Не предполагал Гурий Константинович, что о его идее закачки попутного газа в пласт так хорошо осведомлен Шорин. "Ударил под дых, сшиб и ликует, сукин сын", - подумал неприязненно Бакутин.
Тут Фомин стал предлагать выпить посошок на дорогу…
2
Разгоряченный вином и спором, Шорин шагал серединой дороги так напористо и широко, будто продирался сквозь непролазный бурелом иль пробивал путь в густом урманном пихтаче. Он и дышал натруженно-сипло, сплюснув в кулаке пачку сигарет. Когда, спохватясь, разжал руку, там оказалось табачное крошево, с лоскутками бумаги перемешанное. Сердито швырнул его под ноги, протяжно кашлянул, будто прогудел, вполголоса выматерился.
Чуть приотстав, сбоку шагала Анфиса. Она под стать Зоту ростом и силой, только лицом несравненно красивей и ярче. Двадцать лет живут они вместе. Четверых детей растят. По нынешним временам такая семья в диковинку. А они не бедуют. Безбедно и дружно живут. Зот умеет деньгу взять, и Анфиса сложа руки не сидит. Такую портниху не в каждой округе сыщешь, вот и осаждают ее заказчицы, не рядятся, платят сколько пожелает, да еще благодарят да подарками балуют…
Тяжеловат, крут характер у Зота Кирилловича, а Анфиса не сетует: на то и мужик, сказал - отрезал. И любит, и верен ей, и детей в отцовской строгой ласке держит.
Чего ж еще желать? На что сетовать? Разве что на язык несдержан? Как подопьет, так язык с привязи, и рубит и сечет всех кряду, ни на чины, ни на кумовство не глядя. И несет свою головушку, ровно корона на ней воздета.
- Фиса, - донесся негромкий, хриплый голос.
- Угу, - тихонько аукнула женщина и, тут же догнав, пошла рядом.
- Как Бакутин-то, зло за пазуху не заначит?
- Не злобив навроде. Только б ты поостерегся так-то, нарастопашку. Нарвешься не ровен час, прищучит.
- Боятся правды-то, - голос сорвался, будто металл звякнул в нем. - Хозяева нашлись мне, алеха-бляха!
- Полно, Зот, - успокаивающе коснулась руки мужа. - Стоит ли кровь себе портить.
- Знамо, не стоит, а не могу. Вот убей меня, алеха-бляха, на этом самом месте - не могу! Пока трезвый - куда ни шло, терплю… Эка махина держава наша, одно слово - Россия!
Всего в ней досыть. И люди - краше да могутней нет на земле. А мы все внатяжку. Как гляну вокруг да вспомню…
Вот на этом самом "вспомню" всякий раз обрывалась исповедь Зота своей жене. Что же он вспоминал? - оставалось загадкой. Но что-то потайное, недоброе таилось в душе мужа. Что? Расспрашивать Анфиса не решалась. Раза два попробовала вскользь, неприметненько вопросиками подтолкнуть его к обрыву, да тот и пьяным чуял роковую кромку за версту и, едва начав пятиться к ней, умолкал, угремел либо так взбуривал, что у Анфисы от страху язык к нёбу прилипал. Что-то, видно, давным-давно ранило душу Зота, и с той поры беленится мужик, чуть тронь хмельного - свирепеет, кусает, но не наугад, не первого попавшего, а норовит зацепить тех, кто чином повыше да званьем постарше. Найти б то раненое место, занежить, да разве разглядишь в потемках чужой души царапину. Не чужой ведь, единственный и самый близкий, а все равно потемки в душе…
Сколько раз к самому горлу подкатывала Зоту нестерпимая жажда исповедоваться Анфисе. Никчемушной, зряшной была бы та исповедь, а все-таки стало бы легче на душе, и дышалось по-иному, и виделось иначе. Не страх удерживал Зота от признанья, а что? Не знал. Боязнь жалости? Пожалуй. Она обязательно станет жалеть, не запретишь. А чужая жалость, как ржа, разъедает душу, тупит характер, вяжет волю. Жалость принижает, сгибает, покоряет, а уж этого-то он никак не хотел. Да и, разделенная пополам, неприязнь его ослабнет, он перестанет вспыхивать и разить мыслью, а порой и словом тех, кто когда-то пытался сломить его, еще неоперившегося, не отрастившего ни кулаки, ни зубы. Ему нужна была ненависть: она подогревала, приподнимала, двигала на добро и зло. "Вот вам!" - мысленно шептал он, докладывая о рекордной проходке скважины, иль о досрочном выполнении плана, иль получая очередную награду. "Вот вам!" - мысленно шептал он, высказывая громко и прямо горькую, злую, недопустимую правду, как это посильно и простительно только рабочему.
Всю сознательную жизнь доказывал Зот Шорин, что не хуже, а лучше других. Всю жизнь мстил за тот незабываемый кувырок, который многим стоил жизни, иным - счастья и спокойствия. Но кому он доказывал и мстил? Этого не дано было знать никому.
3
С именинной пирушки Бакутин возвращался вместе с Нурией. Муж ее, бурмастер богатырь Сабитов, как всегда, перебрал. Незаметно во время спора, выйдя в смежную комнату, пристроился на диване и мертвецки уснул.
Нурия легонько держала Бакутина под руку. Маленькие, короткие, пухлые пальчики казались Бакутину раскаленными, каждый на особицу чувствовал он и, чтоб унять приятное, хотя и неожиданное волнение, всю дорогу не умолкал.
Сперва о пустяках разных - легко и беззаботно, потом неприметно соскользнул с накатанного пологого пути.
- С чего это Шорин завелся?
- Всегда такой, - певуче, с милым, еле приметным акцентом ответила Нурия. - Яткар три года у него в бригаде бурильщиком работал. Зот Кирилыч справедливый, но никакого спуску. Это он шибко выпил, вот и разговорился, а трезвый лишнего слова не обронит. На собрании силком понуждают выступить. Но заговорит - все выскажет. В лицо. Хоть самому министру.
- В Башкирии вы тоже на промысле работали?
- Я нефтяной техникум кончила.
- Как Турмаган?
- Сначала шибко плохо. И вода не по вкусу, и воздух тяжелый, и люди… Случайные, незнакомые. Много тут плохих. Да и любых свободных рабочих рук, чтоб подняли здесь города и промыслы - не найти столько, сколько надо. Ни за какие рубли.
- Ах, рубли! - болезненно воскликнула Нурия. - Обманное счастье. Призрак. Засасывают. Тянут. И все в ночь, подальше от дорог и людей. У тех, кто в золотой клетке, сердце из железа. Деньги - зло. Жестокий, горький обман. Все, что покупается, - не главное для счастья.
- Что ж главное? - спросил Бакутин и почувствовал, как дрогнула маленькая рука.
- Не знаю, - затрудненно и не сразу отозвалась Нурия. - Не знаю, - повторила с болью. - Что главное для меня - другому пустяк. Смеяться станет.
- А вдруг поймет?
- Поймет ли? - Приостановились на миг.
- Кто знает. Я думал…
- Зачем думать? Пусть сердце решает.
- А если оно не в ладах с разумом?
- Затылком вперед не ходят.
- Есть еще что-то кроме…
- Ничего. Ничего больше. Шелуха.
Нурия искоса, снизу вверх заглянула в глаза Бакутину, и тот обмер от хмельного восторга, который влился в него из ее черных, сверкающих любовью глаз. Еще миг, и он бы обнял ее и наверняка зацеловал, но Нурия чуть отстранилась.
- Нельзя пить слишком горячее: жажды не утолишь. Хочу напиться раз в жизни, но досыта.
- Раз в жизни - не густо, - хрипло бормотнул Бакутин.
- И это не каждому. Счастливчику только…
Как мягко ступали ее маленькие стройные ноги. Как гибок и податлив был ее стан, чуть тронутый полнотой зрелости. Как бессознательно нежно, оттого на диво волнительно улыбалась она и обессиленно манила, сулила неизбывную радость нерастраченной любви и сама хотела и ждала этого же.
Не думая ни о чем, Бакутин в подъезде крепко обнял женщину за талию, почти оторвав от ступеньки, привлек к себе.
- Погоди, - шепнула она. - Не надо… Не здесь.
А сама как бы распахивалась перед ним, все беспомощнее обвисая на его руке, полуприкрыв глаза.
Но когда он приник к ее вздрагивающим жарким губам, почувствовал грудью податливую упругость высоких грудей, Нурия ловко выскользнула из его рук, в два прыжка влетела на лестничную площадку и остановилась у своих дверей.
- Сама… Потом… Когда уйдет из сердца та…
Он долго сидел на ящике для обуви, остывая. "Вот как занесло. Еще бы миг… Любит ведь". Эта мысль прострелила. "Не забавы ради, не от скуки. Любит".
Закурил. Вынул из внутреннего кармана полученное сегодня Асино письмо, снова прочел. Не приедет. Опять зимовать без жены и без сына.
Недоброе словцо сорвалось с горько искривленных губ, и было оно в первый раз адресовано Асе.
Глава восьмая
1
С каждым днем росла числом и силой голосистая яростная машинная рать Турмагана. Вездеходы-тягачи, трубовозы, самосвалы, краны и прочия и прочия - несть им числа, - подразделения железной рати корчевали тайгу, гатили болота, рыли траншеи, отсыпали дороги, волочили двенадцатиметровые стальные плети труб, бурили, сваривали, изолировали и делали еще многое иное, помогая нефтяному Турмагану вылупиться из многослойной мильоннолетней толщи болот.
По единственной кольцевой дороге шли и шли окутанные вонючим дымом, заляпанные грязью, пышущие жаром машины. Они везли людей и горючее, стройматериалы и продукты, одежду и обувь. Они спешили на помощь вышкомонтажникам и буровикам, трубоукладчикам и дорожникам, связистам и электрикам, врачам и кулинарам. Машинам было тесно и неудобно на непроходимой в непогоду дороге-времянке. Когда-то она очерчивала границы города. Но со временем тот разросся и перешагнул дорогу, и та оказалась трудно одолимым препятствием и за то не однажды была проклята турмаганцами. В распутицу дорога походила на грязевой поток с глубокими, как рвы, колеями, в которых пузырилась и хлюпала черная жижа.
Однажды Бакутин видел, как из залитой грязью колеи вытаскивали девчушку-школьницу на стреле автокрана.
Непроходимые в ненастье участки дороги то и дело латали бревенчатыми лежневками, опилками или шлаком. Но через несколько дней заплаты эти стирались и снова тысячи машин надрывали чугунные сердца, рвали сцепления, валы и оси, вырываясь из липкого, тягучего месива.
Дорога повисла колодками на ногах подымающегося города. Бакутин с Черкасовым потратили уйму времени и сил на переговоры, переписку, телефонно-телеграфную перебранку, прежде чем заполучили нужные для строительства автострады документы, бетонные плиты, гравий и деньги. Огромные деньги! Каждый километр бетонки стоил полтора миллиона рублей.
Начальник единственного в Турмагане дорожного СУ (строительного управления) встретил эту победную весть обидно скептической ухмылкой.
- Пустая затея, - уныло вымолвил он.
- То есть? - встопорщился Бакутин.
- Нельзя ли поконкретней, - строго выговорил Черкасов.
- Пожалуйста, - снизошел дорожник. - Чтоб эти рубли и материалы превратить в дорогу, надо сперва провести выторфовку трассы: вырыть пятикилометровую траншею шириной шесть метров, глубиной - двенадцать. Вывезти полмиллиона кубов торфяника. Вместо него - добрый грунт, гравий, песок и уж потом плиты. Если мы бросим все другие дела… - вздохнул, шевельнул плечами. - Лет за десять выстроим.
- За десять?! - изумился Черкасов.
- Н-ну… Плюс-минус год… - уточнил равнодушно дорожник.
Поправив дужку очков на переносице, Черкасов поднялся, прошелся по кабинету. Остановясь перед смущенно привставшим начальником дорстроя, пристально вгляделся в него.
- И никакого выхода?
- С нашими силами - никакого!
- Вот сюрприз - головой вниз! - Снял очки, покрутил, нацепил на место. - Завтра сюда караван с гравием. Еле выбили. С Урала до Туровска поездом. Оттуда тыщу верст по воде. Фантастические усилия и средства. М-да… Это же… Хм!.. И песок нашли рядышком… А? Что скажешь?
Вопрос адресовался Бакутину.
- Что значит нельзя, если надо? - спросил Бакутин и ринулся на дорожника: - Сидишь тут, как Багдыхан, ни головой, ни руками. Мы целый год лбом стенку прошибали, а ты ни прямо, ни в обход - ни вплавь, ни в брод. Огородился объективными причинами - и брюшко на солнышко. Чинодральство! Бюрократия высшей пробы!
- Умная голова не швыряет зря слова! - тоже вскипел дорожник. Вскочил, нервно одернул полы пиджака. - Чужими руками все легко и просто. У меня в СУ вместо шести экскаваторов - два и те полуторакубовые, из восьми списочных бульдозеров - четыре на ходу…
- С того бы и начинал! - загремел Бакутин. - Вывеска - крик, а за вывеской - фиг? Ни оснастки, ни колес. Навеса не можешь себе построить. Техника под открытым небом. Чертовы временщики!
- Кто из нас временщик - спорный вопрос. Я с женой по телеграфу не общаюсь. Сразу с семьей сюда. И не в особняк. Десять месяцев в балке кантовался. И сейчас ни водопровода, ни канализации, ни газа. А о бедах наших знают и трест, и главк, и обком.
Бакутин смешался. Черкасов поспешил на выручку.
- "SOS" кричать - не хитрое дело. Кукарекай "караул!" и сиди, ножки свеся.
- Да я в свой трест…
- Вот-вот, - резко перебил Черкасов. - Свил гнездышко из заявок да докладных и подремываешь. Тронет кто, сразу - "я просил", "я требовал"…
- Если с этой меркой подойти к вам, - саркастически отчеканил дорожник, - так и вы в таком же гнездышке покоитесь. Пожалуй, еще моего поглубже, потеплей и помягче…
- Да ты что? - снова ринулся в атаку Бакутин. - Новый метод критики утвердить желаешь? "Сам ошибаешься - других не критикуй!" - такую платформу подвести хочешь?..
И наверняка быть бы тут жестокой сече, да Черкасов перехватил инициативу.
- Выдвигать проблемы, поднимать вопросы, ставить задачи - этому мы теперь научились, - с приметной горчинкой заговорил он. - А вот решать… То ли не умеем, то ли не хотим. Прячемся за разглагольствованиями о парадоксах и противоречиях. Очертили себя заколдованным кругом: видим - понимаем - хотим - но не можем! А не можем ли? И хотим ли?
Как видно, эти мысли глубоко волновали Черкасова. Порывисто пересел к столику, возле которого все еще стоял встопорщенный дорожник. Жестом усадил его и продолжал:
- Ведущей осью всякого дела - великого и малого - является человек. И только от того, каков он - революционер иль обыватель - зависит успех. Нет ничего неодолимого, невозможного. Все от человека, все в нем. Но люди разные. Иному не по уму и не по силам. Такой должен уйти, уступив руль более сильному, более отважному…
- А-а!.. - начальник СУ пренебрежительно махнул рукой.
Наступила провальная тишина. Стало отчетливо слышно нудное жужжанье зависшего в оконном проеме комара. Это небрежное "А-а!" и отмашка больно зацепили Черкасова, отбили охоту продолжать разговор, и он вдруг ощутил тягостный прилив усталости. Как мог, спокойней и миролюбивей сказал дорожнику:
- Ну что ж. Спасибо за информацию. До свиданья…
Вспыхнув как от пощечины, пружинно поднялся начальник дорожно-строительного управления. Молча подал руку, молча вышел.
Снова стал слышен въедливый комариный писк. С оглушительным треском вспыхнула спичка в руке Бакутина. Черкасов вздрогнул. Выудив сигарету из протянутой пачки, ткнулся концом в крохотное пламя. Глубоко, до колик затянулся.
Они курили, не глядя друг на друга, Недовольные собой, раздраженные и взвинченные. Этот нахал походя сунул обоим под дых. И что самое обидное - поделом.
"Во работенка, - думал Черкасов. - Костьми ляг. Состарься до сроку. Сгори на корню - все равно сделано будет и мало, и плохо. И любой смеет кинуть в лицо тебе ком грязи. А ты - утрись и не мяукай!.. Мало результатов. Обидно мало. И цена за ту малость непомерно высока… За ценой мы не стоим. Главное - расшевелить, увлечь, поднять. Чтоб разом тысячи рук…"
"Сволочь! - негодовал про себя Бакутин. - Знает, что Ася сбежала. И особняк приплел… С чего я наскочил на него? Если б от него зависело. Можно гвоздем в стенку по самую шляпку, а все равно - ни с места. По себе знаю. Глотку надорвал криком о попутном газе. Мозоли на руке от докладных - и что? Румарчук рычит, клыки кажет, зевнешь - глотку порвет. Боков думает… А время прет. Вот тебе революционер или обыватель. Мало хотеть. Надо еще мочь. Вот если бы все… всем миром…"
- Всем бы миром… - негромко выговорил Бакутин и остолбенело замер, захваченный этой мыслью.
- А что? - встрепенулся Черкасов. - Именно так…
- Только так, - подтвердил уверенно Бакутин.
Черкасов снял телефонную трубку, назвал номер, сказал кому-то:
- Набросай живенько списочек руководителей предприятий города… Конечно. И тресты, и СУ, и СМУ… Сразу и заходи. - Положил трубку. - К вечеру соберем сюда…
- Зачем сюда? На дорогу. К первому колышку.
- Пожалуй, - согласился Черкасов. - Колышки за тобой. Сам и вобьешь первый.