– Кредит … а как отдавать и под чего его брать будем, под квартиру!? Нет, я хочу спать спокойно. Никогда у чужих людей не одалживалась и одалживаться не буду. Ты бы лучше папашу своего попросил помочь, как-никак столько лет в школе оттрубил, заслуженный учитель. Неужто никаких сбережений нет? Не курил, не пил, куда же деньги девал? – выговаривала невестка.
– Да откуда у него. Разве учителя когда-нибудь много получали, – отреагировал сын.
– Не знаю, не знаю. Только я давно уже думаю, что твой папаша далеко не так прост, как кажется. Во всяком случае, не сомневаюсь, что заначка у него есть, – держалась своего невестка.
– А чего ты на моего отца бочку катишь, давай о твоих родителях поговорим. Почему бы тебе к ним за помощью не обратиться, – в свою очередь "пошел в атаку" сын.
– Да как тебе! … Да, мои в Москве, не в селе живут, сам знаешь какая здесь жизнь дорогая. И я у них не одна, не как ты у своего папаши, им брату еще помогать надо. А у твоего, какие расходы? У него все свое, все под боком сад, огород, и пенсию получает …
И пошло, поехало. В конце-концов невестка прибегла к испытанному женскому средству – слезам, и сын таки сдал свои "позиции", согласился попросить у отца денег:
– А если и не даст, он же не вечный, сколько там ему осталось-то. Даже если денег у него и нет, дом с садом продадим. Как думаешь, за сколько можно их продать, там, в саду есть ценные редкие сорта яблонь…
Невестка сразу перестала плакать и принялась прикидывать:
– Дом, он так себе, за него много не дадут. А вот сад, сад это да, да и земли немало, целых двадцать две сотки и вся возделана и от Москвы не очень далеко. Если хорошего покупателя найти, да поторговаться, то не менее чем за десять тысяч зеленых можно продать.
– Ну, за десять вряд ли, а вот тысяч семь-восемь, вполне сторговать можно, – сын был не стол оптимистичен в оценке отцовской собственности.
Родители увлеченно стали обсуждать продажу дома и сада. Потому, даже далеко не все правильно расслышавшая из своей комнаты, Даша решила, что ее деду действительно осталось жить всего-ничего и ее любимый сад с её "дочками" будет неминуемо продан, чтобы на вырученные деньги поехать в этот дурацкий круиз.
Когда Даша все это чистосердечно выложила деду, Григорий Кузмич минуты три беспрерывно смеялся, как бы демонстрируя, что он еще вполне жизнеспособен и к рассказу внучки относится как к шутке. Даша, поверив, что дед искренен в своем весели, и сама обрадовалась, побежала в сад "утешить своих", а заодно и "стариков", таких как тридцатипятилетняя "Антонина Петровна", толстенная раскоряка-антоновка, дававшую в урожайные годы до четырехсот килограммов плодов, или тридцатитрехлетнюю "Грушу Ивановну", высоченную грушовку, славившуюся ранними, сладчайшими, но небольшими яблоками, которыми Даша объедалась с тех самых пор сколько себя помнила. Она их всех успокоила, сообщив, что тревога была ложной, что дедушка вполне здоров и им не грозит смена владельца, и она будет к ним так же как прежде приезжать, проведывать и заботиться.
Григорий Кузмич сделал все, чтобы внучка не догадалась об его истинном состоянии, после того как он узнал, что его родной сын … Впрочем, он и сам догадывался, что сын не то чтобы желал его скорой смерти, он просто очень хотел поскорее продать родительский дом с садом. Да, в этом доме он вырос, эти яблоки ел с детства, и тем не менее никаких чувств к родному гнезду не испытывал, и видел в нем лишь источник получения некоторых денежных средств. То, что Григорий Кузмич узнал от Даши, заставило его серьезно задуматься, и многое пересмотреть в своих дальнейших жизненных планах. Невестка оказалась значительно прозорливее, чем он о ней привык думать. Ведь ее подозрения имели вполне реальные основания – у Григория Кузмича действительно имелась "заначка". Непьющий, умеренный во всем, он всегда откладывал с жалованья, и когда была жива жена и после. Но те несколько тысяч рублей, что он скопил на машину в советское время "сгорели" в инфляции начала девяностых. В дефолт 1998 года "гореть" уже было нечему, но вот после… В свои последние пять лет работы в школе перед пенсией, он вновь сумел кое-что скопить. Средний учитель в поселковой школе зарабатывал немного, но Григорий Кузмич давно уже не был средним, он был ветеран и местный сторожил, более того с 90-го года являлся завучем. А в 99-м мог даже стать директором, ибо старая директриса уходила на пенсию. Но … его уговорила вторая завуч, тоже претендовавшая на директорское кресло и ее аргументы казались более чем убедительные. Действительно, зачем ему перед самой пенсией эта нервотрепка, а за то, что он без борьбы уступит место сравнительно молодой перспективной завучихе, та обещала, что Григорий Кузмич будет "весь в шоколаде". Новая директриса выполнила свои обещания. Во-первых, она "пробила" ему "заслуженного учителя", что давало ощутимую прибавку и к зарплате, и что еще более важно к пенсии. Ну и учебных часов у Григория Кузмича было столько, сколько он хотел. Таким образом, с 99-го по 2003-й Григорий Кузмич зарабатывал в месяц по 12–14 тысяч. При его скромных тратах, не более 4–5 тысяч он имел возможность откладывать и откладывать немало. Сын, мало интересовавшийся жизнью отца, об этом и понятия не имел, а вот невестка, видимо каким-то пятым чувством "унюхала". Ну что ж, хорошо, спасибо внучке, что он в курсе и теперь во всеоружии готов встретить "натиск" с их стороны, с целью выудить из него деньги. А то, что эти попытки последуют сомневаться не приходилось. Если при нем живом уже планируют, как его дом и сад продавать будут.
То что Григорию Кузмичу стало обидно, нет это недостаточно сильное выражение. Он был возмущен до глубины души. Его пот, нервы, кровь, его труд, бессонные ночи, когда он в весенние заморозки спасал яблоневый первоцвет, разводил костры и задымлял сад… Он понимал, что и сын, и тем более, невестка к саду совершенно равнодушны и конечно же продадут, едва отнесут его на кладбище. Весь вопрос в том, когда это случится, и они заинтересованы, чтобы как можно скорее, и нет в том никакого бессовестного сволочизма, чисто практический расчет. Но они не учитывают, что он не просто жив еще, он еще и мыслит. Нет, не дождетесь … Хотя, всякое может быть. Вон та же директриса, что ушла на пенсию в 99-м, всего-то его на четыре года старше, а уже два года как померла, и вроде ни на что не жаловалась, а раз, и нет ее. И тоже после дети городские приехали, дом с огородом делили, чуть не подрались, и тоже продать поспешили. А если и с ним так же, что тогда будет с домом, садом … с Дашей?
3
Написать завещание на внучку? Эта мысль уже не раз приходила Григорию Кузмичу, но все как-то не доходило до ее реального воплощения. Теперь он решил действовать немедля, чтобы исключить всякую случайность. Он съездил в райцентр, пошел в нотариальную контору и по всем правилам оформил завещание на Дашу. Оформил и никому ничего не сказал. Даше, потому, что еще недостаточно взрослая, не к чему ей мозги напрягать в ненужных размышлениях, ей пока и учебных нагрузок хватает. Тем белее нельзя ставить в известность сына и невестку. Пусть себе живут в счастливом неведении, ждут его смерти. Впрочем, вскоре и самому Григорию Кузмичу стало некогда думать о том завещании, ибо с осени того же года произошло ряд событий потребовавших самых активных действий с его стороны…
К участку Григория Кузмича вплотную примыкал еще один. Когда-то еще в пятидесятых годах на нем построил свой дом дорожный мастер Никонов. В те годы был он по местным меркам человек очень состоятельный. А состоятельность в советском обществе прежде всего обуславливалась не деньгами, а возможностью достать дефицитные товары и материалы. Никонов, используя свое служебное положение, мог достать стройматериалы, ибо имел к ним прямой доступ. Потому и смог он построить большой дом-пятистенок на бетонном фундаменте, из отборных бревен, досок и теса. Рядом с ним соседский дом вдовы Лепешниковой смотрелся не более чем убогой хибаркой. Тем не менее, дети, два сына Никонова, после того как выросли, не захотели жить в этих "хоромах", они, как и большинство их сверстников поспешили "разлететься" по городам, в надежде обрести более легкую и сытую жизнь, чем в неперспективном поселке. Григорий Кузмич хорошо их помнил, ведь они учились у него в первые годы его учительской деятельности. И когда умер сам Никонов, а вскоре и его жена, ни один из его сыновей не пожелал возвратиться в родительский дом. Так и стоял уже больше десятка лет соседский дом, большой, крепкий, сиротливо глядя на улицу закрытыми облезлыми ставнями окон. Сыновья Никонова даже не могли договориться, чтобы приехать на родину одновременно, и законно оформить наследство. Таким образом, фактически дом официально никому не принадлежал, ибо ни старик Никонов, ни его жена, завещания не оставили. Вскоре стало известно, что умер и старший из сыновей, бездетный бобыль, и казалось бы процедура наследования для младшего упростилась – приезжай и оформляй все на себя. Но тот, приехав буквально на несколько дней из далекого Мурманска, где имел квартиру и семью, а сам большую часть года болтался по морям-океанам, будучи моряком торгового флота… Так вот, приехал этот Федька и зашел к своему бывшему учителю. А к кому ему еще было зайти, с друзьями детства он связь давно потерял, родственников в поселке не имел, а тут учитель, да еще сосед как-никак. Посидели, помянули родителей, брата. На вопрос Григория Кузмича, почему не оформляет наследство, Федор отмахнулся, мол некогда, скоро назад ехать, в море выходить, и тут же попросил:
– Григорий Кузмич, вы это … если на дом покупатель объявится, дайте телеграмму, вот по этому адресу. Если на берегу буду, приеду. Дом-то вон он какой, ему еще пятьдесят лет стоять, не меньше. А я уж нет, я от сельской жизни отвык, и семья не хочет… не сможем мы здесь жить. Если покупатель найдется, вот тогда я приеду, и все как положено оформлю и продам. Так что я вас как честного, надежного человека, мне знакомого, моего учителя, ну и хорошего соседа, прошу вас, помогите. Отбейте телеграмму, или лучше позвоните в Мурманск по этому вот номеру. Но чтобы меньше пяти тысяч баксов не давали, за меньше не продам…
Укатил Федор, а Григорий Кузмич скептически размышлял: "Дом-то конечно хороший, но с виду этого не скажешь. Запущен он сильно и вида, так сказать, товарного не имеет. Опять же не жилой давно уже. К тому же для богатых москвичей место не престижное, от столицы далековато. А для бедных, уж больно этот дом велик и дорог. Им бы чего поменьше, попроще, да подешевле". Он оказался прав, не больно котировался никоновский дом для продажи. Не раз подходили к нему желающие приобрести "домик в деревне", но посмотрев на истлевший с внешней стороны тес, шелушащуюся и отстающую кусками старую краску, на сгнивший, покосившийся забор, заросший многолетней некошеной травой участок… Некоторые заходили, справлялись, но узнав от Григория Кузмича цену лишь качали головами и отходили. Постепенно и покупатель перестал подходить, один слух о чрезмерной цене отпугивал, да и Григорию Кузмичу некогда было о нем думать – свои заботы одолели. Вспомнить о соседском доме заставила глава поселковой администрации, тоже бывшая коллега Григория Кузмича. Она в свое время сумела из школы перебраться в Управу, сначала на какую-то второстепенную должность, а потом как-то подсуетилась, выставила свою кандидатуру на муниципальных выборах, и вот худо-бедно уже второй год руководила поселком. Она знала про пустующий просторный и документально ни на кого не оформленный дом и решила данным обстоятельством воспользоваться в своих муниципальных интересах. Нет, она не собиралась прихватывать этот дом себе или там кому-то в собственность, она, могло так показаться со стороны, собиралась сделать нечто полезно-благородное. Прознав, что Григорий Кузмич является, чем-то вроде неофициального душеприказчика потенциального наследника, глава поселковой администрации решила насчет этих своих планов сначала посоветоваться с ним.
Гргорий Кузмич не мог понять, зачем он понадобился "мэрше", но изобразил радушие, предложил отведать своих яблок, правда ввиду того, что дело было уже в преддверии весны не свежих, а моченых и в виде варенья и повидла. Поговорили, вспомнили школу, ушедших из жизни коллег-педагогов, посетовали, что молодые учителя сейчас совсем не те пошли и предметы слабенько знают и дисциплину в классах держать не могут, в общем, все как обычно. Но вот "мэрша", наконец, приступила к главному, зачем собственно и пришла.
– Григорий Кузмич, вы с бывшим соседом своим, Никоновым, отношения поддерживаете? – осторожно, издалека осведомилась гостья.
– Какие там отношения, дал он мне свой адрес и телефон, попросил, если найдется покупатель на дом, чтобы ему сообщил. Да кто ж его купит, он ведь за него пять тысяч долларов хочет. Ну, были тут желающие, да как про цену узнают, сразу оглобли поворачивают. Дом-то он хороший, да уж больно запущен, в него кроме того, что он просит еще столько средств вложить надо, чтобы в божеский вид привести. А сам он уже два года как сюда носа не кажет, а дому-то хозяин нужен, чтобы поддерживать, он же потихоньку ветшает.
– Так, понятно. Странно он ведет себя этот Никонов, наследство не оформил, а продать хочет. Он же юридически на это не имеет права, – высказала свое мнение "мэрша".
– Ну, не знаю, легкомысленный он конечно, да и в детстве такой же рос, отец то его куда как серьезнее был, прижимистый, хозяйственный мужик, а этот … – с усмешкой покачал головой Григорий Кузмич.
– Ну, если как вы говорите, он сюда приезжать не собирается, пока покупатель не объявится, а такового не предвидится, то мы, поселковые власти, имеем все законные основания использовать этот дом во благо поселка, пока он действительно не пришел в полную негодность. Я хочу вселить сюда на время одну многодетную семью, там четверо детей, а живут они в бараке в двухкомнатной квартире. Да вы их наверняка знаете, это Фроловы, – поделилась своими планами "мэрша".
– Постойте, постойте, как это вселить? У дома ведь есть хозяин, хоть он официально и не оформил свои права по собственной безалаберности, но он в этом доме родился и вырос, и без его ведома… – начал было возражать Григорий Кузмич.
– Вот именно, официально у дома хозяина нет, хозяева умерли, а наследники не заявляют о себе. Таким образом, фактически дом является муниципальной собственностью, – неожиданно твердо с холодным блеском в глазах изрекла "мерша".
– Да, формально вы может быть и правы, но, знаете, это как-то не по-людски получается, не по совести, – не соглашался Григорий Кузмич.
– А что мне прикажете делать. Мать-одиночка с четырьмя детьми в бараке ютятся, а тут такой домина пустует, гниет. Пусть хотя бы временно здесь, а то в бараке им уже не возможно жить, им от соседей, соседям от них. Там сплошные скандалы, жалобами вон завалили. Здесь они хоть отдельно от всех будут, и вы тут рядом, как никак всеми уважаемый педагог, известный в поселке человек. Потом я очень надеюсь, что пожив тут рядом с вами… ну это скажется на воспитании детей. А то в бараке они озлобляются, а мать с ними совсем не справляется. В общем обстановка в бараке такая, что оттуда дети прямиком в колонию попадут …
Семью Фроловых Григорий Кузмич знал хорошо, как и большинство прочих давно живущих в этом поселке семейств. Та самая мать-одиночка, Зинаида Фролова, глава этой семьи тоже когда-то была его ученицей. Своих четверых детей она прижила не пойми от кого, и судя по их несхожей внешности от разных мужиков. Старшему исполнилось 15 лет и он тоже успел поучиться у Григория Кузмича, а младшему 4-е года. От этих детей давно уже стоном стонали все тамошние барачные жители, буквально осаждая и "мершу" и инспекторшу детской комнаты милиции, требуя лишить пьющую и гулящую Татьяну материнских прав, а детей сплавить в детдом. Естественно Татьяна и ее дети категорически противились. И вот теперь "мэрша", как ей казалась, нашла выход из той патовой ситуации, поселить это маргинальное семейство в большой пустующий, и официально бесхозный дом, рядом со старым авторитетным учителем, чтобы тот, так сказать, оказывал положительное воспитательное воздействие. Григорий Кузмич от перспективы появления таких соседей восторг не выразил. Он упросил "мэршу" чуток обождать, чтобы поставить в известность Федора и соблюсти хоть какие-то моральные нормы. Всем своим видом Григорий Кузмич показывал, что он лично не против "эксперимента" и даже постарается уговорить Федора не лезть в бутылку, потому как дом все одно в обозримом будущем не продать, и не все ли ему равно, будет он так стоять, или кто-то там временно поживет. "Мэрша" этому обстоятельству очень обрадовалась, поверив в искренность намерений Григория Кузмича помочь поселковой администрации, и даже подсказала как себя вести на переговорах:
– Если заартачится, так и скажите, что дом все одно сгниет без пользы, и покупать его никто не хочет…
Григорию Кузмичу этот совет был без надобности, ибо он собирался говорить Федору совсем не то, что обещал "мэрше". Два обстоятельства сейчас диктовали его поведение и поступки. Первое – он опасался за сад. Имея таких соседей, будь он хоть Песталоцци и Макаренко в одном лице, он не смог бы его уберечь от живущих рядом совершенно невоспитанных и отягощенных дурной наследственностью детей-оторв. И второе – Даша. Его внучка не смогла бы полноценно и спокойно отдыхать при таком соседстве. Фроловы дружны и агрессивны, старший состоял на учете в милиции. Когда они жили относительно далеко, на другом конце поселка, это не казалось страшным. Но сейчас он отчетливо вспомнил их несчастных соседей по бараку, у которых они воровали, чьих избивали детей. Нет, он не мог допустить появления таких соседей даже на непродолжительное время, ведь они представляли непосредственную угрозу тому, что он любил и ради чего жил – внучке и саду.
Григорий Кузмич срочно позвонил в Мурманск, трубку взяла жена, сообщила что Федора нет, но через несколько дней он должен прийти из плавания. Это была удача, провидение благоволило Григорию Кузмичу. Через неделю он позвонил вновь, на этот раз трубку взял Федор.
– Федя, я нашел покупателя на твой дом, приезжай, оформляй наследство, чем скорее, тем лучше, – без обиняков перешел к делу Григорий Кузмич.
– Григорий Кузмич, зачем такая спешка, я же только из плаванья, может подождем, отдохну с месячишко. А кто покупатели, москвичи, они согласны на цену?…
Григорий Кузмич и так и эдак намекал, что если тянуть покупатель может "сорваться". Но тот все отнекивался, отдохнуть де хочет после плавания, да и деньги ему сейчас не к спеху, только большую получку получил. Стало ясно, что не приедет Федор, если его не пугнуть чем-нибудь более существенным, нежели возможностью "срыва" покупателя. И Григорий Кузмич на ходу не придумал ничего лучшего, чем сказать правду, в соответствующем "оформлении". Он рассказал о планах "мэрши" и в конце пригрозил:
– Смотри, доотдыхаешься, вселятся эти архаровцы и спалят дом, и никакой суд тебе ничего не присудит, скажут, сам виноват, столько лет наследство не мог оформить.
Расчет оказался верным, Федор струхнул не на шутку, начал возмущаться:
– Да как ей не стыдно так поступать … да кого вы там себе избрали …
Поругав в трубку поселковую власть и своих бывших земляков, Федор вдруг, немного помолчав, спросил несколько изменившимся тоном: