VIII
- С ума сошла! - вскричала Генриетта. - Она положительно и бесповоротно сошла с ума!
Филип счел благоразумным не противоречить.
- Зачем она сюда явилась? Ответь-ка. Что она делает в Монтериано в августе месяце? Почему она не в Нормандии? Ответь. Она-то не скажет. Но я скажу: она явилась сюда, чтобы сорвать наши планы. Она пронюхала о материнских замыслах и предала нас. О Боже, как болит голова!
Филип имел неосторожность ответить:
- Ну, в предательстве-то она не виновата. Она действует на нервы, это правда, но она приехала не затем, чтобы предать нас.
- Тогда зачем? Отвечай.
Он промолчал. К счастью, сестра была так взволнована, что и не стала ждать ответа.
- Вбежала вдруг сюда заплаканная, Бог знает в каком виде. Говорит, виделась с итальянцем. И объяснить толком ничего не может. Якобы переменила мнение. Какое нам дело до ее мнения? Я вела себя совершенно спокойно. Я сказала: "Мисс Эббот, тут какое-то недоразумение. Моя мать, миссис Герритон…" Ох, Господи, голова! У тебя, конечно, ничего не вышло… Не трудись отвечать, я и сама вижу. Где, скажи на милость, ребенок? Разумеется, тебе его не отдали. Милейшая Каролина не позволила тебе его забрать. Да, да, мы, видите ли, должны уехать немедленно и больше отца не беспокоить. Так велит она. Слышишь? Велит! Велит!
И Генриетта разрыдалась.
Филип постарался взять себя в руки. Как ни была сестра невыносима, ее возмущение было вполне правомерно. А ведь мисс Эббот вела себя еще хуже, чем думала Генриетта.
- Ребенка я пока не получил, Генриетта, но я вовсе не потерпел неудачу. Мы с синьором Кареллой договорились встретиться сегодня еще раз в кафе "Гарибальди". Он ведет себя абсолютно разумно и вежливо. Если бы ты согласилась пойти со мной, ты бы увидела, что он охотно ведет переговоры. Он очень нуждается в деньгах, а достать их ему негде. Мне удалось это выяснить. Но в то же время он по-своему привязан к ребенку.
Филип не обладал интуицией мисс Эббот, а может быть, ему просто не представилось такого благоприятного случая, как ей.
Генриетта лишь рыдала и обвиняла брата в том, что он оскорбил ее: как можно себе представить, чтобы леди разговаривала с таким чудовищем? Да за одно это Каролину следовало бы заклеймить. Бедная, бедная Лилия!
Филип побарабанил пальцами по подоконнику. Он не видел никакого выхода из создавшегося положения. Как ни бодро он говорил про второе свидание с Джино, в глубине души он чувствовал, что оно тоже ничего не даст. Джино был чересчур любезен. Ему, очевидно, не хотелось обрывать переговоры резким отказом и нравилась вежливая и несерьезная торговля. К тому же Джино нравилось водить за нос противника, и делал он это так изящно, что сердиться на него было невозможно.
- Мисс Эббот ведет себя неслыханно, - проговорил наконец Филип. - И тем не менее…
Но сестра не пожелала его выслушать. Она снова ополчилась на Каролину, обвиняя ее в том, что та сошла с ума, лезет не в свое дело и вообще нестерпимо двулична.
- Генриетта, ты должна меня выслушать. Перестань же плакать. Я хочу сказать тебе кое-что важное.
- Не перестану, - возразила сестра. Однако, увидев, что он молчит, утихла.
- Прими во внимание, что мисс Эббот не нанесла нам никакого вреда. Она ничего ему не открыла. Он до сих пор считает, что она действует с ним заодно, - я выяснил это.
- Вовсе не заодно.
- Правильно, но если ты будешь разумна, то она может перейти на нашу сторону. Я истолковываю ее поведение следующим образом: она отправилась к нему с честным намерением получить ребенка. Так она написала мне в записке, и я не думаю, чтобы она лгала.
- А я думаю.
- Придя туда, она застала трогательную домашнюю сценку между отцом и сыном, и ее захлестнуло волной чувствительности. Если я только что-нибудь смыслю в психологии, скоро наступит реакция, и волна отхлынет.
- Не понимаю я твоих иносказаний. Говори проще.
- Когда волна отхлынет, мисс Эббот будет неоценима, так как произвела на итальянца сильнейшее впечатление. Он не нахвалится ее любезностью. Знаешь, она ведь помогла ему купать младенца.
- Какая гадость!
Самым раздражающим в Генриетте были ее восклицания, но Филип твердо решил не терять терпения. Приступ радостного настроения, овладевший им накануне в театре, не проходил. Филипу никогда еще так не хотелось быть милосердным к человечеству.
- Если желаешь увезти младенца, то будь в мире с мисс Эббот. Стоит ей захотеть, и она поможет тебе гораздо лучше, чем я.
- О мире между нами не может быть и речи, - мрачно отозвалась Генриетта.
- Значит, ты успела…
- О, далеко не все, что хотела. Она ушла, не дав мне кончить, - типичная уловка трусливых людей. Ушла в церковь.
- К Святой Деодате?
- Да. Ей как раз туда и надо. Более нехристианского…
Вскоре Филип тоже отправился в церковь; сестра несколько успокоилась и даже была склонна прислушаться к его совету. Что нашло на мисс Эббот? Он всегда считал ее уравновешенной и искренней. Правда, разговор, который произошел у них на прошлое Рождество в поезде между Состоном и Черинг-Кроссом, должен был послужить ему первым предупреждением. Должно быть, Монтериано вторично вскружил ей голову. Филип не сердился на нее, так как был безразличен к исходу экспедиции, только испытывал любопытство.
Был уже почти полдень, улицы пустели. Но жара вдруг несколько спала, появились приятные предвестия дождя. Пьяцца с ее тремя достопримечательностями - Палаццо Публико, коллегиальной церковью и кафе "Гарибальди" (мозг, душа и тело города) - выглядела очаровательнее, чем когда-либо. Филип с минуту постоял посредине площади, поддавшись мечтательности, размышляя о том, как, должно быть, восхитительно чувствовать этот город своим, каким бы он ни был захудалым. Однако сейчас Филип был посланцем цивилизации и исследователем характеров, поэтому он со вздохом вошел в Церковь Святой Деодаты, чтобы дальше выполнять свою миссию.
Два дня назад прошел праздник, и в церкви все еще стоял запах чеснока и ладана. Малолетний сын ризничего подметал пол придела больше для собственного развлечения, чем из соображений чистоты, и поднимаемые им клубы пыли оседали на фресках и на прихожанах. Прихожан было немного. Сам ризничий, приставив лестницу к центру "Всемирного потопа", украшавшего одну из пазух свода, снимал с колонны окутывавшее ее роскошное одеяние из алого коленкора. Кипы алого коленкора уже лежали на полу (церковь, если захочет, не уступит по великолепию любому театру), и дочка ризничего пыталась сложить материю. На голове у нее красовалась мишурная корона в блестках. Вообще-то корона принадлежала святому Августину, но была ему велика и проваливалась на шею, обхватывая ее воротником. Зрелище получалось смехотворное. Один из каноников снял корону со святого перед началом праздника и отдал дочке ризничего.
- Скажите, пожалуйста, - прокричал Филип, обращаясь к ризничему, - здесь нет английской леди?
Рот у ризничего был набит гвоздиками, поэтому он только кивнул в сторону коленопреклоненной фигуры. Посреди всей этой сутолоки мисс Эббот молилась.
Филип не очень удивился: сейчас как раз и следовало ожидать от нее душевного упадка. Несмотря на то что Филип стал милосерднее относиться к человечеству, самоуверенность его не совсем прошла, и он чересчур решительно брался предсказывать путь, которым последует раненая душа. Он, однако, не ожидал, что мисс Эббот будет держаться так естественно - никакой неловкости и кислого вида, какой бывает у людей, только что молившихся на коленях. Таково уж влияние церкви Святой Деодаты, где помолиться Богу - все равно что перемолвиться с соседом, и молитва от этого ничуть не страдает.
- Мне это было совершенно необходимо, - заметила она, и Филип, думавший застать ее пристыженной, смутился и не нашел что ответить. - Мне нечего вам сказать, - продолжала она. - Просто я полностью переменила мнение. Я понимаю, что обошлась с вами как нельзя хуже, хотя и не нарочно. Я готова поговорить с вами. Только поверьте, что я сейчас плакала.
- А вы поверьте, что я пришел не затем, чтобы бранить вас, - добавил Филип. - Я знаю, что случилось.
- Что же? - спросила мисс Эббот. Она инстинктивно повела его к знаменитому приделу, пятому справа, где Джованни из Эмполи изобразил смерть и погребение святой. Здесь они могли укрыться от пыли и шума и продолжить объяснение, обещавшее быть таким важным.
- А то, что могло случиться и со мной: он вас убедил, будто любит ребенка.
- Он действительно его любит. И не расстанется с ним.
- Это пока еще не решено.
- И никогда не будет решено.
- Возможно. Так или иначе, я знаю, что произошло, и не браню вас. Но хочу попросить вас пока отстраниться. Генриетта бушует. Она утихомирится, когда поймет, что вы не нанесли и не нанесете нам никакого вреда.
- И не могу нанести, - ответила она. - Но я прямо предупреждаю - я перешла на сторону противника.
- Если вы не сделаете больше того, что уже сделали, нас это устраивает. Обещаете не вредить нашему делу и не говорить с синьором Кареллой?
- Ну конечно. Я и не собираюсь с ним говорить, я больше никогда его не увижу.
- Он очень мил, не правда ли?
- Очень.
- Прекрасно. Вот все, в чем я хотел удостовериться. Пойду порадую Генриетту вашим обещанием. Думаю, что теперь она успокоится.
Тем не менее он не двинулся с места, так как испытывал все растущее удовольствие от ее общества и сегодня больше, чем когда-либо, находил ее очаровательной. Он уже не размышлял о женской психологии и о женском поведении. Волна чувствительности, которая захлестнула ее, придала ей еще больше обаяния. Ему радостно было созерцать ее красоту, приобщаться к нежности и мудрости, которые таились в ней.
- Почему вы не сердитесь на меня? - спросила она после некоторого молчания.
- Потому что понимаю вас. Я всех понимаю - Генриетту, синьора Кареллу, даже мою мать.
- Вы изумительно все понимаете. Вы - единственный среди нас, кто может охватить взглядом весь этот хаос.
Он польщенно улыбнулся. Впервые она его похвалила. Он благожелательно рассматривал святую Деодату, которая умирала в зените своей святости, лежа на спине. В распахнутом окне за ней виднелся точно такой пейзаж, каким Филип любовался утром; на туалете ее вдовой матери стоял такой же, как у Джино, медный чайник. Святая не обращала внимания ни на пейзаж, ни на чайник, ни, тем более, на вдовую мать. Ибо - о чудо! - в этот миг ей предстало видение: голова и плечи святого Августина в виде некоего чудотворного святого пятна скользили вдоль оштукатуренной стены. Какой нужно быть кроткой святой, чтобы удовольствоваться тем, что кончину твою наблюдает только один зритель, и тот - половина другого святого. Немногого же достигла святая Деодата как в жизни, так и в смерти.
- Что вы собираетесь делать? - спросила мисс Эббот.
Филип вздрогнул, на него неприятно подействовал не столько смысл слов, сколько изменившийся тон.
- Делать? - повторил он, нахмурившись. - Днем у меня еще одно свидание.
- Оно ни к чему не приведет. А дальше?
- Ну, так еще одно. Если и тогда ничего не выйдет, пошлю домой телеграмму, попрошу указаний. Допускаю, что мы проиграем, но проиграем с честью.
Она часто проявляла решительность. Но сейчас за ее решительностью проглядывала страстность. Она стала не то что другой, а какой-то более значительной, и он очень огорчился, когда она сказала:
- Но это все равно что не сделать ничего! Сделать - это украсть ребенка или немедленно уехать. А так!.. "Проиграть с честью"! Решить проблему, постаравшись отделаться от нее, - такова ваша цель?
- Д-да, пожалуй, - запинаясь, выговорил он. - Раз уж мы говорим откровенно, именно к этому я сейчас и стремлюсь. А что еще можно поделать? Если я смогу уговорить синьора Кареллу - тем лучше. Если нет, то сообщу матери о неудаче и отправлюсь домой. Помилуйте, мисс Эббот, не думаете же вы, что я буду следовать за вами во всех поворотах ваших настроений?
- Я не думаю! Но должны же вы избрать какую-то одну, с вашей точки зрения, правильную линию и следовать ей? Хотите вы, чтобы ребенок остался с отцом, который его любит и воспитает скверно, или хотите увезти ребенка в Состон, где его никто не будет любить, но воспитают как надо? По-моему, вопрос поставлен достаточно беспристрастно даже для вас. Решите его. Выбирайте, чью сторону принять. Но только перестаньте твердить про "поражение с честью", эти слова сводятся к полному бездумью и бездеятельности.
- Если я способен понять точку зрения синьора Кареллы и вашу, это еще не означает…
- Не означает еще ровно ничего. Боритесь так, будто мы не правы. Ну какой толк от вашего беспристрастия, если вы никогда не принимаете самостоятельного решения? Любой может вас оседлать и заставить делать что захочет. А вы всех видите насквозь, смеетесь над всеми - и делаете то, что они хотят. Недостаточно быть проницательным. Я бестолкова и глупа и не стою вашего мизинца, но я пытаюсь делать то, что мне кажется правильным. А вы… вы обладаете блестящим умом, проницательностью, но, даже прекрасно понимая, что правильно, вы ленитесь действовать. Вы как-то сказали мне: судить о нас будут по нашим намерениям, а не по делам. Я тогда восхитилась вашим остроумием. Но все-таки чего стоят наши намерения, если мы не стремимся их выполнить, а твердим о них, сидя на стуле?
- Вы изумительны! - серьезно сказал он.
- Ах, вы воздаете мне должное! - снова вспылила она. - Лучше бы вы этого не делали. Вы всем нам воздаете должное и во всех находите что-то хорошее. Но сами вы мертвый, мертвый! Видите? Вы даже рассердиться не можете! - Она подошла к нему совсем близко, настроение ее вдруг переменилось, она взяла его за обе руки. - Вы такой замечательный, мистер Герритон, мне невыносима мысль, что вы пропадаете зря. Невыносима. Она… ваша мать плохо обходится с вами.
- Мисс Эббот, обо мне не беспокойтесь. Некоторые люди рождены, чтобы ничего не делать. Я - один из них. Я ничего не делал в школе, ничего не сделал как адвокат. Я приехал, чтобы предотвратить замужество Лилии, - и опоздал. Приехал с намерением увезти ребенка - и вернусь, "с честью потерпев поражение". Я больше ничего не жду и поэтому никогда не разочаровываюсь. Вы удивитесь, когда услышите, что я считаю крупными событиями в моей жизни: вчерашнее посещение театра, разговор сейчас с вами, - более крупных событий у меня, пожалуй, и не будет. Мне, видимо, суждено пройти сквозь жизнь, не вступив с ней в конфликт и не оставив в мире следа. И, право, не могу вам сказать, хороша или плоха моя судьба. Я не умираю, я не влюбляюсь. Если кто-то и умирает или влюбляется, то не в моем присутствии. Вы совершенно правы: жизнь для меня спектакль, и сейчас он, благодарение Богу, Италии и вам, самый прекрасный и воодушевляющий, какой мне выпадало видеть.
- Как я хочу, чтобы с вами что-нибудь произошло, дорогой друг, - произнесла она с грустью, - так хочу.
- Зачем? - улыбнулся он. - Докажите мне, что я не гожусь такой, какой я есть.
Она тоже улыбнулась серьезной улыбкой. Она не могла доказать этого, не могла найти таких аргументов. Их разговор, как ни был он чудесен, окончился ничем; они вышли из церкви, оставшись каждый при своем мнении, собираясь проводить каждый свою линию.
За ленчем Генриетта вела себя грубо, в лицо назвала мисс Эббот перебежчицей и трусихой. Мисс Эббот не обиделась ни на то, ни на другое прозвище: она сознавала, что первое заслужено, да и второе имеет основания. Она постаралась, чтобы в ее ответных репликах не прозвучало ни намека на язвительность. Но Генриетта не сомневалась, что за ее спокойствием именно и кроется издевка. Она распалялась все больше, и Филип в какой-то момент испугался, как бы она не дала волю рукам.
- Постойте-ка! - воскликнул он, возвращаясь к своей обычной манере. - Довольно препираться, чересчур жарко. Мы все утро провели во встречах и спорах, и днем мне предстоит еще одно свидание. Я требую тишины. Каждая дама удаляется к себе в спальню и садится за книжку.
- Я удаляюсь укладываться, - отрезала Генриетта. - Пожалуйста, Филип, внуши синьору Карелле, что ребенок должен быть здесь сегодня в половине девятого вечера.
- Ну, разумеется, Генриетта. Непременно внушу.
- И закажи для нас экипаж к вечернему поезду.
- Будьте добры, закажите экипаж и для меня, - проговорила мисс Эббот.
- Как? Вы едете? - воскликнул он.
- Конечно, - ответила она, вспыхнув. - Что тут удивительного?
- Да, разумеется, я забыл. Значит, два экипажа. К вечернему поезду. - Филип безнадежно поглядел на сестру. - Генриетта, что ты задумала? Нам ведь до вечера не успеть.
- Закажи нам экипаж к вечернему поезду, - повторила Генриетта, выходя из комнаты.
- Ну что ж, придется. И еще придется идти на свидание с синьором Кареллой.
Мисс Эббот слегка вздохнула.
- Почему вы против? - спросил Филип. - Неужели вы предполагаете, что я могу хоть немного на него повлиять?
- Нет, не думаю. Но… не буду повторять всего, что говорила в церкви. Вам бы не следовало с ним больше встречаться. Следовало бы запихать Генриетту в экипаж, и не вечером, а прямо сейчас, и немедленно увезти ее.
- Возможно, что и так. Но какое это имеет значение? Что бы мы с Генриеттой ни делали, результат будет один. Я так и представляю себе эту картину со стороны, она великолепна… и даже комична: Джино сидит на вершине горы со своим малышом. Мы приходим и просим отдать ребенка. Джино - сама любезность. Мы опять просим. Джино сохраняет любезный тон. Я готов хоть целую неделю торговаться с ним, но в конце концов не сомневаюсь, что спущусь с горы с пустыми руками. Конечно, было бы куда внушительнее, если бы я принял окончательное решение. Но я отнюдь не внушительная личность. Да от меня ничего и не зависит.
- Быть может, я слишком требовательна, - проговорила она робко. - Я пыталась управлять вами, как делает ваша мать. Но я чувствую, что вы должны были довести борьбу с Генриеттой до конца. Сегодня каждый пустяк кажется мне необъяснимо важным, и когда вы говорите "от меня ничего не зависит", ваши слова звучат кощунственно. Невозможно знать - как бы это выразить?.. Невозможно знать, от какого из наших действий или какого из бездействий будет зависеть все дальнейшее.
Он согласился, хотя воспринял ее высказывание только слухом. Он не был готов воспринять его сердцем.
Всю середину дня он отдыхал, слегка озабоченный, но не подавленный предстоящим свиданием. Все как-нибудь уладится. Возможно, мисс Эббот и права: младенцу лучше оставаться там, где его любят. И вполне возможно, что так и предначертано судьбой. Филип оставался безучастным к исходу предприятия и сохранял уверенность в своем бессилии.
Неудивительно поэтому, что встреча в кафе "Гарибальди" ничего не дала. Ни тот, ни другой не принимали этой войны всерьез. Джино очень скоро уловил слабость позиции собеседника и принялся немилосердно дразнить его. Филип сперва делал вид, что обижен, но потом не выдержал и рассмеялся.
- Вы правы! - сказал он. - Всем действительно заправляют женщины.