Девочки постояли, посмотрели ему вслед. Они испытывали легкое разочарование. Произошло что-то странное. Прятали альбомы от родителей, от учителей. Выбирали тайные минуты для того, чтобы полистать, записать новую песню, стишок про любовь. Пришел чужой человек, мужчина, попросил - и они отдали. И еще бежали за ним, чтобы взял. Ну и что - взял. И ушел.
- Посмотрим, что в магазине? - предложила Нинка Лагутина.
Посмотрели на нее, постояли, зашли в магазин. Нинка Лагутина надолго задержалась у прилавка, где продавались термосы. Ляльку Киселеву и Маржалету интересовала посуда: хрусталь, фарфор. Алена остановилась перед витриной с телевизорами. Она думала: "Телевизоры, телевизоры, телезрители - дневники отдать не хотите ли? Хотим, - отвечала она себе, - отдали и так далее…"
Постепенно все собрались около витрины с телевизорами.
- Хорошие чайные сервизы есть, на шесть персон. - сказала Лялька Киселева.
- Тетки, а у меня там - склеенные страницы, - сказала Маржалета.
- Какие? - удивилась Светка Пономарева.
, - Дневник… Расклеит, прочтет! - Она приложила ладонь к щеке и зажмурилась.
- А зачем - склеенные?
- Бэби! - Маржалета даже отвернулась. Таких девчонок, как Светка Пономарева, которые еще не влюблялись, не целовались и не знают, что существуют специальные страницы для записи сердечных тайн, она называла высокомерно "бэби".
В "Бом-бом-альбоме", в "Песеннике" или даже в "Дневнике моей жизни" в двух-трех местах выбирались парные страницы, заполнялись самыми жуткими охами и вздохами и склеивались. Прочесть секрет можно было только разорвав эти страницы в определенном месте, где был нарисован цветочек.
- Ну и что? У меня там нарисована и заклеена неприличная загадка, - сказала Нинка Лагутина. - Не догадается. А догадается - пусть. Угадай-ка, угадайка - интересная игра.
На улице они еще больше развеселились, представив, что будет, если критик расклеит страницы и увидит неприличную загадку. Алена смеялась до самого дома. Но едва закрылась за ней дверь подъезда - сразу стало грустно. Отдала чужому человеку то, что отдавать не следовало. Это было ясно.
Глава шестнадцатая
Анна Федоровна осторожно шла по скользкому, покрытому прозрачным льдом тротуару. Какой-то парень в распахнутой шубе, лохматой шапке, съехавшей на затылок, и с огромным портфелем в руке пробежал мимо, прокатился по льду. Пока катился, успел обернуться и, проехав несколько метров назад пятками, остановился перед учительницей. От неожиданности она тоже остановилась.
- Здравствуйте, Анна Федоровна, - радостно сказал парень. - Я вас из автобуса увидел.
Учительницу ослепила желтая меховая подкладка его богатой широко распахнутой шубы. Из-под свисающего свободно пушистого шарфа выглядывал черный узкий галстук, заправленный под пуловер. Круглые румяные щеки пылали здоровьем, и Анна Федоровна не сразу признала в этом самодовольном, радостно улыбающемся человеке своего бывшего ученика.
- Здравствуйте, - повторил он, - не узнали?
- Смирнов? Нет, почему же, узнала, - ответила Анна Федоровна, действительно узнав в этой шапке, шубе и портфеле своего ученика. - Ну, как живешь? - Встреча была ей неприятна.
- Хорошо, - охотно ответил Смирнов. - Вот вы в меня не верили… Помните, как вы меня…
Он засмущался и, не договорив, опустил портфель на лед и склонился над ним.
- Хочу подарить вам свою книжечку, - с подчеркнутой скромностью, не поднимая головы, объяснил он, возясь с замками портфеля.
- Ты в какой же области… специалист?
Желто-голубые тоненькие брошюрки лежали в портфеле в несколько рядов. Смирнов выхватил одну, выпрямился, достал из кармана толстую многоцветную шариковую ручку и красной пастой сделал дарственную надпись, а зеленой подписался. Получился разноцветный размашистый автограф.
- Спасибо, - сказала учительница, принимая книжку. Она машинально раскрыла ее на середине, увидела ровные строчки стихов, виньетки на полях, посмотрела на обложку - действительно: "Юрий Смирнов. Стихи".
Ее бывший ученик наслаждался впечатлением. Он даже забыл поднять с земли портфель, стоял и смотрел в лицо учительнице. Книжка называлась "Главная улица".
- Вот как … "Главная улица"? - сказала Анна Федоровна.
- А вы мне по сочинению ни разу больше тройки не поставили, - тоном великодушного победителя сказал он.
- Ты, значит, стихи пишешь? Поэт? Зашел бы как-нибудь в школу, мы бы вечер устроили.
Он наконец поднял с земли портфель, поставив его на колено, застегнул замки.
- Зайду обязательно. Сейчас я, буквально на этих днях, уезжаю с бригадой московских поэтов и композиторов на БАМ. Вы все в той же школе? Ну, я имею в виду, в нашей, тридцать восьмой?
- Да.
- Ну, я побежал.
Учительница кивнула, показывая, что благодарит за книжку и прощается. Юрий Смирнов убежал. Держа книжку в руке, Анна Федоровна медленно шла, смотрела ему вслед, пока он не скрылся в толпе. Мальчишкой Юрий Смирнов был толстым, ленивым. Сидел, правда, за первой партой, но когда ему было скучно, зевал ей прямо в лицо. Это ему она сказала: "Дурак!" "Как же из таких толстых мальчиков получаются поэты? - подумала она. - Как же я не заметила, что он поэт? Я же учительница литературы".
Юрий Смирнов и сейчас был толстый, но убежал резво - на БАМ с группой московских поэтов и композиторов. Анна Федоровна вспомнила, что видела в местных газетах стихи какого-то Юрия Смирнова, но ей в голову не пришло, что это тот самый, зевающий на уроках литературы мальчик.
Анна Федоровна несла книжку в руке. Собиралась положить в сумку, но за невеселыми мыслями забыла. Так и шла - в одной руке сумка, в другой - книжка. И пригласить в школу не сумела, не смогла побороть неприязни. Представлялась такая возможность - пригласить в школу поэта, который у нее учился. А она только удивилась.
Раздеваясь в учительской, Анна Федоровна поставила сумку на стул, а брошюру перекладывала из руки в руку, словно боялась положить и потерять.
- Что это у тебя? - поинтересовалась Зоя Павловна.
- Не знаю. Я не знаю.
- Как не знаешь? Вот я держу письмо, а у тебя в руках книжка. Ты что? Что за книжка? Мой корреспондент наклеивает только королевские марки. Голубые королевы, желтые, зеленые.
Она показала конверт. Анна Федоровна посмотрела, сказала:
- Да… Извини, мне сейчас не до королев.
- Да я и не собираюсь навязываться со своим письмом.
Но она именно потому и завела разговор о книжке, что хотела поговорить о письме, полученном из Англии. Она показывала в учительской каждое письмо, зачитывала отрывки, в которых английский корреспондент благодарил ее за присланные книги и за помощь в его переводческой деятельности. Майкл Эльберт переводил поэмы Есенина "Анна Снегина" и "Черный человек".
Зоя Павловна пожала плечами, поискала глазами кого-нибудь, с кем можно поделиться удивлением. Но все были заняты, озабоченно отбирали наглядные пособия, переговаривались сухими короткими фразами по делу.
Анна Федоровна вошла в класс, кивнула, не повышая голоса, поздоровалась. Жизнь снова вошла в свою привычную колею. Учительница раскрыла журнал, пробежала взглядом по пустым местам, отметила, кого нет. Не поднимая от журнала головы, глядя на фамилию Юрия Лютикова, сказала:
- Юрий…
И замолчала. В классе было три Юрия, и все они насторожились, ожидая, кого она вызовет к доске. "Только не меня! Только не меня!" - шутовским шепотом говорил Юрка Лютиков.
- Юрий Смирнов, - сказала Анна Федоровна.
Класс недоуменно замер.
- Меня, что ли? Только я не Юрий. Я - Игорь Смирнов.
- Нет, не тебя.
Она пододвинула на середину стола желто-голубую книжку.
- Анна Федоровна, вы, наверное, спутали с 9"Б", - сказала Раиса Русакова. - У бэшников есть Юрий Смирнов. У нас - нету.
- Знаю, Русакова. Садись. - Она подняла "Главную улицу". - Эту книжечку стихов мне только что подарил мой бывший ученик. Юрий Смирнов. Если хотите, почитаем ее вместе. Я сама еще не читала.
Класс радостно загалдел. Еще бы - развлечение вместо урока.
- Это мы завсегда, пожалуйста. Честно! Я люблю стихи. Во!
- Давыдова, иди почитай нам.
- Я? Почему я?
- Ты же у нас тоже пишешь стихи. Давай, давай, Давыдова. Мы ждем.
Учительница поторопила девчонку кивком головы и положила книжку па стол. Алена упиралась, но мальчишки и девчонки, жаждущие развлечения, вытолкнули ее из-за парты. Когда Алена шла по проходу, Анна Федоровна подвинула книжку на край стола и словно бы отстранилась от нее.
Алена взяла сборничек.
- Ну, - сказала учительница.
- Тут предисловие… Читать?
- Все читай.
Алена поправила рукой челочку и начала читать краткую издательскую аннотацию. Анна Федоровна и слушала и не слушала, что читала Алена. Никак не могла сосредоточиться, думала о своей жизни. Вчера вечером в очереди за сыром ее обругали. А сегодня утром выяснилось, что ученики, которые не получали у нее больше тройки, становятся поэтами.
После аннотации Алена вздохнула и перешла к стихам. Анна Федоровна сделала над собой усилие, чтобы не думать о постороннем, стала слушать.
"Вчера, сегодня и завтра я скептиком быть не вправе… Послушайте, юные граждане, сверстники вы мои… Давайте думать о жизни, давайте мечтать о славе, давайте в подвиги верить во имя большой любви".
Первые строки насторожили Анну Федоровну, а девчонка, подхваченная танцующим ритмом, с вдохновением продолжала читать, с удовольствием произнося на конце строк точные рифмы.
"Давайте трудиться для лучшего, для всех на земле полезного. Чтоб солнце всегда сияло - для этого жизни не жаль! Мы дети потока могучего, мы дети "потока железного", и мы ощущаем сердцами, "как закаляется сталь". А если кто не желает, пусть признается сразу. Нечего тут стесняться во-первых и во-вторых… Мы с ними не будем нянчиться, вычеркнем по приказу из нашего поколения, из племени молодых".
Стихотворение было длинным. В какое-то мгновенье Анна Федоровна поймала себя на том, что почти не улавливает смысла, убаюканная бодреньким ритмом. Она снова сделала над собой усилие, дослушала стихотворение до конца…
Второе стихотворение было о красном знамени. И в нем тоже рифмы сыпались решительно и энергично. Слова не задевали Анну Федоровну.
- Подожди, Давыдова, не торопись, - попросила она. - Читай помедленнее.
Алена читала правильно. Она следовала за ритмом, за грохотом сшибающих слов. "Так при помощи листа железа в театре имитируют гром", - подумала учительница: Она уже хотела остановить Алену, все было ясно. Но вдруг обнаружила, что ее ученики ловят падающие слова раскрытыми ртами, слушают. Она тоже стала слушать. И когда Алена закрыла последнюю страницу и положила бережно книжку на стол, Анна Федоровна неприятно была удивлена тем, что мальчишки и девчонки довольно долго и уважительно молчали.
- Он учился в нашей школе? - восхищенно спросила Светка Пономарева.
- Да, - ответила Анна Федоровна, - учился.
И подумала: "Помнит и "Железный поток" и "Как закалялась сталь". Ишь как уместил всю школьную литературу в одной строчке".
- Можно посмотреть?
Анна Федоровна передала книжку. Желто-голубая брошюрка пошла гулять по классу. Интерес: к стихам Юрия Смирнова неприятно озадачил учительницу. "Да что же они, совсем не умеют отличать настоящее от подделки? Они же Пушкина в школе проходят, Лермонтова, Маяковского. Да как же это получилось, что они совсем не защищены от подобной поэзии? Мы, значит, по литературе ничего им не даем, только отнимаем время".
- Так, - сказала Анна Федоровна, нервно поднимаясь. - Давайте разберемся. Кто хочет сказать - чего в книжке нет?
Ребята молчали. Желто-голубую брошюрку передавали из рук в руки. Она оказалась у Маржалеты. Полистав ее, Маржалета сказала:
- Портрета.
- Что - портрета?
- Портрета автора. В других книжках вот здесь. - Маржалета показала, где именно должен быть портрет.
- Ну, хорошо - портрета. Еще чего нет?
Класс молчал.
- Вас! - сказала Люда Стрижева.
- Что? Объясни, Стрижева.
- Все поэты пишут про свою учительницу. А у него - нет.
- Так, понятно, Стрижева. - Она помолчала. - А еще чего, самого главного, нет? В стихах?.. Кто может сказать? Давыдова?
- Не знаю.
- Жуков? - Сережа поднялся. Он не слушал, читал свою книгу. - Садись, Жуков.
- Можно, я скажу? - поднял руку Мишка Зуев.
- Скажи, Зуев!
- Стихов о Чили нет. Сейчас все поэты пишут о Чили.
Анна Федоровна стояла, молча смотрела на Мишку Зуева, на других ребят, которые не могли понять, чего она добивается. Потом она не могла вспомнить, как это получилось, только она вдруг сказала, даже не сказала, а крикнула:
- Самовара нет! Барабан есть: "Давайте! Давайте! Поможем нашим кочегарам!" А самовара нет!
- Какого самовара? Во!
"Самовар" выскочил нечаянно. Она позволила в минуту досады стать тем человеком, которым всегда была наедине с собой. Юрий Смирнов зарифмовал "Железный поток", и Анна Федоровна сразу вспомнила самовар бабы Гарпины. Эта простая женщина бросила самую дорогую вещь, какая у нее была, - самовар. И когда она ратовала за Советскую власть, ей верили. Она не просто так говорила, она самовар ради этой власти бросила. Вот этого-то "самовара" и не было в стихах Юрия Смирнова, а были слова, слова, не обеспеченные душевным волнением.
- Самовар бабы Гарпины. Пономарева, сбегай в "библиотеку, принеси Серафимовича, скажи, что я прошу на несколько минут. Вы же писали сочинение по "Железному потоку", рыбыньки!
Она легко произнесла слово "рыбыньки", на которое сама же наложила табу. В эту минуту она была той, прежней, какой нравилась себе, - в шлеме и летной куртке. Она говорила, не выбирая школьных стертых слов, подчиняясь порыву. Вряд ли они могли понять половину тех слов и понятий, без которых она сейчас не могла обойтись, чтобы объяснить, как гладкое и пустое подделывается под настоящую поэзию. И вдруг почувствовала: слушают, понимают.
Светка Пономарева принесла книжку. Анна Федоровна сразу не могла найти нужную страницу. Она листала, ожидая, что сейчас начнется шум, разговоры. Но в классе установилась необычная внимательная тишина. И когда Анна Федоровна нашла то, что искала, она смогла прочесть с ходу, не предупреждая, что читает и зачем…
"- Ратуйте, добрии людэ, ратуйте! Самовар у дома вкинулы. Як мени замуж выходить, мамо в приданое дала тай каже: "Береги его, як свет очей", а мы вкинулы. Та цур ему, нэхай пропадае! Нэхай живе наша власть, наша ридна, бо мы усю жисть горбы гнулы та радости не зналы".
Анна Федоровна подняла голову от книжки. Никто не сидел уткнувшись, перешептываясь. Глаза мальчишек и девчонок были устремлены на нее, ждали, что скажет еще? Даже Сережа Жуков слушал, заложив, правда, палец в книжку, чтобы не потерять страницу. И Анна Федоровна сказала, рубанув рукой воздух:
- В стихи бабы Гарпины я верю. А в стихи, за которыми не угадываются поступки, не верю! И хотела бы вас научить - не верить.
- А разве Гарпина говорит стихами? - спросила удивленно Светка Пономарева.
Учительница быстро посмотрела на девчонку. Светка не разыгрывала ее, спрашивала искренне. Анна Федоровна засмеялась, и после небольшой паузы засмеялся класс. Это был смех добрый, смех радостный. Мальчишки и девчонки, покоренные убежденностью учительницы, готовы были и слушать ее, и смеяться вслед за ней. Это был неожиданный урок-импровизация, о котором она давно мечтала. Что же произошло? И сказала-то одно слово, одну метафору: "Самовара нет!" А вышло здорово. Действительно же - самовара нет! Как много можно сказать метафорой! Нет, дело не в метафоре, а в убежденности. Они услышали ее убежденность.
Прозвенел звонок. Анна Федоровна сунула небрежным жестом журнал под мышку и вышла из класса легкой, подпрыгивающей походкой. Учительница литературы редко улыбалась, все привыкли ее видеть мрачной. Сейчас она шла и улыбалась. Нина Алексеевна, увидев, даже остановилась. Анна Федоровна прошагала мимо. Она никого не видела. Вкус улыбки на губах был приятен. В коридоре, прямо напротив дверей, ребята окружили Маржалету, которая что-то энергично рассказывала. Алена поняла: какая-то интересная новость. Привлеченные оживлением в коридоре, из класса выбегали все новые и новые мальчишки и девчонки. Алене тоже хотелось узнать, что там. Но сначала она должна была дописать стихи. Она торопилась это сделать до звонка. Решила немедленно узнать, есть ли в ее стихах самовар или нет.
Вернулась Раиса Русакова.
- Что там? - спросила Алена, продолжая писать. - Собери мои книжки, я смываюсь. Что там, Райк?
Подруга не ответила. Села, подперла свою квадратную голову кулаками.
- Райк, ну слышишь, я смываюсь. - Алена топнула ногой. Руки у нее были заняты.
- Марь-Яна уходит из школы, - сказала Раиса.
- Нет, - сказала Алена. - Откуда ты знаешь?
- Маржалета… Ее мать знает. Мы ей сестру напоминаем. Не может на нас смотреть спокойно. Особенно на тебя.
- При чем тут я?
- Похожа.
- Нет! - Алена перестала писать.
- Мы все похожи. Ей было девятнадцать лет.
- Нет, - сказала Алена, - я видела ее один раз с Марь-Яной. Совсем не похожа. Она пониже меня ростом, щеки - во! Как же она так?.. От воспаления легких?..
- Скрытое было. На рентгене не видно.
- Да, я знаю. Как же ее не просветили? Есть же техника!
Алена стукнула кулачком по парте. Этой же рукой перевернула лист, дописала заключительные строки третьего стихотворения, поставила дату, вывела закорючку подписи.
- Пойдешь со мной? Я Рыбе стихи хочу показать. А потом шалдыжничать пойду по улицам. Или - в кино.
- Я пошла бы, мне надо сегодня пораньше домой, - мрачно проговорила Раиса, - но нельзя. Контрольная будет по алгебре.
- Контрольная! - Алена махнула рукой. - Я не могу, понимаешь? Я должна отдать, я уже написала. А она ничего, Рыба, да? Как она сегодня? Класс!
- Марь-Яна уходит. - повторила Раиса, вслушиваясь. - Марь-Яна. Я тоже тогда уйду.
- Куда?
- С контрольной.
- Пойдем, - обрадовалась Алена.
В учительскую заглянула Раиса. Алена, встав на цыпочки, смотрела из-за плеча.
- Что вам, девочки? - спросила улыбчивая нарядная химичка.
- Анну Федоровну.
- Ее нет. Она ушла.
Раиса хотела закрыть дверь, но Алена вынырнула из-под руки, спросила огорченно:
- Давно?
Химичка посмотрела на других учителей. Никто не знал, никто не ответил.
- Пойдем! - сказала Алена. - Скорей!
- Что, мы ее догонять будем?
- Я знаю, где она живет.
- Я тоже знаю, - буркнула Раиса. - Там же, где кошка.
- Скорей, ну, Райк!
Рыбу они увидели сразу, как только подбежали к переходу. Ее, видимо, задержал светофор, но сейчас она шла уже по тротуару на той стороне. А красный свет зажегся и преградил дорогу девчонкам. Алена нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Она должна была отдать сегодня свои стихи Рыбе, потому что завтра она могла передумать.