В столовой Тереза гладит бельё, в магазине Шико Полподметки приходит в себя после вчерашней кашасы - когда хозяина нет дома, он никогда не остаётся один на один с Терезой. Здоровяк кабокло за несколько часов сна обретает форму после любой праздничной попойки. И всё же он не чета Жустиниано Дуарте да Роза, который способен пить подряд четверо суток, не спать, развлекаться с девчонками, а потом ещё возвращаться домой верхом на лошади. Шико Полподметки храпит в магазине. Капитан, как всегда, на ногах, никто и не скажет, что он ночь напролёт пил и танцевал, а потом ещё вёл грузовик - Тёрто Щенок так нализался, что замертво свалился под скамью, на которой сидели музыканты, - и рядом с ним на сиденье сидела страшненькая молчаливая девчонка; Раймундо Аликате, как только увидел приехавшего на праздник капитана, тут же поспешил к нему с приветствиями и этим тощим цыплёнком, не отрывавшим глаз от пола.
- Да подними ты голову, дай капитану увидеть твою морду.
Молоденькая, зелёная, если окажется девственницей, он наденет ещё одно кольцо на своё ожерелье.
- Припас её для вас, капитан, в вашем вкусе. Не скажу, что девственница, хозяева завода уже полакомились, но почти девственница, свеженькая, чистая и не больная.
Сукины дети эти Гедесы, всегда один из них здесь преуспеет, пока другие развлекаются в Баии, Рио или Сан-Паулу, если не в Европе или Северной Америке, собирая урожай девственниц. Из троих самый активно действующий - доктор Эмилиано Гедес, и он просто какую-нибудь не берёт, проверяет их пальцем. Но даже если бы сейчас он не был во Франции, этой бы он не воспользовался. Больно привередлив.
- Кто это сделал?
- Сеу Маркос…
- Маркос Лемос? Сукин сын!
Если не хозяева, то их служащие! Даже бухгалтер преуспел, объедки бухгалтера, объедки завода - это уже не рафинированный сахар, а грязная патока. Но дома-то у капитана девчонка что надо, и лицо и тело без изъяна, самая красивая в этих местах, такой больше нет ни в городе, ни на фермах, ни на заводе, ни среди богатых, ни среди бедных, ни девственницы, ни порченой, ни какой другой. И капитану приятно, что доктор Эмилиано Гедес, самый старший среди братьев, хозяин земель, надменно сидящий на своём смоляном коне с серебряной уздечкой, готов заплатить за неё, только чтобы переспать с ней, заплатить, сколько спросят. Ни утомлённый голос, ни безразличный тон его - не хотите ли продать это создание? - не скроют интереса Эмилиано и не обманут Жустиниано. "Ваша цена - моя!" Кому принадлежит эта красивая и желанная девчонка, на которую в пансионе Габи заведён список желающих и заглядывающих в его магазин? Ему, Жустиниано Дуарте да Роза, капитану Жусто, хозяину скота, магазина и бойцовых петухов. И однажды, прикупив земли, имея кредит в банке, доходные дома и престиж политического деятеля, Жустиниано станет полковником, таким богатым и влиятельным, как Гедесы. Вот тогда он заговорит с ними на равных и обсудит все создания, а может, и согласится на обмен, не чувствуя привкуса объедков. Однажды, но не сейчас.
- Тереза, иди сюда.
Услышав крик капитана, она замерла с утюгом в руке. Бог мой, дай силы всё вынести! Страх ещё не оставил её, она вспомнила, как, завернувшись в простыню, она сбежала в первый раз. Почему бы не сбежать с Даниэлом подальше отсюда, от супружеской постели капитана, от него самого, от палматории, от плётки и утюга? От клеймения, которым он угрожает всем, кто отважится его обмануть, - но кто осмелится? Безумной не нашлось. Но, обезумев, осмелилась Тереза. Она ставит утюг на стол, складывает бельё, собирается с духом.
- Тереза! - В голосе звучит угроза.
- Уже иду.
Он вытягивает ноги, она снимает ботинки, носки, приносит таз с водой. Толстые потные ноги с грязными ногтями, с язвами и мозолями. А ноги Даниэла - всё равно что крылья ангела, чистые, сухие, благоухающие. Бежать с ним невозможно. Он сын судьи, человек городской, студент, почти дипломированный, почти доктор, она не годится ему ни в любовницы, ни в служанки, в столице таких пруд пруди. Но он называл её своей любовью, желанной, такой красивой он не встречал, она ему никогда не надоест, он хотел бы, чтобы она была с ним всю жизнь; стал бы он всё это говорить, если бы то не было правдой?
Она моет ноги капитану, моет тщательно и усердно, чтобы не вызвать и тени подозрения, чтобы, не дай Бог, не отменил он свою поездку в Баию, не посадил охранников в засаду и не заставил её стеречь, не воспользовался калёным железом для клеймения скота и женщин-изменниц. На петушиных боях она слышала, как хвастался капитан, показывая её друзьям, и повторял: "Пусть только попробует изменить мне, да ни одна не осмелится, а если осмелится, я поставлю ей клеймо хозяина и на морду, и на задницу, чтобы, даже умирая, помнила, кому принадлежит".
Капитан снимает пиджак, вынимает из-за пояса кинжал и револьвер. Этим утром после праздника Святого Жоана он попробовал объедки со стола Гедесов, так, для смены ощущений. Она хорошо двигает бёдрами и вполне годна на час, не больше, для разнообразия, ведь разнообразие доставляет удовольствие. Но в супружеской постели ей не место, ни день, ни два, а тем более годы. Когда-нибудь, когда капитану надоест Тереза, он подарит её доктору Эмилиано Гедесу, от просера - просеру, получай и ешь, уважаемый доктор, объедки со стола капитана. Но сейчас нет, рядом с Гедесом сейчас он - никто. Но зато он, даже такой усталый, вернувшийся после ночи, проведённой за бутылкой кашасы и танцами, с утра - с зелёной новенькой девчонкой, только взглянув на Терезу, может приказать ей: "В постель, быстро!"
Он задирает ей юбку, стаскивает трусы, расстёгивает ширинку и… Что это с ней? Она опять девушка? Проникнуть в неё всегда было непросто, и для него нет ничего хуже, чем женщина с распахнутыми настежь воротами. Пусть страшна лицом и телом, это не важно, это его не остановит. Но распахнутый настежь вход, ворота паровозного депо, кастрюля для кукурузной каши ему не нужна. Узкая щель, трудный проход - вот к чему привык капитан и такой хочет видеть Терезу. Но сегодня она совсем закрыта, ни щели, ни щёлочки, девственница, опять девственница. Но, опытный с девственницами, капитан и сегодня одерживает победу. Тереза стоит двух золотых колец в ожерелье, но он не видит вспышек ненависти в чёрных, угольных глазах, обычно смотрящих со страхом.
38
Беспокойные и нетерпеливые дни провела Тереза перед отъездом капитана в Баию. Лишь один раз ей удалось поцеловаться с ангелом в полдень, и он подбодрил её, сказав, что поездка состоится. Накануне Дан оставил на прилавке магазина увядшую розу, и её трогательно поникшие лепестки придали сил Терезе, дали пережить пять дней томительного ожидания.
Даниэл приходил ежедневно и почти всегда в компании Жустиниано, они вели мужские беседы и громко смеялись, с бьющимся сердцем Тереза следила за каждым движением небесного посланника, желая увидеть проявление любви. Но, если капитана не было, юноша, едва появившись на пороге, тут же, одарив приказчиков американскими сигаретами, а Терезу томным взглядом и воздушным поцелуем, уходил, а пробудившаяся страсть теперь жаждала большего.
Полдничал он обычно у сестёр Мораэс, стол ломился от сластей и изысканных блюд: кажу, манго, жаки, гуаявы, ананасы, апельсины, бананы и все виды пирожных, не говоря уже о кокосовом молоке, прохладительных напитках, фруктовых ликёрах и прочем, и прочем. "Скромный полдник", - говорили сёстры. "Сказочный банкет", - делал комплимент Даниэл. В гостиной покрытое испанским покрывалом - воспоминание о прошлой роскоши - пианино стонало под пальцами Магды, ноты "Prima Carezza", "Турецкого марша" и "Le Lac de Come" - репертуар избранный и, к счастью, скудный; с цветным карандашом в руке Берта пыталась нарисовать его профиль. Вы находите, похоже? Очень, очень похоже, настоящий художник. Он аплодировал декламирующей Амалии, готовый на всё Даниэл попросил её бисировать, когда она, дрожа от чувств, прочла из "In Extremis": "Уста, что целовали твои горячие уста". Под предлогом заботы о его ногтях Теодора взяла его руки в свои, коленками прижалась к коленям Дана, грудь нарочито выставила вперёд и чуть было не откусила щипчиками кончик пальца юноши; сёстры единодушно были против этой затеи Тео, но она настаивала на своём, ножницы, ацетон, она никогда не видела таких мягких рук.
Напудренные, накрашенные, надушённые сёстры были на верху блаженства. В городе разделившиеся на группы кумушки вовсю судачили: одна предсказывала скорую помолвку Теодоры и Даниэла, попался-таки он в расставленные сети сестёр Мораэс, другая во главе с доной Понсианой де Азеведо считала, что он уже отведал Теодору и заедает изысканными блюдами и сластями, и потому, что сыт по горло, не станет пробовать всех остальных. Капитан же, будучи истинным свидетелем происходящего, пожалел болтливого и симпатичного студента - симпатичного, если не считать этих его штучек с женщинами: настоящий мужчина не будет французской собачкой - и напомнил Даниэлу, что Теодора может забеременеть. В ответ Дан рассказал несколько анекдотов, как в таких случаях избежать детей. Капитан умирал со смеху.
В день Святого Петра с утра пораньше Жустиниано зашёл за Даниэлом в дом судьи, чтобы пригласить его на петушиные бои, и они уехали на грузовике. Обедали капитан и Тереза только вечером, когда капитан вернулся. Тереза, правда, ещё питала надежду, что, пообедав, капитан поедет к Раймундо Аликате на фанданго, тогда бы они с Даниэлом могли провести праздничную ночь. Но капитан даже не переоделся, а в чём был, в том и отправился в пансион Габи выпить кружку пива. Вернулся он рано, чтобы лечь спать. С тяжёлым сердцем Тереза вымыла ему ноги. Ей хотелось убежать из дому, найти Даниэла на улице, в доме судьи, у сестёр Мораэс, чтобы вместе с ним отправиться на край света. Она чувствовала себя такой несчастной, что не сразу осознала смысл сказанного Жустиниано: "Завтра утром я еду в Баию, приготовь вещи и чемодан". "Сейчас приготовлю", - сказала она, вытирая ему ноги. "Не сейчас. Завтра утром!" Когда, вылив воду из таза, она вернулась, он уже был раздет и ждал её. Никогда капитан не чувствовал себя таким привязанным к супружеской постели, как с Терезой. Ведь другой такой привязанности, столь долгой и непроходящей, у него не было. Потому, что она красива? Потому, что хороша в постели? Потому, что она девочка? Потому, что непокорна? Этого никто не знал, даже сам капитан.
В течение десяти лет, которые дона Энграсия Виньяс де Мораэс прожила после смерти мужа, она, преданная и тоскующая, неукоснительно соблюдала праздник Святого Петра, покровителя вдов: с утра в церкви, вечером в гостиной дома. На улице горел большой костёр, знатные родственники, многочисленные друзья, молодёжь танцевали со всеми четырьмя девицами на выданье: Магдой, Амалией, Бертой, Теодорой. Теперь одинокие девицы, скорее старые девы, продолжали материнскую традицию: на мессе они ставили свечу перед образом Святого Петра, а вечером открывали гостиную. К ним заглядывали бедные родственники, редкие друзья, но ни одного молодого человека. Но в этот день Святого Петра праздник в доме Мораэс был несколько необычным. Местные кумушки судачили на все лады обо всём на свете, а Даниэл с угодливой влажной улыбкой мысленно находился по ту сторону улицы, где Тереза, выполняя свою обязанность, ложилась в постель с Жустиниано Дуарте да Роза.
На следующий день Тереза приготовила чемодан капитана, положив в него, как он приказал: голубой кашемировый костюм, сшитый для свадьбы и почти не надёванный, парадный костюм для приёма в правительственном Дворце штата на Второе июля. Бельё, костюмы, несколько лучших рубашек на случай, если капитан там задержится.
Перед тем как отправиться на вокзал, капитан распорядился, чтобы Тереза и Шико Полподметки глядели за приказчиками в оба: когда хозяин в отъезде, они и уворовать могут - потащут продукты домой. Как обычно, когда капитан отлучался, Шико Полподметки обязан был спать при магазине на раскладушке, охраняя товары, а Тереза - в противоположной части дома, чтобы быть подальше от парня.
Что же касается Терезы, то ей строго-настрого запрещалось выходить из дому или магазина и болтать с покупателями. После ужина Шико должен был запираться в магазине, а Тереза в доме. Капитан не желает, чтобы о его женщине судачили, а есть для того повод или нет, ему безразлично.
Не сказав ни "до свидания", ни "до скорого" и не махнув рукой, капитан отправился на станцию, Шико Полподметки нёс его чемодан. В кармане пиджака, рядом с приглашением на праздник, лежало рекомендательное письмо к Розалии Варела, певице кабаре, специалистке в аргентинском танго и кое в чём ещё весьма любопытном, как рассказывал Даниэл, и что очень чётко выражено в стихах и музыке: "Твой порочный рот, проститутка…"
За несколько минут до отъезда, уже переодетый и готовый к выходу, капитан вдруг заметил стоящую к нему спиной Терезу. Ощутив острое желание, подошёл к ней сзади и, закинув ей юбку на голову, попрощался таким образом.
39
Восемь ночей провели на супружеском ложе капитана Даниэл и Тереза, причём одна из них длилась до воскресного утра, так как Шико Полподметки никак не мог очухаться после субботней попойки: он выпил две бутылки кашасы в магазине, заявив, что делает это в магазине потому, что не должен оставлять доверенные ему товары без присмотра, пока хозяин в отъезде.
С первым ударом колокола церкви Святой Анны, который вызванивал девять вечера - время любовных свиданий и уличных встреч, Даниэл подходил к дверям дома Жустиниано Дуарте да Роза. Уходил он, когда рассеивались ночные тени, но солнце ещё не вставало. После возвращения домой спал до обеда, полдничать шёл к сёстрам Мораэс, заходя по пути в магазин под предлогом получить у Шико сведения о капитане, но тот сообщал, что телеграммы о приезде капитана не было. Помпеу и Мухолову Дан приносил американские сигареты, Шико - монету, а Терезе посылал томный взгляд. Продолжая смущать сестёр сдержанными беседами, нерешительным поведением, Даниэл толстел на их кашах и сладостях; три сестры, что постарше, всё время вздыхали, Теодора разве что не тащила его за руку в постель, и, как знать, если бы не Тереза, вполне возможно, что Даниэл там и оказался бы, ведь Тео была такой легкомысленной и доступной.
Но тот, кто побывал в постели Терезы, остаётся ей верен, ей и той радости, что открыл ей, и ни о ком другом думать не может. Изнасилованная больше двух лет назад капитаном и с тех пор находящаяся в его власти, Тереза пребывала в вечном страхе, оставаясь чистой, невинной и доверчивой. Неожиданно проснувшаяся в ней женщина за быстро пролетевшие ночи познала удовольствие и расцвела. Раньше она была красивой девочкой, простой и естественной, теперь её лицо и тело, испытавшие наслаждение, преобразились, в глазах вспыхнул страстный огонь, тот самый, что раньше теплился и который Эмилиано Гедес заметил несколько месяцев назад. Кроме того, теперь она знала нежные слова, умела целоваться, ей открылся секрет, таящийся в ласках. И это было уже кое-что для того, кто ничего не имел, пусть немного, но ведь всё это для неё так неожиданно и внезапно открылось, между тем молодость Дана теперь уже не всегда позволяла готовить Терезу к любви медленно, получать и длить удовольствие до бесконечности. Порывистый и ненасытный Даниэл хорошо знал, что всему этому, как и его пребыванию в провинции, скоро придёт конец - и краткая радость Терезы кончится. Тереза же ничего о том не знала и ничего не хотела ни знать, ни спрашивать, ни выяснять. Быть с ним, в его объятиях, удовлетворять его желания и свои, быть рабыней и царицей в одно и то же время - чего ещё можно желать? Уехать с ним, конечно, это решено, зачем о чём-то спрашивать, что-то обсуждать. Даниэл - ангел небесный, маленький бог, само совершенство.
Он обещал, что возьмёт её с собой, освободит от надетого на неё капитаном ярма. Почему не сейчас, пока Жустиниано в отъезде? Но Дан ждёт денег из Баии, это всё задерживает. Обещание неопределённое, объяснение - тем более, конкретно только его утверждение: в дураках останется капитан, он скоро узнает, кто настоящий мужчина, и постигнет разницу между храбростью и бахвальством.
Планы ни побега, ни будущей жизни не занимали много времени в эти короткие, предназначенные для наслаждения ночи. Тереза в юноше не сомневалась: зачем ему лгать? В первую же ночь, когда ещё задыхающийся Даниэл положил ей на грудь голову, а Тереза уже пришла в себя, она попросила: "Увези меня отсюда, для тебя я могу быть хоть служанкой; с ним - никогда больше". Потом торжественно Даниэл поклялся: "Ты поедешь со мной в Баию, будь покойна". И подкрепил обещание продолжительным поцелуем.
Всё то грязное, что было с капитаном, с Даниэлом было небесным блаженством. Даниэл не говорил: "Открой рот", как это делал капитан, сжимая в руке плеть из семи кнутов, на каждом из которых десять узлов. Во вторую ночь - ах, почему не в первую, Дан! - он уложил её и просил лежать спокойно, не двигаясь, и языком, начиная с глаз, повёл к уху и в ухо, по шее, по груди, каждой в отдельности, по рукам, покусывал её, опускаясь всё ниже и ниже по животу, не пропуская пупка, потом спускался к чёрному пучку волос, бёдрам, ногам, стопам, каждому пальцу и снова по ногам, но теперь поднимаясь вверх, до бёдрам и, наконец, к секретному входу, трепетному цветку и… "Ах, Дан, я умру!" Вот после чего он попросил её сделать то же. И Тереза взяла сверкающую шпагу, ах! Пришёл её смертный час; вот и хорошо!
Так, умирая от удовольствия и отдыхая на груди Дана, она говорила: "Я решила, что умру, должна умереть. Если я не уеду в Баию, я убью себя, повешусь на двери, с ним я никогда больше не буду. Если ты меня не возьмёшь, не обманывай, скажи правду…"
В первый и последний раз она увидела его сердитым. Разве он не сказал, что возьмёт? Она сомневается в нём? Разве он обманщик? И он велел ей молчать, не повторять больше этих слов, потому что нельзя портить радость данного им часа угрозами и подозрениями. Зачем портить ночь наслаждений, укорачивая её разговорами о смерти и несчастье? Каждому делу - свой час! Каждому разговору - своё место. И этому тоже научилась Тереза у студента-хориста Даниэла Гомеса и никогда его урока не забывала. О бегстве не спрашивала, не говорила и о верёвке.
Даниэл не приказывал Терезе поворачиваться задом и вставать на четвереньки, как это делал капитан, нахлёстывая её плетью, след от которой виден ещё сегодня. В одну из их ночей Дан решил открыть для неё не только, как он выразился, земной рай, но и царство небесное, соединив обе половинки, после чего поднявшаяся в воздух отважная птица опустилась в бронзовый колодец. "Любовь моя!" - сказала Тереза.
Так возродилась та, что умерла под ударами палматории, ремня, плётки, раскалённого утюга. Горечь, боль, страх постепенно уходили, забывались, каждая частица существа Терезы восстанавливалась, возрождалась, и вот без тени страха встала, поднялась во весь рост красивая Тереза Батиста, сам мёд, сама отвага.