороховый. Конечно, это было не так, что я и хотел каким-то образом всем доказать.
Мы встретились с Эдди, на которого Дин едва взглянул, сели в трамвай и через знойный денверский полдень отправились на поиски работы. Мне даже думать о ней было противно. Эдди был в своем репертуаре и болтал без умолку. На рынке мы нашли человека, который согласился нанять нас обоих. Работа начиналась в четыре утра и заканчивалась в шесть вечера. Человек сказал:
- Я люблю работящих ребят.
- Я-то вам и нужен, - заявил Эдди, а вот насчет себя я так уверен не был. Придется совсем не спать, решил я. Впереди еще было столько интересного!
На следующее утро Эдди на работу явился, а я нет. Ночлегом я был обеспечен, Мейджор накупил полный ледник еды, в обмен на что я готовил и мыл посуду. События между тем затягивали меня все больше и больше. Как-то вечером у Роулинсов собралась большая компания. Мать Роулинсов была в отъезде. Рэй Роулинс обзвонил всех своих знакомых и каждому велел принести виски. Потом он прошелся по записной книжке на предмет девушек. Большую часть переговоров он поручил мне. Явилась целая команда девиц. Я позвонил Карло, чтобы выяснить, чем занят Дин. Карло ждал его к трем часам утра. К Карло я и направился после вечеринки.
Подвальная квартира Карло находилась на Грант-стрит, в старом краснокирпичном пансионе, неподалеку от церкви. Надо было пройти переулком, спуститься по нескольким каменным ступеням, открыть старую обшарпанную дверь и одолеть нечто вроде погреба, в конце которого была дверь Карловой комнаты. Походила эта комната на жилище русского святого: сиротливая кровать, горящая свеча, сочащиеся влагой каменные стены и отдаленно напоминающая икону нелепая штуковина, которую Карло соорудил сам. Он прочел мне свое стихотворение. Называлось оно "Денверская хандра". Карло проснулся утром и услыхал, как на улице, возле его кельи, переговариваются "пошляки голуби"; он увидел, как на ветвях дремлют "печальные соловьи", они напоминали ему о матери. Город окутывала серая пелена. Горы, величественные Скалистые горы, которые, если посмотреть на запад, видны из любой части города, были "из папье-маше". Весь мир сошел с ума, окосел, стал абсолютно чужим. Дина Карло назвал "сыном радуги" - чьи тяжкие муки принимает на себя его исстрадавшийся фаллос. Он изобразил Дина "Эдиповым Эдди", которому приходится "соскребать с оконных стекол жевательную резинку". В своем подвале Карло предавался размышлениям над объемистым журналом, куда ежедневно заносил все происходящее - все, что делал и говорил Дин.
Дин явился точно по расписанию.
- Все улажено, - объявил он, - я развожусь с Мерилу, женюсь на Камилле, и мы с ней переезжаем в Сан-Франциско. Но только сначала мы с тобой, дорогой Карло, съездим в Техас, полюбуемся на Старого Буйвола Ли, этого доходягу, с которым я еще не знаком, а ведь вы оба так много мне о нем рассказывали, ну а потом я отправлюсь в Сан-Фран.
Затем они перешли к делу. Усевшись по-турецки на кровать, они уставились друг другу в глаза. Я сидел сгорбившись в ближайшем кресле и все видел. Начали они с некой отвлеченной мысли и обсудили ее; напомнили друг другу еще один отвлеченный вопрос, позабытый в стремительном круговороте событий. Дин принес извинения, но дал обещание к этому вопросу вернуться и как следует его разобрать, пояснив примерами. Карло сказал:
- А когда мы ехали через Уази, я хотел поделиться с тобой своими ощущениями по поводу твоей безумной страсти к малолитражкам, помнишь, как раз тогда ты показал на старого бродягу в мешковатых штанах и сказал, что он в точности похож на твоего отца?
- Да-да, конечно помню. Кроме всего прочего, это дало толчок целой веренице моих собственных мыслей, это было что-то невероятное, я должен был тебе рассказать, да вот позабыл, но теперь ты мне напомнил…
И родились две новые темы. Они перемололи и их. Потом Карло спросил Дина, откровенен ли тот, а главное - не утаивает ли чего в глубине души от него, Карло.
- Зачем ты опять об этом?
- Я хочу понять раз и навсегда…
- Давай спросим Сала. Сал, дорогой, ты же тут сидишь, слушаешь, что ты скажешь?
И я сказал:
- Ничего нельзя понять раз и навсегда, Карло. Это никому не дано. Мы и живем-то надеждой, что когда-нибудь нам это удастся.
- Нет, нет и нет! Ты несешь абсолютную чушь, романтическую ахинею в духе Вулфа! - возмутился Карло.
А Дин сказал:
- Я вовсе не это имел в виду, однако позволим Салу иметь собственное суждение, и вообще, Карло, разве ты не видишь, с каким… достоинством, что ли, он сидит и слушает нас? А ведь этот псих ехал сюда через всю страну… Нет, старик Сал вмешиваться не станет.
- Да не в том дело, что я не стану вмешиваться, - возразил я, - просто я не пойму, к чему вы оба клоните, чего пытаетесь добиться. По-моему, это чересчур для любого человека.
- Ты только и знаешь, что все отрицать.
- В таком случае объясните мне, чего вы хотите.
- Скажи ему.
- Нет, ты скажи.
- Нечего тут говорить, - сказал я и рассмеялся. На мне была шляпа Карло, я надвинул ее на глаза и произнес: - Я хочу спать.
- Бедняга Сал постоянно хочет спать.
Я промолчал. Они снова принялись за свое.
- Когда ты занял пятицентовик, которого не хватало на жареных цыплят…
- Нет, старина, на мясо по-мексикански! Вспомни-ка, "Звезда Техаса"!
- Да, я перепутал тот день со вторником. Так вот, когда ты занял пятицентовик, ты еще сказал… слушай, слушай, ты сказал: "Карло, это последний раз, когда я тебе навязываюсь", - будто мы с тобой и в самом деле договорились, что ты больше не будешь навязываться.
- Нет, нет, нет, я не это хотел сказать… выслушай лучше, если ты не против, дружище, я хочу вернуться к тому вечеру, когда Мерилу плакала в комнате, а я обратился к тебе, придав голосу особую искренность, которая, как мы оба знали, хоть и была наигранной, однако преследовала свою цель, короче, ломая комедию, я указал на то, что… Постой, это не то.
- Конечно, не то! Потому что ты забыл, что… Однако не буду я тебя попрекать. Ведь тогда я согласился… - И подобным образом они проговорили всю ночь напролет. На рассвете я очнулся. Они пытались уладить последние утренние разногласия.
- Когда я сказал тебе, что должен поспать из-за Мерилу, то есть из-за того, что мне надо повидать ее в десять утра, я позволил себе категорический тон не для того, чтобы оказать на тебя давление в связи с тем, что до этого ты говорил о ненужности сна, а только - только, уверяю тебя, ввиду того факта, что я, вне всякого сомнения, всенепременно и во что бы то ни стало просто обязан сейчас поспать, я имею в виду, старина, что у меня глаза закрываются, они уже горят, они устали, болят, нет больше сил…
- Ах, дитя, - сказал Карло.
- Нам просто необходимо сейчас поспать. Остановим машину.
- Ты не можешь остановить машину! - во весь голос завопил Карло. Запели первые птицы.
- Сейчас я подниму руку, - сказал Дин, - и мы прекратим разговор. К чему склоки, ведь нам обоим вполне понятно, что мы попросту прекращаем разговор и идем спать.
- Так ты машину не остановишь!
- Остановите машину, - сказал я. Они повернулись ко мне.
- Он все это время не спал и слушал. О чем ты думал, Сал?
Я ответил им, что думал о том, какие они поразительные маньяки, что я всю ночь провел, слушая их так, словно следил за механизмом часов, которые оказались на самой вершине Бертодского перевала и, несмотря на это, оставались изящными часиками с тончайшим на свете механизмом. Они заулыбались. Я направил на них указующий перст и произнес:
- Если и дальше так пойдет, вы оба рехнетесь, однако держите меня в курсе событий.
Я вышел и сел в трамвай, идущий в сторону дома, а сделанные из папье-маше горы Карло Маркса алели, освещаемые громадным солнцем, встающим с восточных равнин.
9
Вечером я отправился вместе со всеми в горы и пять дней не видел ни Дина, ни Карло. На выходные дни Бейб Роулинс получила в свое распоряжение хозяйскую машину. Мы прихватили с собой костюмы, завесили ими автомобильные окна и тронулись в направлении Сентрал-Сити: Рэй Роулинс за рулем, Тим Грэй - откинувшись на заднем сиденье, а Бейб впереди. Я впервые смог увидеть глубинные районы Скалистых гор. Сентрал-Сити - это бывший шахтерский городок, который некогда называли Богатейшей Квадратной Милей на Свете. Какие-то старые хрычи, скитавшиеся по тамошним горкам, обнаружили в них настоящие залежи серебра. В одночасье разбогатев, они построили на крутом склоне, в самой гуще своих лачуг, живописный оперный театрик. Там пела Лилиан Рассел, пели и оперные дивы из Европы. Потом жители покинули Сентрал-Сити, он превратился в город-призрак и оставался им до тех пор, пока предприимчивые дельцы обновленного Запада не задумали его возродить. Они навели лоск на здание оперного театра, и там каждое лето стали выступать солисты Метрополитен-опера. Город превратился в место паломничества туристов со всех уголков страны, туда съезжались даже голливудские знаменитости.
Мы поднялись в гору и оказались среди узких улочек, битком набитых пижонами всех мастей. Мне вспомнился Мейджоров Сэм. Да, Мейджор был прав. Тут же был и сам Мейджор, он неизменно пускал в ход свою неотразимую светскую улыбку и совершенно искренне охал и ахал по всякому поводу.
- Сал, - воскликнул он, схватив меня за руку, - ты только полюбуйся на этот старый городок! Только представь себе, каким он был сто… да какого черта, всего восемьдесят, шестьдесят лет назад! У них есть опера!
- Да, - сказал я, подделываясь под одного из его персонажей, - но они-то здесь.
- Ублюдки! - выругался он и все же, взяв под руку Бетти Грэй, отправился наслаждаться жизнью.
Блондинка Бейб Роулинс оказалась девицей предприимчивой. На окраине она знала один старый шахтерский домик, где мужской части нашей компании можно было ночевать все выходные. Надо было только как следует там убраться. Там же можно было закатывать грандиозные вечеринки. Это была ветхая развалюха, внутри которой лежал дюймовый слой пыли. Имелась там и веранда, а во дворе - колодец. Тим Грэй и Рэй Роулинс засучили рукава и принялись за уборку - этот каторжный труд отнял у них полдня и часть вечера. Однако с помощью целого ведра пива они превосходно со всем управились.
Что до меня, в тот день я был включен в список приглашенных в оперу, куда и направился в сопровождении Бейб. На мне был костюм Тима. Всего несколько дней назад явился я в Денвер бродягой; ныне же, втиснутый в строгий костюм, под руку с привлекательной нарядной блондинкой, я раскланивался со знаменитостями и вел непринужденные беседы в фойе под роскошными люстрами. Хотелось бы мне знать, что бы сказал, увидев меня, Миссисипи Джин.
Давали "Фиделио". "Что за мрак!" - стонал баритон, выбираясь из-под громадной глыбы, завалившей вход в подземную темницу. Меня это проняло до слез. Именно такой мне и представлялась жизнь. Я был так поглощен оперой, что позабыл на время всю свою суматошную жизнь и с головой ушел в великие скорбные бетховенские звуки и густую рембрандтовскую атмосферу сюжета.
- Ну, Сал, как тебе новая постановка? - с гордостью спросил меня на улице Денвер Д. Долл. Он был связан с оперной ассоциацией.
- Что за мрак, что за мрак! - сказал я. - Просто умопомрачительно!
- Теперь тебе надо непременно познакомиться с членами труппы, - все так же церемонно продолжил он, однако, позабыв, к счастью, о своих словах в круговороте прочих дел, куда-то исчез.
Мы с Бейб вернулись в наш шахтерский домик. Я скинул свой наряд и подключился к уборке. Работа была тяжелейшая. Посреди уже убранной комнаты восседал Роланд Мейджор, отказавшийся помогать. На столике перед ним стояли бутылка пива и стакан. Пока мы носились взад-вперед с ведрами и вениками, он предавался воспоминаниям.
- Эх, попили бы вы со мной "Чинзано", послушали бы музыкантов Бандоля - вот это жизнь! А летняя Нормандия, деревянные башмаки, чудесный старый кальвадос! Ну-ка, Сэм, - обратился он к невидимому приятелю, - достань вино из воды, посмотрим, достаточно ли оно охладилось, пока мы ловили рыбу. - Это уже прямо из Хемингуэя.
Мимо по улице шли девушки. Мы их окликнули:
- Эй, помогите-ка нам убраться в этом притоне. Вечером приглашаем всех!
Они присоединились к нам. Теперь на нас работала целая бригада. Вдобавок появились и сразу принялись за дело певцы оперного хора, большей частью молодые ребята. Зашло солнце.
На славу потрудившись, мы с Тимом и Роулинсом решили прифрантиться перед вечерним весельем. Через весь город мы направились в меблированные комнаты, где жили оперные знаменитости. Во тьме слышались первые звуки вечернего представления.
- То, что надо, - сказал Роулинс. - Хватайте бритвы и полотенца, наведем красоту.
Нагрузившись вдобавок щетками для волос и пузырьками с одеколонами и лосьонами, мы отправились в ванную, где с песнями искупались.
- Вот это красотища! - то и дело твердил Тим Грэй. - Ванная комната, полотенца, лосьоны, электрические бритвы - и все это принадлежит оперным звездам!