После острой вспышки болезни и раскаяния Генриетта быстро возвращалась в свое нормальное состояние. На какое-то время она, по ее выражению, была "абсолютно выведена из равновесия", но очень скоро ей стало казаться, что, кроме смерти бедного малютки, все в полном порядке. Уже она говорила о "несчастном случае", возмущалась тем, что "когда хочешь сделать лучше, то непременно ничего не удается". Мисс Эббот устроила ее поудобнее и ласково поцеловала. Но ушла от нее с ощущением, что Генриетта, как и ее мать, считает дело законченным.
- Мне ясно видится дальнейшая жизнь Генриетты и, частично, моя собственная, но как будете жить вы?
- Состон и работа, - ответила мисс Эббот.
- Нет.
- Почему? - спросила она, улыбаясь.
- Вы для этого слишком много повидали. Вы видели столько же, сколько я, а сделали несравненно больше.
- Какое это имеет значение? Конечно же, я поеду в Состон. Вы забываете о моем отце. И даже если бы не было его, меня держат сотни других связей: мой приход, я его бессовестно забросила, вечерние классы, Сент-Джеймс…
- Какая чушь! - взорвался он, чувствуя потребность высказаться наконец. - Вы слишком хороши для этого, вы в тысячу раз лучше меня. Вы не должны жить в этой дыре. Ваше место среди людей, которые способны понять вас. Я забочусь и о себе: я хочу видеть вас как можно чаще, снова и снова.
- Разумеется, мы будем встречаться в каждый ваш приезд в Состон. Надеюсь, вы будете наезжать часто.
- Этого недостаточно. Кому они нужны - отвратительные встречи, когда вокруг куча родственников? Нет, мисс Эббот, этого мало.
- Мы можем переписываться.
- Вы будете мне писать? - воскликнул он в порыве радости. Иногда мечты казались ему такими реальными…
- Непременно.
- Все равно, и писем недостаточно… Да вы и не можете вернуться к прежней жизни, как бы ни хотели. Слишком многое пережито.
- Я знаю, - печально ответила она.
- Не только боль и горе, но и чудесные события. Башня на солнце, помните? И все, что вы мне тогда говорили. Даже театр. И следующий день - в церкви. И наши свидания с Джино.
- Все чудесное кончилось, - возразила она. - Ничего не вернешь.
- Не верю. Во всяком случае, для меня не кончилось. Самое чудесное, быть может, впереди.
- Чудесное кончилось, - повторила она и с такой тоской посмотрела на него, что он не посмел ей возразить. Поезд вползал на последний подъем, приближаясь к колокольне Айроло и входу в туннель.
- Мисс Эббот, - пробормотал он торопливо, словно их откровенный разговор должен был вот-вот оборваться, - что с вами? Мне казалось, я вас понимаю, на самом же деле - нет. Те два первых восхитительных дня в Монтериано я понимал вас так же ясно, как вы понимаете меня и по сей день. Я догадывался, почему вы приехали, почему перешли на другую сторону, я и после наблюдал ваше необыкновенное мужество и сострадание. А сейчас вы то откровенны со мной, как раньше, то отгораживаетесь от меня. Ведь я обязан вам слишком многим - жизнью и не знаю еще чем. Мне тяжела ваша неоткровенность. Вы не можете опять замкнуться, снова стать загадочной. Я приведу ваши собственные слова: "Не будьте так загадочны, сейчас не время". И еще: "Я и моя жизнь там, где я живу". В Состоне вы жить не должны.
Он наконец расшевелил ее. Она быстро прошептала как бы сама себе: "Большое искушение…" Эти два слова повергли его в бурную радость. Какое искушение она имеет в виду? Неужели все-таки сбудется самое прекрасное на свете? Быть может, Юг, который вызвал сначала долгое отчуждение между ними, вовлек в трагические события, под конец свел их вместе? Этому способствовал смех тогда в театре, серебряные звезды на лиловом небе, фиалки прошлой весной; способствовало горе и даже нежность, испытанная по отношению к другим.
- Большое искушение, - повторила она, - не быть загадочной. Мне несколько раз хотелось рассказать вам, но я не посмела. Никому другому я не могла бы открыться, и уж во всяком случае не женщине. Я думаю, вы - единственный, кто может понять и не возмутиться.
- Вы чувствуете себя одинокой? - прошептал он. - Это вы имеете в виду?
- Да.
Поезд словно подтряхнул его ближе к ней. Филип решил, что непременно обнимет ее, сколько бы пассажиров на них ни глядело.
- Я страшно одинока, иначе я не заговорила бы. Вы, наверное, и сами догадываетесь - о чем.
Лица у обоих вспыхнули, словно их смутила одна и та же мысль.
- Может быть, и догадываюсь. - Он сделал к ней еще шаг. - Может быть, начать следовало мне. Но если вы скажете все прямо, то не пожалеете. Я буду благодарен вам всю мою жизнь.
Она сказала прямо:
- Я люблю его.
И тут же не выдержала. Тело ее затряслось от плача, и она прорыдала, так что уже не оставалось сомнений: "Джино! Джино! Джино!"
Он услышал свой голос:
- Ну как же! Я его тоже люблю! Когда удается забыть, что он со мной вытворял в тот вечер. Хотя каждый раз, как мы пожимаем друг другу руки…
Должно быть, один из них отступил на шаг, на два, ибо следующие свои слова она проговорила, стоя уже несколько поодаль.
- Вы меня растревожили. - Усилием она подавила нечто, подозрительно похожее на истерику. - Я-то думала, что уже справилась с этим. Вы не так меня поняли. Я влюблена в Джино - не отмахивайтесь, - влюблена в самом прямом и грубом смысле слова. Вы знаете, что я хочу сказать. Так что смейтесь надо мной.
- Смеяться над любовью?
- Да. Разберите ее по косточкам. Скажите, что я сумасшедшая, или хуже - что он плебей. Повторите все, что говорили, когда в него влюбилась Лилия. Именно такой помощи я жду от вас. Я осмеливаюсь сказать вам все это потому, что хорошо отношусь к вам, и потому, что вы - человек без страстей, вы смотрите на жизнь как на спектакль. Вы не участвуете в ней, а лишь находите ее смешной или прекрасной. Поэтому я и доверяюсь вам в надежде, что вы излечите меня. Мистер Герритон, ну разве это не смешно? - Она было засмеялась, но испугалась и заставила себя остановиться. - Он - не джентльмен, не христианин, в нем нет ни одного хорошего качества. Он не делал мне комплиментов и не проявлял особой почтительности. Но он красив, и этого оказалось достаточно. "Сын итальянского зубного врача, мальчик со смазливым личиком". - И она опять повторила, словно произнося заклинание против страсти: - Ах, мистер Герритон, разве это не смешно! - Потом, к его облегчению, расплакалась. - Я люблю его и не стыжусь. Я люблю его, но еду в Состон, и, если мне не удастся хоть изредка поговорить о нем с вами, я умру.
Выслушав столь дикое признание, Филип сумел в этот момент думать не о себе, а о ней. Он не стал сокрушаться, не стал даже говорить с ней участливым тоном, ибо видел, что она этого не вынесет. Требовался легкомысленный ответ, она сама просила - легкомысленный и насмешливый. Да он и не в силах был дать другой.
- Быть может, это и зовется в книгах "мимолетным увлечением"?
Она покачала головой. Даже такой вопрос причинил ей страдание. Насколько она знала себя, ее чувства, однажды разбуженные, оставались неизменными.
- Если бы я видела его постоянно, быть может, я и помнила бы, что он такое на самом деле, - возразила она. - Или же постепенно он состарился бы. Но я не решусь пойти на такой риск, поэтому теперь ничто не изменит меня.
- Что ж, если увлечение пройдет, дайте мне знать. - В конце концов, почему бы ему не сказать то, что он хотел?
- О да, вы-то узнаете сразу.
- Но прежде чем запереться в Состоне… так ли уж вы уверены?..
- В чем? - Она перестала плакать. Он обращался с ней именно так, как ей было нужно.
- Что вы и он… - Филип горько усмехнулся, представив их вместе. Опять жестокая и коварная шутка античных богов, какую они, например, проделали когда-то с Пасифаей. Прошли века культуры и благородных устремлений, а миру все равно не избежать таких ловушек. - Я хотел сказать - что у вас с ним общего?
- Ничего. Кроме тех случаев, когда мы были вместе.
Опять лицо ее залилось краской. Филип отвернулся.
- Каких же это случаев?
- Когда я считала вас слабым и равнодушным и сама отправилась за ребенком. Тогда все и началось, если я вообще могу установить начало. А может быть, началось в театре, когда он слился для меня с музыкой и светом. Но поняла я это только наутро. Только когда вы вошли к Джино в комнату, я поняла, почему была так счастлива. Позже, в церкви, я молилась за всех нас, не за что-то новое, а чтобы все осталось как есть - он не разлучался бы с сыном, которого любит, а вы, я и Генриетта благополучно выбрались бы оттуда - и чтобы мне больше никогда не пришлось видеть его или разговаривать с ним. Тогда я еще могла преодолеть свое чувство, оно только надвигалось, как кольцо дыма, оно еще не окутало меня.
- Но по моей вине, - серьезно проговорил Филип, - он разлучен с ребенком, которого любил. А из-за того, что моя жизнь подвергалась опасности, вы вернулись и снова увидели его и говорили с ним.
Чувство ее было даже значительнее, чем она воображала. Никому, кроме него, не было дано охватить все происшедшее целиком. А для этого ему пришлось глядеть со стороны, удалившись на громадное расстояние. Филип даже сумел порадоваться, что однажды ей довелось держать любимого в объятьях.
- Не говорите о "вине". Вы ведь теперь мне друг навеки, мистер Герритон. Только не занимайтесь благотворительностью и не вздумайте перекладывать вину на себя. Перестаньте считать меня утонченной. Вас это все время смущает. Перестаньте так думать.
При этих словах она вся словно преобразилась, и уже неважно было, утонченна она или нет. В постигшей Филипа катастрофе ему открылось нечто нерушимое, чего она, источник этого "нечто", отнять уже не могла.
- Повторяю, не занимайтесь благотворительностью. Если бы он захотел, я бы, вероятно, отдалась ему телом и душой. И на том кончилось бы мое участие в спасательной экспедиции. Но он с самого начала принимал меня за существо высшее, за богиню, - это меня-то, которая боготворила все в нем, каждое его слово. И это меня спасло.
Глаза Филипа были прикованы к колокольне Айроло. Но видел он прекрасный миф об Эндимионе. Эта женщина осталась богиней до конца. Никакая недостойная любовь не могла ее запятнать, она стояла выше всего, и грязь не могла ее коснуться. Событие, которое она считала столь низменным и которое для Филипа обернулось катастрофой, было поистине прекрасным. И на такую Филип поднялся высоту, что без сожаления мог бы сказать ей сейчас, что он тоже боготворит ее. Но какой смысл говорить? Все чудесное уже совершилось.
- Благодарю вас, - вот все, что он позволил себе сказать. - Благодарю за все.
Она взглянула на него с нежностью, ибо он скрасил ей жизнь. В эту минуту поезд вошел в Сен-Готардский туннель. И они поспешили в купе, чтобы закрыть окно, а то, чего доброго, Генриетте попадет в глаз уголек.
МОРИС
© Перевод M. Загот
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Раз в семестр вся школа - не только мальчики, но и трое учителей - отправлялась на прогулку. Как правило, все такими пикниками бывали довольны, ждали их с нетерпением, забывали о застарелых обидах и держались раскованно. Чтобы не страдала дисциплина, подобные вылазки совершались прямо перед каникулами - учительская мягкость уже не навредит. Вообще все было не по-школьному, а скорее по-домашнему, чаем их угощала директорская жена, миссис Абрахамс (вместе с другими дамами), особа гостеприимная, эдакая общая мамочка.
Мистер Абрахамс являл собой тип старомодного школьного директора. Успеваемость и досуг школяров его не беспокоили, хорошее питание и поведение - вот что важно. Остальное он предоставлял родителям, не сильно задумываясь над тем, сколько родители предоставляли ему. Выросшие в обстановке всеобщей мягкотелости, мальчики разлетались по привилегированным частным школам, крепкие физически, но не сильно преуспевшие в науках, и мир тут же обрушивал на птенцов первые удары. Отсутствие интереса к образованию - разговор отдельный, и в конечном счете ученики мистера Абрахамса добивались не наихудших результатов, сами становились родителями и иногда присылали к нему своих сыновей. Младший преподаватель, мистер Рид, держался тех же методов обучения, только был поглупее, а старший, мистер Даси, отличался въедливостью и не давал школе превратиться в застойное болото. Коллеги его слегка недолюбливали, но понимали - школе он нужен. В его здоровом теле жил здоровый консервативный дух, тем не менее он хорошо знал жизнь и мог оценить любой вопрос с точки зрения ученика. Он не был особенно популярен среди родителей подростков, но хорошо дрессировал первогодков, а многие благодаря ему даже вытягивали на стипендию. Еще один его плюс - умелый организатор. Мистер Абрахамс делал вид, что крепко держит поводья и отдает предпочтение мистеру Риду, однако позволял мистеру Даси действовать на свое усмотрение и со временем сделал его своим партнером.
Мистер Даси всегда вынашивал какую-то мысль. В данном случае его занимал Холл, один из выпускников, переходивший в другую школу. Мистер Даси поставил себе задачу - во время пикника побеседовать с Холлом "по душам". Коллеги возражали - от такой беседы им только прибавится хлопот. Директор намекнул, что уже говорил с Холлом, лучше мальчику на последней прогулке просто порезвиться с одноклассниками. Возможно; но если мистер Даси что-то задумал, сбить его было уже нельзя. Он лишь многозначительно улыбнулся. Мистер Рид догадывался, о чем именно мистер Даси собирается говорить "по душам" с учеником, - в свое время учителя обменялись мнениями на некую щекотливую тему. Мистер Рид тогда высказался против подобных бесед с учениками. "Уж больно тонкий лед, - сказал тогда он. - Того и гляди провалишься". Директор же ничего об этом не знал и знать не желал. Он не понимал, что его подопечные, расставаясь с ним в четырнадцать лет, уже начали превращаться в мужчин. Для него это была раса низкорослых, но уже завершивших эволюцию особей - эдаких пигмеев Новой Гвинеи, "моих детей". При этом понять их было гораздо легче, чем пигмеев, - на его глазах они никогда не женились и крайне редко умирали. Перед ним плотным строем - от двадцати пяти до сорока человек враз - проходила череда бессмертных холостяков. "От книг по педагогике нет никакого прока. Мальчишки появились на этой земле безо всякой педагогики". Мистер Даси только улыбался - что ж, не всем дано постичь процесс развития.
Ах, мальчики, мальчики.
- Сэр, можно я возьму вас за руку?.. Сэр, вы же мне обещали.
Обе руки мистера Абрахамса, равно как и мистера Рида, были захвачены в плен…
- Вы слышали, сэр? Он думает, что у мистера Рида - три руки!
- А вот и неправда, а вот и враки. А тебя завидки берут!
- Когда вы кончите препираться!..
- Сэр!
- Я пройдусь с Холлом.
Послышались возгласы разочарования. Другие учителя, поняв, что мистер Даси все равно настоит на своем, кликнули остальных и повели их вдоль утеса к дюнам. Торжествующий Холл подскочил к мистеру Даси, но взять его за руку постеснялся - все-таки уже не ребенок. Круглолицый паренек с симпатичной мордашкой, Холл был совершенно заурядной личностью. Этим он напоминал своего отца, двадцать пять лет назад тот тоже вышел в мир из чрева этой школы, скрылся в колледже для привилегированных, женился, произвел на свет сына и двух дочерей, а недавно скончался от воспаления легких. Он был вполне добропорядочным гражданином, но звезд с неба не хватал. Прежде чем вызвать Холла-младшего на разговор, мистер Даси навел справки.
- Ну, Холл, ждешь от меня нравоучений?
- Не знаю, сэр… Мистер Абрахамс подарил мне "Те священные поля" и тут же прочитал нравоучение… А миссис Абрахамс подарила нарукавники. А ребята - набор марок Гватемалы, почти за два доллара. Вот, смотрите! Серия с попугаем.
- Просто замечательные! Что же тебе сказал мистер Абрахамс? Надеюсь, окрестил тебя греховодником.
Мальчик засмеялся. Он не понял мистера Даси, но уловил, что тот хотел пошутить. На душе у него было легко - все-таки последний день в школе, и даже сделай он что-то не так, это все равно не зачтется. К тому же мистер Абрахамс им очень доволен. "Мы вполне можем им гордиться, - написал он маме, и Холлу случайно попались на глаза первые строчки письма. - В Саннингтоне он нас не посрамит". А ребята забросали его подарками, объявили смельчаком. Вообще-то никакой он не смельчак - боится темноты. Но этого никто не знает.
- Так что же сказал мистер Абрахамс? - повторил мистер Даси, когда они вышли к дюнам.
Дело пахло душеспасительной беседой… хорошо бы сейчас оказаться с ребятами… но рядом со взрослыми о своих желаниях лучше позабыть.
- Мистер Абрахамс посоветовал мне брать пример с отца, сэр.
- А еще что?
- Я не должен делать ничего такого, за что мне будет стыдно перед мамой. Тогда я не собьюсь с пути - ведь новая школа будет совсем не такая, как наша.
- А в чем не такая, мистер Абрахамс не сказал?
- Там придется встретиться со всякими трудностями - как в настоящем мире.
- А что такое настоящий мир, он сказал?
- Нет.
- А ты не спросил?
- Нет, сэр.
- Это с твоей стороны не очень разумно, Холл. Во всем нужна полная ясность. Мы с мистером Абрахамсом как раз и должны отвечать на все твои вопросы. Как думаешь, что такое настоящий мир - мир взрослых?
- Не знаю. Я ведь еще ребенок, - честно признался паренек. - А что, там - сплошные обманы?
Этот вопрос потешил мистера Даси, и он спросил, с каким же обманом среди взрослых мальчик встречался. Тот ответил, что детей взрослые вроде не обижают, а вот друг друга дурят почем зря, разве нет? Выбравшись из кокона школьных условностей, он превратился в забавного и любознательного мальчишку. Мистер Даси прилег подле него на песок и внимательно слушал, попыхивая трубкой и глядя в небо. Небольшой морской курорт, где они жили, остался где-то за спиной, школа скрылась в далеком далеке. День был серый и безветренный, солнце почти затерялось в облаках.
- Ты ведь живешь с мамой? - перебил вдруг учитель, видя, что мальчик разговорился.
- Да, сэр.
- Старшие братья есть?
- Нет, сэр, - только сестры, Ада и Китти.
- А дяди?
- Нет.
- То есть мужчин в твоем окружении мало?
- У мамы есть кучер, а еще садовник, Джордж, но вы-то имеете в виду джентльменов. Еще мама держит трех служанок, но они такие ленивые, что даже чулок Аде заштопать не могут. Ада - младшая из моих сестер, а вообще они старше меня.
- Сколько тебе лет?
- Через три месяца будет пятнадцать.
- Значит, ты еще молокосос. - Оба засмеялись. После паузы учитель продолжил: - Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, отец рассказал мне кое-что такое, что потом очень помогло в жизни.
Неправда - ничего такого отец ему не рассказывал. Но проповедь нужно было чем-то предварить.
- Вот как, сэр?
- Хочешь знать, о чем шла речь?
- Очень, сэр.
- Сейчас я поговорю с тобой так, Морис, будто я - твой отец. И звать тебя буду по имени.
И он доходчиво раскрыл перед мальчиком тайну секса. Говорил о том, как в начале бытия Бог создал мужчину и женщину, чтобы населить землю людьми; о времени, когда мужчина и женщина обретают способность продолжать свой род.