Все в Алене встрепенулось от восторга, она помчалась по классу, по партам. Вот что ей было надо: чтобы Сережка за ней бежал, а она бы от него убежать не могла. Но Сережка стоял, отряхивался, играть в снежки не захотел. И Давыдова ничего не получила.
Вечером после чая Алена осталась на кухне одна. Она сидела и думала: "День закончился, а ничего так и не произошло. Ну, совершенно же ничего".
Вошла мама, сказала озабоченно:
- Алешка, ты не видела, куда я телефонную книжку положила? Не могу найти.
- Нет.
Мама посмотрела на дочь внимательно. Мама у Алены крепкая, высокая. Две жилы на шее, идущие от ключиц, всегда какие-то натянутые, особенно когда она что-нибудь ищет или сердится.
- Что, моя ненаглядная, что-нибудь случилось?
- Ничего, - ответила Алена. - Если бы случилось, я бы так не сидела.
- А как?
- Никак! Что ты пристала?
- Двойку получила?
- Ой, мам, ищи свою книжку.
Мама ушла в большую комнату, сердито хлопала дверцами секретера. Слышалось ее бормотанье. Она вполголоса ругала себя: "Никогда не положит на место, растрепа". Потом раздалось: "Умница, Верочка Семеновна. Вот же она. Главное, знать, где что искать".
На кухне звякнуло блюдце. Потом опять зазвенела посуда. "Молодец, - подумала Верочка Семеновна про дочь, - решила помыть чашки-блюдца". Потом опять что-то звякнуло и упало на пол.
- Алешка, что там у тебя падает?
Дочь не ответила. И снова что-то упало. Мама заспешила на кухню. Алена сидела на табурете, вытянувшись и вытянув над головой руку. В руке она держала бутерброд с маслом. На мать посмотрела каким-то отрешенным взглядом.
- Ты что делаешь?
- Смотри, мам.
Она опустила бутерброд. Он упал, чуть не опрокинув недопитую чашку с чаем.
- И что это значит?
- Кверху маслом… Я опровергла закон бутерброда. Для этого нужна булочка за три копейки. И резать надо строго пополам.
- Сколько тебе лет, Алешка?
- Сколько мне лет, мама?
- Что с тобой, Алешенька?
- Что со мной, мамочка?
- Да, что с тобой, девочка моя?
- Девочка? Это что-то новенькое.
- Как - новенькое?
Алена опять подняла над головой бутерброд и бросила. Он упал между чашками и тарелками, ничего не задев. Упал кверху маслом.
- Перестань играть хлебом!
Алена встала из-за стола и ушла в свою комнату.
Глава вторая
Анна Федоровна сидела за своим столом в учительской, проверяя последние две тетради (не успела дома), и с неудовольствием поглядывала на молодую учительницу химии, которая жаловалась на своего любимого ученика.
- Я ему так доверяла, так доверяла, а он - реактивы украл.
Тоненький жалобный голосок учительницы химии мешал проверять тетради.
- Он мне, знаете, вот так в глаза заглядывал.
- Да, заглядывал, - сказала Анна Федоровна, тяжело поднимаясь и недовольно складывая тетради в стопку.
- Он предан был мне, моему предмету, - обрадовалась учительница химии, что ее слушают.
- Как тот ласковый щенок, да? - спросила Анна Федоровна. - В глаза преданно смотрит, хвостом виляет, шнурки лижет, а потом смотришь - туфли обмочил.
- Что вы такое говорите? - по-детски изумилась молодая учительница, и щеки у нее залились краской.
- А что, вы не слышали таких слов? Попросите своих учеников - они просветят.
Анна Федоровна взяла тетради и зашагала из учительской. Это была уже немолодая, огрузневшая женщина. Одевалась она очень просто: юбка, свитер. Встала, одернула и пошла. Волосы носила прямые, коротко-подстриженные. Никогда их не завивала, не делала причесок. Проведет рукой по голове сверху вниз - и готова. Учительница химии раздражала ее и тем, что наряжалась в школу, как в театр, и еще более тем, что приучала учеников к доверительным отношениям: "Я ему так доверяла, так доверяла". Учить надо, а не доверять, школить - не от слова драть, лупить, а от слова школа, порядок, знания. Тогда не будет никаких неприятностей ни для тебя лично, лапочка, ни для общества.
Анна Федоровна была груба с молодой учительницей (самой ей казалось - не груба, а сурова) от накопившегося в ней раздражения и непонимания. В последнее время она все чаще натыкалась на противодействие ребят. Она требовала дисциплины, но даже девочки не подчинялись ей. Анна Федоровна все с большей резкостью ударяла по столу, заслышав малейший шум, становилась все более язвительной, ироничной по отношению к тем, кто не выучил урока, кто мямлил у доски. Она была резкой всегда и теперь, создавая образ строгой учительницы, культивировала в себе резкость: входила резко, вставала резко, говорила резко, отрывисто. Во всем этом сказывалась растерянность немолодой учительницы, которой на прошлой неделе кнопку на стул подложили. Она боялась, что подложат еще раз, и демонстрировала уверенность. Садилась на стул, не глядя, не ощупывая сиденье, опускалась всей тяжестью и с пристуком опускала на стол журнал.
Анна Федоровна твердо шагала по коридору. Звонка еще не было, он настиг ее в пути. Мимо пробежал ушастый мальчишка из 8 "А", Женька Уваров. На спину ему кто-то прикрепил страницу из журнала с фотографией лохнесского чудовища.
- Стой! - сказала Анна Федоровна.
- Здрасте! - ошалело ответил он.
- Куда летишь?
- А что - нельзя?
- Прочитать никто не успеет.
- Чего прочитать?.
Анна Федоровна повернула его к себе спиной, содрала со спины бумажку.
- Держи, лохнесское чудовище.
"Хорошо я это сказала, - подумала, она, - и что прочитать никто не успеет и "лохнесское чудовище", остроумно". Она контролировала себя, подбадривала наигранным тоном, небрежными шутками. Так же было несколько лет назад: после сорванного урока она вошла в класс помириться и в то же время желая показать свое отношение к тем, кто сбегает с уроков литературы, поздоровалась небрежно, сказав: "Здравствуйте, рыбыньки". Потом повторила раз, другой и незаметно привыкла, стала машинально произносить: "Здравствуйте, рыбыньки". Когда узнала, что ее за это прозвали Рыбой, ничего уже изменить не смогла.
Анна Федоровна энергично вошла в класс.
- Здравствуйте, рыбыньки! Дежурный! Кто дежурный?
Поднялся Мишка Зуев.
- Я дежурный. Во!
- Раздай тетради, а что останется - возьми себе.
Это была шутка, но Мишка Зуев не засмеялся, и никто в классе не засмеялся. Ее шутки не вызывали смеха. Анна Федоровна относила это за счет того, что говорила их небрежно, неэффектно, между прочим. Она считала свою неэффектность достоинством. Ни ума, ни остроумия своего она никому не навязывала, как другие.
Алена получила четыре с минусом. Минус растянулся на полтетради. Алена огорчилась, лицо ее сделалось обиженным. "Почему минус такой длинный? - подумала она - Тоже мне, размахалась минусами-плюнусами". Ошибка была одна - неправильно написала фамилию Бориса Друбецкого. Она написала через "Т" и сейчас быстро листала учебник, чтобы доказать Рыбе, что и надо через "Т". "Конечно, эти мечты не имели ничего общего с карьеристскими планами Друбецкого или Берга", - прочитала она, выхватив глазами фразу. Алена обиделась и на учебник.
- Я помню же, у Толстого - "Трубецкой", - сказала она шепотом Раисе. - Я точно помню.
- Трубецкой был у декабристов, - также шепотом ответила Раиса.
- При чем здесь декабристы?
- Тихо! - сказала Анна Федоровна, глядя в окно. Она еще некоторое время не оборачивалась, потом вздохнула: - Плохо написали, рыбыньки. Киселева - более или менее, Жуков. Не вертись, Куманин! Что ты, Жукова никогда не видел? Ну, посмотри на него, мы подождем. Посмотрел? Где твоя тетрадка? Почему не сдал сочинение? Кошка съела?
- Какая кошка?
- Я не знаю. Спроси у Давыдовой. У нее прошлый раз кошка съела сочинение. А у тебя кто? Или что?
- Я пошутила, - сказала Алена. - Скучно же так учиться, если пошутить нельзя, мяукнуть разочек. Мяу!
В классе заулыбались.
- Ну, помяукай, Давыдова, помяукай, - сказала насмешливо учительница. - Мы подождем.
- Мяу, - сказала обиженно Алена, не вложив в это ни своего умения мяукать, ни кошачьей страсти.
Класс тем не менее пришел в восторг. Анна Федоровна скупо улыбнулась, подождала, когда стихнет смех, сказала:
- Веселья у нас хватает. - Она подошла к Алене, взяла со стола тетрадь. - Тихо, Куманин, разошелся. Сам не написал, так послушай, как другие пишут. (Нашла нужное место.) "Образ Пьера Безухова по цвету - квадратный, темно-синий с красным. Образ Бориса Друбецкого узкий, серый…"
В классе захохотали. Алена тоже засмеялась.
- Вот именно, Давыдова, самой смешно, - сказала Анна Федоровна. - Как это тебе удалось увидеть, что Пьер Безухов квадратный по цвету?
- Это не я увидела это Лев Толстой увидел.
- Квадратный по форме, Давыдова, а не по цвету. А между узкий и серый - запятая. Это уже моя ошибка. Сама исправишь или мне исправить?
- Все равно. Хотите, исправляйте.
- Если я исправлю, тройка будет.
- Пожалуйста… И какой русский не любит быстрой езды. Птица-тройка!..
Она не стала дальше продолжать. Анна Федоровна унесла тетрадь. Алена посмотрела ей в спину и отвернулась, чтобы не смотреть, чтобы не видеть эту некрасивую училку в свитере. "Такие всегда остаются без мужей", - подумала она.
Анна Федоровна исправила отметку, положила тетрадь на край стола.
- Возьми.
Алена смотрела в сторону, не могла пересилить в себе неприязни к учительнице. Раиса Русакова поспешно встала, взяла тетрадку, положила перед подругой. Алена оттолкнула от себя тетрадку локтем.
- Ну, это мы сделали, - сказала учительница. - Перейдем к следующему. Кто у нас не написал? Куманин? Ну иди к доске, Куманин, расскажешь своими словами.
- Что?
- Иди отвечать.
- Чего отвечать?
- Встань!
Валера Куманин поднялся.
- Чего отвечать?
- К доске иди. Здесь и поговорим.
Валера вышел к доске, всем своим видом, походочкой показывая, что он все равно ничего не знает и нечего его вызывать. Отвернувшись от учительницы, он смотрел в окно, гримасничал одной половиной лица, подмигивая классу.
- Ну, что дальше? - спросила Анна Федоровна,
- Не знаю.
- Отвечай урок.
- Без магнитофона не могу.
При упоминании о магнитофоне учительница с досадливым любопытством посмотрела на мальчишку. Валера отвернулся, глупо засмеялся.
- Не надоело на истории играть?
- У нас не было сегодня истории, - крикнул Мишка Зуев. - Во!
- Так что - скучаете? Соскучились по научно-технической революции, Куманин?
- Я тоже соскучился, - крикнул Мишка Зуев. - Честно!
- Тихо! Дежурный у нас какой сегодня беспокойный. - Анна Федоровна приподнялась над столом и тут же опустилась снова на стул, посмотрела на Валеру Куманина. - Отвечать будешь?
- Напомните, что вы задавали?
- Ты зачем сюда ходишь, рыбынька? Куманин, Куманин… Ладно, садись.
- Банан будете ставить?
- Ничего я тебе ставить не буду. Напиши сам в дневнике: "Я плохо учусь" - и дай прочитать родителям.
Валера вернулся на свое место, сел, положил руки на парту и стал смотреть в сторону. Анна Федоровна ждала, никого не вызывала.
- Написал?
- Не буду я писать. Что я, дурак - сам на себя писать, что я, рыжий?
- Напишешь. Ты у нас не рыжий, ты у нас курносый. Только учиться не хочешь. Родители об этом должны знать.
"Ловко я его поймала. Вот он чего боится, - подумала она. - Гордость не позволяет о самом себе написать…"
- Написал? Ты не тяни время.
- У меня ручки нет.
- Дайте ему кто-нибудь ручку.
Никто не пошевелился. Это удивило Анну Федоровну. Все сидели тихо, но никто не пошевелился. Учительница взяла со стола свою ручку, подошла к Валере.
- Вот тебе ручка. Пиши!
Валера озлобленно посмотрел на нее снизу вверх.
- Не буду я писать.
- Пиши, рыбынька, время идет.
Она старалась говорить спокойно, но щеки у нее уже подрагивали от сдерживаемой неприязни к этому злому мальчику. Спиной она чувствовала пристальные взгляды ребят. Класс вел себя непонятно.
- Пиши, пиши, ну?
- А вы напишите, что плохо преподаете.
Сказав это, Валера отодвинулся еще дальше, на самый край, столкнув сидящую рядом с ним тихую девочку Свету Пономареву. Та без сопротивления встала, оперлась рукой о стену. Анна Федоровна растерянно и вместе с тем яростно смотрела некоторое время на Валеру. Затем сказала, вернее, крикнула срывающимся голосом:
- Встань! - Но это было не совсем то, чего она хотела. - Вон из класса!
Валера не осмелился выйти в проход, где стояла учительница. Светка посторонилась, и он полез вдоль стены, вытирая своим не по-мальчишески толстым задом штукатурку. Анна Федоровна шла по проходу параллельно с ним.
- Значит, не нравятся тебе мои уроки, рыбынька?
- Я правду сказал.
- Мы не "рыбыньки", - подала голос с "Камчатки" Маржалета (Маргарита Кравцова). Анна Федоровна резко обернулась. Она хотела спросить у этой толстой грудастой дурищи: "А кто же вы?", но не спросила, ученики, действительно, не "рыбыньки". Настаивать на том, что они "рыбыньки", сейчас было глупо. Но что-то надо было ответить, а она не знала что. Она уже открыла рот, вздохнула и ничего не сказала. А Маржалета, видя растерянность учительницы, поднялась, одернула платье на груди и боках и, наклонив голову, проговорила, словно перед ней была мать или подруга:
- Давыдова Алена пишет стихи, а вы не знаете. Ну, скажите честно, знаете?
- Да, знаю, - ответила Анна Федоровна. - Читала в стенгазете.
- Ну, что… скажете - плохие?
- Я скажу, Кравцова, сядь! А ты что стоишь, барышня? - набросилась она на Светку Пономареву. - Тебе тоже мои уроки не нравятся? Кого еще не устраивают мои уроки? Дверь открыта. Идите!
Алена рывком поднялась. С минуту она соображала, что же делать дальше и что сказать. Она хотела сказать, что дело не в стихах, она сама знает все про свои стихи, никто Маржалету не просил выступать.
- Что, Давыдова? Иди! Иди! - сказала Анна Федоровна.
- Зачем вы так со Светкой Пономаревой? И вообще?
- Магнитофон укрепляет знания. Чем плохо? Во!
- Сядь! - дернули Мишку Зуева сзади за пиджак, и он сел, но не сдался.
- Чего? Я за технический прогресс.
Учительница смотрела на Алену.
- Ну что, Давыдова? Ну что?
- И вообще! - повторила Алена.
- И вообще, Давыдова, встала - иди! Я не собираюсь перед тобой отчитываться.
Алена хлопнула крышкой парты и пошла к двери. Вслед за ней поднялась Раиса Русакова. Захлопали крышки парт. Пробежала мимо учительницы, вытирая слезы, всхлипывая, Светка Пономарева; за ней - Маржалета, Людмила Попова и Людмила Стрижева, другие…
Анна Федоровна стояла у своего стола, не решаясь никого остановить. Она даже не могла ничего им сказать, только открывала и закрывала рот. Щеки у нее обвисли, оскорбленно подрагивали. Она слышала топот в коридоре, он отдавался у нее в висках. Потом увидела из окна ребят, выбегающих из школы. "Это же они не от меня убегают. Это они от Великой Русской Литературы убегают, - подумала она. - Катитесь, рыбыньки! Пушкин и Лев Толстой за вами не побегут".
Последними покинули класс Сережка Жуков и Лялька Киселева. Они неторопливо собрали свои тетрадки, книжки и даже попрощались. Сережка Жуков просто кивнул. Лялька Киселева сказала печальным голосом:
- До свиданья, Анна Федоровна!
Учительница им не ответила. Она оправила свитер и вышла из класса раньше, чем сочувствующие ей мальчик и девочка достигли дверей.
Директор школы Андрей Николаевич Казаков был на уроке. Когда прозвенел звонок, Анна Федоровна и завуч Нина Алексеевна вышли в коридор, чтобы его встретить. Нина Алексеевна накурилась во время разговора в учительской (каждое ЧП она принимала близко к сердцу) и сейчас жевала воздух, собирая брезгливые морщины на лбу и вокруг рта.
В конце коридора из класса вышел высокий худой мужчина в темном костюме. За ним, слегка сгибаясь под тяжестью магнитофона "Комета", шагал почти такой же высокий парень из 9 "А" Юра Белкин. Еще двое мальчишек, отталкивая друг друга, быстро шли рядом с директором, что-то оживленно говоря ему, жестикулируя. "Так когда-то заканчивались и у меня уроки, - подумала Анна Федоровна, - хотя я и не пользовалась магнитофоном".
- Андрей Николаевич, вы к себе? - сказала завуч, преграждая дорогу всей "компании". Мальчишки, которые разговаривали с директором, сразу же убежали. Юра Белкин поставил магнитофон на пол, надеясь переждать. Но обе учительницы смотрели на директора и молчали. И Андрей Николаевич сказал:
- Иди, Юра! Спасибо! Дальше я сам.
У директора - светлые волосы и светло-голубые глаза с коричневой крапинкой в левом зрачке, которая придавала ему несерьезный, несимметричный вид. Волосы при каждом движении головы рассыпались, нависали над впалыми щеками и острыми скулами. Некоторые пряди падали на глаза. Движением головы или руки он их забрасывал назад. Делать это приходилось часто, и оттого взгляд, устремленный поверх голов, придавал его фигуре горделивую и вместе с тем легкомысленную осанку.
- Андрей Николаевич, чэпэ, - сказала завуч. - Девятый Великолепный… Сбежали с урока… во время урока… при живой учительнице…
- Не сбежали, просто ушли, заявив, что я не так преподаю, - сказала Анна Федоровна.
- Девятый Великолепный? А что же тут великолепного? - спросил директор, дружелюбно улыбаясь и глядя на Нину Алексеевну веселым (с крапинкой) зрачком.
- Мы так привыкли: "ашники", "бэшники", девятый "В"-еликолепный. Представляете, какая наглость?
Андрей Николаевич был человек новый в школе, для многих непонятный. Защитив кандидатскую диссертацию, он неожиданно для всех, кто его знал, пошел работать в школу. Решение его казалось легкомысленным, отвечающим общему впечатлению от его внешности и характера. Он, улыбаясь, отвечал: "Новая работа ближе к дому, ближе к жизни". Иногда добавлял: "Где у нас сейчас идет перестройка, революция? В школе. А я историк". Если очень досаждали, становился совершенно серьезным, говорил о роли школы в обществе, цитировал Ленина. Если спрашивали, собирается ли писать докторскую, снова отшучивался и, возвращаясь к мысли "революция - в школе", приводил слова Ленина, написавшего в конце неоконченной книги "Государство и революция": "Приятнее и полезнее опыт революции проделывать, чем о нем писать".
- Мы должны принять какие-нибудь карательные меры? - спросил директор.
- Я думаю, педсовет с родителями, - ответила завуч. - Что это такое? Совсем распустились.
- Хорошо, - сказал Андрей Николаевич, наклоняясь, чтобы взять магнитофон. - Хорошо.
Они стояли неподалеку от дверей учительской. На стене в большой раме под стеклом висели стандартные листы писчей бумаги с отпечатанными на них пунктами школьных правил. Директор, поднимая магнитофон, посмотрел на эти листы. "Хорошо" прозвучало предварительным согласием.
- Хорошо, - повторил Андрей Николаевич. - Кто у них классный руководитель?
- Зеленова Марина Яновна.
- Пусть зайдет ко мне.