* * *
Антонио Балдуино подошел к прохожему в летнем пальто. Ватага наблюдала за происходящим из-за угла.
- Подайте, Христа ради…
- Работать иди, бездельник…
Вокруг было пустынно. В переулке - ни души. Человек в летнем пальто прибавил шагу. В петлице пальто красовался красный цветок. Антонио подошел к нему вплотную, ватага окружила их.
- Дайте хоть сколько-нибудь…
- Я вот тебе сейчас дам по шее, парень…
Ватага преградила ему дорогу:
- Сеньор, видать, богатый. Может, и на серебро не поскупится…
Человек не отвечал, парни подступали к нему все ближе.
Антонио дышал ему в лицо. В руке его мелькнул нож.
- Гони монету…
- Ах вот вы кто, - грабители? Да? - отважился пробормотать прохожий.
- Нет, мы еще только учимся, у нас все впереди… Антонио Балдуино засмеялся. Сверкнуло лезвие ножа. Парни сгрудились плотнее.
- Нате, разбойники…
- Смотри, как бы нам опять не повстречаться…
- Я обращусь в полицию…
Но парни привыкли к такого рода угрозам и не обращали на них внимания. Антонио схватил десять миль-рейсов, спрятал нож, и ватага открыла прохожему путь, мигом рассыпавшись по соседним улицам и переулкам. Такие налеты они совершали обычно в преддверии карнавала пли празднеств в Бонфине и Рио-Вермельо.
* * *
Однажды заболел один из ватаги - Розендо. Его жестоко лихорадило, к вечеру начался бред, он ничего не ел. Поначалу Розендо крепился, даже смеялся и говорил:
- Ничего, ничего… пройдет…
И все тоже смеялись, стараясь его подбодрить. Но уже на вторую ночь ему стало хуже, он или бредил, или тихонько стонал. Мучимый страхом смерти, он твердил:
- Я умираю, позовите мать, мою мать…
Все смотрели на него, не зная, что делать, и всегда веселые мальчишеские глаза были омрачены испугом и печалью.
- А где твоя мать живет? - спросил Балдуино.
- А кто ее знает. Когда я сбежал, она жила в Порто-да-Ленья. Но она уже переехала оттуда. Разыщи ее, Балдо… Разыщи, я хочу с ней проститься…
- Я разыщу ее, Розендо…
Ухаживал за больным Вириато. Он лечил его какими-то диковинными средствами, которые только ему и были известны. Где-то он раздобыл одеяло и устроил Розендо мягкую постель. Он развлекал больного, рассказывая ему разные истории и забавные случаи, забавные преимущественно потому, что рассказывал их Вириато Карлик, который почти всегда молчал и никогда не смеялся…
- А как зовут твою мать?
- Рикардина… Она живет с одним извозчиком. Она толстая такая негритянка, молодая еще… - И больной вновь заметался, призывая мать: - Я хочу, чтобы она пришла… Пусть придет, а то я так и умру и не увижу ее…
- Успокойся, завтра мы с Балдо ее приведем…
Филипе рыдал, и на этот раз его слезы были неподдельными. Толстяк молился, припоминая все известные ему молитвы, Антонио Балдуино изо всех сил сжимал амулет, висевший у него на шее.
* * *
Утром Балдуино укрылся вместе с Розендо в темном углу под лестницей. Он решил поближе к вечеру сходить за Жубиабой. В полдень Вириато привел толстуху негритянку, мать Розендо. Больной бредил и в бреду никого не узнавал. Остановили машину, чтобы отвезти Розендо домой.
- А деньги-то у вас есть, дона?
- Есть немного, да с божьей помощью не пропадем.
Тут Антонио вспомнил о кольце, которое он носил на шее рядом с талисманом.
- Вот возьмите… это для Розендо. На лечение.
Ватага молча смотрела на них. Негритянка всплеснула руками:
- Вы это украли? Вы - воры? И мой сын заодно с вами?
- Да нет, это мы нашли на улице…
Негритянка спрятала кольцо. Антонио Балдуино предложил:
- Если хотите, сеньора, я приведу к вам Жубиабу, он непременно вылечит Розендо…
- Ты можешь привести Жубиабу?
- Да, он мой друг…
- Ах вот как! Приведи, мой дорогой, приведи…
В машине Розендо бился, звал мать и кричал, что умирает.
Они уехали, и Антонио Балдуино стал расспрашивать Вириато, как ему удалось разыскать мать Розендо.
- Это было нелегко: живет-то она уже не с извозчиком, а со столяром…
Он в задумчивости глядел на уличное столпотворение. Неожиданно у него вырвалось:
- А если вдруг я заболею? У меня ни отца, ни матери, никого…
Антонио Балдуино обнял Вириато Карлика за плечи. Толстяк расчувствовался.
* * *
Жубиаба вылечил Розендо. Ярким солнечным утром вся ватага пришла навестить приятеля. Он уже сидел в кресле, которое для него смастерил отчим. Посмеялись, вспоминая разные проделки, и Розендо объявил, что с попрошайничеством для него покончено, теперь он возьмется за ум и станет работать по столярной части вместе с отчимом. Антонио Балдуино, слушая его, улыбался. Вириато Карлик, как всегда, был серьезен.
* * *
Император обедал в лучших ресторанах, ездил в самых шикарных машинах, жил в самых роскошных небоскребах. И все это бесплатно. После полудня он закатывался с ватагой в ресторан и отзывал в сторонку официанта. Официанты знали, что ссориться с этими парнями небезопасно. И ватага получала остатки от обедов, завернутые в газету. Иногда еды было так много, что ватага, наевшись, выбрасывала оставшееся на помойку. И эти остатки остатков извлекали из помойки нищие старики.
Император всегда поджидал машину, которая была бы его достойна. Дешевые марки он презирал. И только когда подвертывалось нечто шикарное, он позволял себе, прицепившись сзади, проехаться по городу. Если по пути встречалась машина еще более роскошная, Антонио Балдуино немедленно пересаживался и продолжал прогулку по завоеванному им городу.
И он, и его гвардия ночевали в подъездах новых небоскребов, и привратники не осмеливались им в этом препятствовать: мальчишки могли пустить в ход и кулаки и ножи. Но порой они предпочитали ночевки на портовых пляжах, где стояли гигантские корабли, где с неба на них смотрели звезды и таинственно плескался зеленый океан.
НЕГР
Море было его давнишней страстью. Еще там, на холме Капа-Негро, следя за его изменчивой гладью, то синей, то светло- или темно-зеленой, Антонио Балдуино влюбился в него, он был захвачен его беспредельностью и тайной, которая, он знает, живет и в гигантских кораблях, отдыхающих в гавани, и в маленьких лодчонках, вздымаемых приливом. Море вливает в его сердце покой, которого ему не дает город. Но в городе он - хозяин, а море не принадлежит никому.
Он приходит к морю ночью почти всегда один и растягивается на чистом песке маленькой рыбачьей гавани. Здесь он спит и видит свои лучшие сны. Иногда он приводит с собой ватагу. Но тогда они отправляются в большую гавань, где стоят океанские пароходы. Они приходят наблюдать за посадкой пассажиров, отплывающих ночным рейсом, смотрят, как медленно поднимаются она по трапу на сказочный белый корабль, держа в руках пальто и пакеты, наблюдают за работой грузчиков. На погрузке трудятся негры: они снуют, как черные муравьи, под тяжестью громадных тюков, согнувшись в три погибели, словно вместо мешков с какао они несут на своих плечах всю непосильность своей злополучной судьбы. И подъемные краны, похожие на гигантские чудовища, насмехаясь над усилиями крошечных человечков, подымают неимоверные тяжести, балансируя ими в воздухе. Они скрипят, и вопят, и скрежещут по рельсам, управляемые людьми в комбинезонах: сидя в кабинах, люди поочередно нажимают кнопки в мозгу чудовищ.
Бывают ночи, которые Антонио Балдуино проводит не один, но и не в обществе своих дружков. Он приходит к морю с какой-нибудь негритяночкой, такой же юной, как он, или чуть постарше, чтобы спать с ней уже без снов на прибрежном песке. В эти ночи он не замечает ни тихого качания рыбачьих лодчонок, ни таинственной жизни океанских пароходов и подъемных кранов. Он уводит свою подругу в известные только ему потаенные уголки, где видна лишь зеленая безбрежность моря. Антонио Балдуино хочет, чтобы море было свидетелем их любовных объятий, чтобы оно знало: в свои пятнадцать лет он - мужчина; и Антонио опрокидывает девчонку на песок, мягкий, словно матрац.
Но, в одиночку или нет, он всегда глядит на море как на дорогу домой.
* * *
Когда-нибудь, он в этом уверен, вместе с морем придет к нему что-то, что именно он и сам не знает, но ждет этого неотступно.
Чего же недостает черному парню Антонио Балдуино, пятнадцати лет от роду, императору Баии, города негров? Он не знает этого, и никто не знает. Но чего-то недостает, и, чтобы обрести это, нужно или переплыть океан, или ждать, что оно само приплывет к нему на океанском пароходе, или будет привезено в трюме, или даже выброшено на берег вместе с телом потерпевшего кораблекрушение.
* * *
Однажды ночью работа в порту вдруг остановилась, и все бросились к причалу, о который с шумом разбивались морские волны. Сияла луна, и так сверкали звезды, что в этом свете совсем потерялся огонек таверны, носившей название "Фонарь утопленников". Кто-то заметил на причале старое брошенное пальто и рваную шапку, стали нырять и вытащили утопленника. Это был старый негр, один из немногих, кто дотянул здесь до седых волос. Он утопился. Антонио Балдуино подумал, что старик искал в море дорогу домой, что он тоже приходил сюда, в гавань, каждую ночь. Но один из грузчиков сказал ему:
- Это старый Салустиано, бедняга… Работал здесь в доках, попал под увольнение. - Грузчик оглянулся по сторонам и в ярости сплюнул. - Сказали, что он уже не окупает свое жалованье. Стар, мол. Старик голодал, никому до него не было дела. Бедняга…
Другой прибавил:
- И всегда так… убивают нас непосильной работой, а выдохся - катись на все четыре стороны. Тут тебе только и остается, что броситься в море.
Говоривший - худой, изможденный мулат - видно, думал о себе. Первый грузчик, мускулистый негр, подхватил:
- Едят наше мясо, а кости обгладывать не желают. Во времена рабства, тогда хоть ели вместе с костями…
Раздался гудок, и все вернулись к оставленным тюкам и подъемным кранам.
Но сначала кто-то прикрыл лицо утопленника старым пальто.
Потом пришли женщины и стали оплакивать покойника.
* * *
И еще раз бросили работу в порту черные грузчики, но уже по другой причине. Эта ночь была безлунной и беззвездной. Из "Фонаря утопленников" доносились исполняемые слепым гитаристом песни рабов. Какой-то человек, взобравшись на большой ящик, держал речь. Вокруг столпились грузчики, со всех сторон подходили еще и еще, стараясь пробиться поближе к оратору. Антонио Балдуино и его ватага, пришедшие, по обыкновению, в порт на ночевку, услышали только самый конец речи, когда оратор выкрикивал "да здравствует!" и толпа подхватывала:
- Да здравствует!
Антонио Балдуино и его ватага тоже кричали изо всех сил:
- Да здравствует!
Он не знал, кто должен здравствовать, но ему самому нравилось жить и здравствовать. И он вместе со всеми смеялся, потому что ему нравилось смеяться.
Человек, говоривший речь, судя по акценту, испанец, бросил в толпу какие-то листки - их тут же расхватали. Антонио Балдуино поймал один из них и отдал знакомому грузчику Антонио Каросо. Вдруг кто-то крикнул:
- Полиция!
Нагрянули полицейские и забрали оратора. А он говорил о нищете, в которой живет рабочий люд, и о том, что нужно бороться за такое общество, где для каждого будет хлеб и работа. За это его арестовали, и все собравшиеся не могли понять, как можно хватать человека за одни лишь слова. И они, протестуя, кричали:
- Освободить! Освободить!
Антонио Балдуино тоже кричал "освободить!". И выкрикивать это слово ему нравилось больше всего. Все же полиция увезла испанца, но листки пошли по рукам: кто не успел подобрать, когда испанец их разбрасывал, те брали у товарищей. Грузчики резким жестом выбрасывали сомкнутые кулаки, скандируя выкрики протеста против полицейской расправы. Лица, черные, мужественные, и руки, словно разрывающие оковы. Из таверны "Фонарь утопленников" неслись песни, сложенные неграми-рабами.
Гудок, призывающий к работе, надрывался впустую.
Какой-то краснолицый толстяк в плаще процедил:
- Канальи!
* * *
Кто знает, действительно ли море, выбросив старика утопленника, указало дорогу домой Антонио Балдуино? Или это сделал человек, говоривший о хлебе для всех и арестованный за свои речи полицией? Или руки грузчиков, словно разрывающие оковы?
* * *
Это были прекрасные годы, вольные годы, когда ватага царила в городе, попрошайничала на улицах, дралась в переулках, ночевала в порту. Ватага была единым целым, и члены ее по-своему уважали друг друга. Правда, свои чувства они проявляли, награждая друг друга тычками и обзывая малоудобными для постороннего слуха словами. Ласково обматерить своего дружка - вот высшее проявление нежности, на которое были способны эти улыбчивые черные парни.
Они были едины, это верно. Когда дрался один, вступали в драку все. Все, что они добывали, делилось по-братски. Они были самолюбивы и дорожили честью своей шайки. В один прекрасный день они разгромили конкурирующую с ними ватагу мальчишек-попрошаек.
Когда эта ватага только еще появилась на улицах города, предводительствуемая двенадцатилетним парнишкой-негром, Антонио Балдуино попытался сговориться с ними по-хорошему. В Террейро, где те обосновались, он послал для переговоров Филипе Красавчика, который был мастер улещать. Но Красавчика там и слушать не стали. Его всячески поносили, издевались над ним, свистели ему вслед, и он вернулся, почти плача от ярости.
- Может быть, они разозлились, что ты им уж очень расписывал, как им выгодно с нами объединиться? - допрашивал Красавчика Антонио Балдуино.
- Да я даже не успел ничего толком сказать… Они сразу меня таким матом покрыли… Ну, я одному все-таки здорово рожу раскровенил…
Антонио Балдуино задумался:
- Придется послать туда Толстяка…
Но Беззубый запротестовал:
- Еще одного? С какой стати? Нужно нам всем туда отправиться и всыпать им как следует. Чтоб неповадно было… А то они у нас кусок изо рта вынимают, и мы же еще с ними хотим замириться. И Красавчика нечего было туда посылать - только стыда не обобрались. Пошли-ка все туда…
Ватага поддержала Беззубого:
- Беззубый верно говорит… Надо их проучить.
Но Антонио Балдуино уперся:
- Это не дело. Надо послать Толстяка… Может, ребята оголодали… Если они будут промышлять в пределах Байша-дос-Сапатейрос, пусть себе промышляют на здоровье…
Беззубый засмеялся:
- Ты, никак, празднуешь труса, Балдо?
Рука Антонио потянулась к ножу, но он сдержался.
- Уж тебе-то, Беззубый, не след забывать, как ты и Сиси помирали с голоду в Палье… Ватага могла бы покончить с вами запросто, однако мы этого не сделали…
Беззубый опустил голову, тихонько насвистывая. Он больше не думал о ребятах с Террейро, и ему уже было все равно, как решит Антонио Балдуино: покончить с ними или оставить их в покое. Он вспоминал те голодные дни, когда безработный отец пропивал в кабаках деньги, которые мать зарабатывала стиркой белья. И как отец жестоко избил его за то, что он попытался защитить мать, у которой отец силой хотел отнять деньги. И как рыдала мать, а отец осыпал ее грязными ругательствами.
А потом бегство. Голодные дни на улицах города. Встреча с Антонио Балдуино и его ватагой. И теперешняя жизнь… Как-то там его мать? Нашел ли отец работу? Когда он работал, он не пил и не бил мать. Был добрый и приносил гостинцы. Но работа перепадала не часто, и тогда отец топил горе в бутылке кашасы. Беззубый вспоминал все это, и в горле у него вставал комок, и он страшной ненавистью ненавидел весь мир и всех людей.
* * *
Сопровождаемый ироническими усмешками Красавчика Толстяк отправился на переговоры с ребятами из Террейро.
- У меня не вышло, посмотрим, чего ты добьешься…
Вириато Карлик пробормотал:
- Ты поговори с ними напрямки, Толстяк. Так, мол, и так. Мы не хотим воевать с вами, но вы на наши улицы не суйтесь.
Ватага осталась ждать посланца на улице Тезоуро. Перекрестившись, Толстяк дальше пошел один.
Не возвращался он долго. Вириато Карлик забеспокоился:
- Мне это не нравится…
Красавчик смеялся:
- Он зашел в церковь помолиться.
Сиси предположил, что переговоры затянулись, но никому и в голову не приходило, что с Толстяком могло что-нибудь случиться. Однако случилось. Толстяк вернулся весь избитый, размазывая кулаками слезы:
- Они окружили меня и так отколошматили… И выбросили мой талисман…
- И ты не мог вырваться?
- Вырвешься, как же… Их полсотни, а я один… - И Толстяк рассказал все по порядку: - Я когда пришел, они все еще над Красавчиком потешались - как он от них драпал… А потом за меня принялись, стали меня поносить по-всякому, обзывать боровом: глядите-ка, какой боров к нам пожаловал!
- Ну, это еще что, - отозвался Филипе. - Меня-то они таким матом крыли…
- Сперва-то я терпел… Хотел с ними договориться… Но они мне и опомниться не дали… Схватили меня, хоть я им кричал, что мы хотим с ними жить в мире… вздули меня как миленького… Чуть не двадцать человек их на меня навалилось…
- Ну что ж, им охота подраться - будем драться, и сегодня же…
Все поднялись, как один, и со смехом, сжимая в руках ножи, перекидываясь шуточками, отправились в Террейро.
После драки конкуренты исчезли. Поодиночке, то один, то другой, еще попадались на улицах города, но с шайкой было покончено. Победители вернулись довольные, только Толстяк никак не мог примириться с утратой талисмана, подаренного ему падре Силвио.
Толстяк был крепко верующий.