В доме пекаря его как-то незаметно усыновили. Каждый вечер он ужинал с ними и участвовал в теплых семейных посиделках у камина. Он рубил дрова, топил печь, по очереди с Пьером мыл посуду и прибирал на кухне. Мать Пьера его обожала. Со временем она даже стала, как родному сыну, вязать ему шарфы и свитера и раз в неделю печь его любимые пирожные. Чтобы в меру своих сил отблагодарить семейство пекаря, Жоан каждую субботу по утрам развлекал приютивших его людей концертами барочной музыки, играя на церковном органе.
Неутихающая буря противоречивых чувств - тревога за отца, тоска по родине, радость горячего ужина в атмосфере уюта и взаимной привязанности - привела к тому, что Жоан, сам того не сознавая, начал испытывать творческие порывы. По ночам он пытался сочинять сонаты. Музыка, звучавшая у него в голове, изливалась каскадами беспорядочных нот, которые затем одна за другой стройно ложились на линованную бумагу. Восьмые, шестнадцатые, половинные и четвертные, пойманные в силки нотного стана, возвышали его дух и порой даже приводили в состояние, близкое к счастью. Хотя за неимением инструмента слушать свои произведения он мог только мысленно, Жоан был уверен, что в них говорит его душа. В те часы, когда он пробовал себя в качестве композитора, его мозг превращался в сосуд, полный трепетных звуков, закрытый для внешнего мира и открытый потаенным чувствам. Его слух никогда не уставал от музыки. Он жил, погрузившись в свои сладкозвучные грезы.
Когда он приходил на море, плещущие о берег волны отбивали ему ритм; когда просыпался по утрам, в щебетанье птиц ему слышались сбивчивые симфонии; когда сидел у огня, дрова потрескивали контрастными аккордами; когда набирал воду из колодца, в глубине журчали фуги. Мельница, листва деревьев, тихий снегопад, собственные шаги, ветер, водопроводный кран, позвякивание ложечек, даже руки, месящие тесто, - все пело для него.
Как-то утром пекарь впервые дал ему важное задание:
- С сегодняшнего дня, мой дорогой Жоан, ты будешь отвозить хлеб в большие отели. Вы с Пьером возьмете на себя всю доставку. Поедешь в Антиб, в Жуан-ле-Пен, в Канны...
Одетый в парадный белый костюм, Жоан стал разъезжать по Французской Ривьере со своим ароматным грузом. Мечты окрыляли его.
За годы, проведенные в Кань-сюр-Мер, он никогда прежде не выбирался за пределы его мощеных улочек. Только один раз они с Пьером сбежали в Гольф-Жуан и тайком проникли на виллу, которая якобы раньше принадлежала Франсису Пикабиа. Ходил слух, что великая Айседора Дункан незадолго до смерти танцевала там босиком под сонату Баха, сводя с ума парижскую богему своим "Танцем с шарфом".
Теперь по долгу службы он открывал для себя новые дороги. Эти длинные переезды позволяли ему не только наслаждаться живописными ландшафтами, но и завязывать знакомства в совершенно новом для него мире богатства и роскоши. Постепенно многие стали узнавать и радушно принимать его.
Постоянные заказчики с нетерпением ждали его прибытия. Жоан вставал с петухами, в пять утра, на цыпочках проходил в пекарню забрать хлеб, завернутый в полотняные салфетки, и укладывал его в корзинки, которые затем размещал в коляске мотоцикла, - велосипед был слишком мал для его новой работы. К десяти часам он приезжал в Жуан-ле-Пен, где его поджидала мадам Тету с доброй улыбкой, чашкой шоколада со сливками и щедрыми чаевыми. Жоану очень нравилось беседовать с ней, у нее всегда были в запасе истории о знаменитостях, сплетни о нарядах, радостях и горестях очередного артиста или представителя богемы - все, что обсуждалось накануне вечером за столиками ее ресторана.
Жоан снабжал хлебом самые модные заведения. "Дом любви", "Бистро Анжелики", "У Симоны", "Пляж Андре" были его постоянными клиентами. Служащие относились к нему доброжелательно и обращались как со своим, притом что на испанцев в те дни обычно смотрели с опаской и жалостью. Пусть это была не та жизнь, о которой он мечтал, зато, по крайней мере, ему удалось неплохо устроиться. Он чувствовал, что этот период - необходимый трамплин в будущее. Все полученные чаевые он откладывал, поскольку так и не оставил мысли податься в Прад, чтобы поискать отца среди беженцев и встретиться лично с Пау Казальсом. В душе его теплилась надежда, что музыкант удостоит вниманием плоды его ночных трудов и одобрит творчество одинокого подростка на чужбине.
Каждая поездка дарила ему незабываемые ощущения - возможность в щелочку подглядеть за чужой жизнью, какая ему и не снилась. Лишь немногие избранные приезжали в эти места для увеселения, прочие же жадно взирали на них. Хотя в душе Жоан был, как и прежде, страстным пианистом, внешне он приобрел манеры весельчака-пекаря. Наивная детская улыбка осталась при нем, но черты лица утрачивали округлость, приобретая новое, мужественное выражение. Его непослушные светло-каштановые локоны выгорели на солнце и отливали золотом. Зеленые глаза туманились печалью, стоило ему подумать об отце. Он очень вырос, и несколько пар его собственных штанов уже некуда было отпускать. Жозефина, мать Пьера, проявляла чудеса портновского искусства, пытаясь перешивать для него одежду, в которую ее толстеющий муж больше не влезал. Но несмотря на все ее старания, вещи болтались на долговязом, нескладном теле юноши, не оставляя никаких сомнений в том, что они с чужого плеча. Исключение составлял только его белый костюм пекаря.
Когда Жоан впервые посетил Канны, невиданная роскошь ослепила его. Здесь удовлетворялись любые прихоти мультимиллионеров, которым нечего терять и которые в состоянии позволить себе все что угодно. Дерзкие яхты бесстрашно плясали на бушующих синих волнах, поджидая гостей. Сверкая начищенными боками, ровными рядами стояли автомобили: "бугатти", "мерседес", "роллс-ройс"... Все вокруг пахло дорогими духами, суфле, лангустами, шампанским и деньгами. Нелегко было зараз переварить столько чудес. Жоан должен был найти отель "Карлтон", зайти с черного хода и спросить месье Филиппа, ответственного за закупку продуктов. Его поразило изобилие деликатесов и разнообразие пищи. Кухня казалась величественным бальным залом, где орудовал целый оркестр поваров с сияющими половниками и кастрюлями.
- Месье Филипп? - спросил он робко.
- Ты сын Пьера Делуара?
- Я его помощник.
- А... ты, должно быть, Жоан, верно?
- Да, сударь, Жоан Дольгут, к вашим услугам.
- Поставь хлеб вот сюда, эспаньолито. - Он указал на огромный буфет с тяжелыми резными дверцами.
У Жоана глаза на лоб лезли от изумления. Заметив это, Филипп пригласил его пройти в помещение и осмотреться получше.
- Ты же, наверное, никогда такого не видел... Да, мальчик, где-то там семьи спасаются бегством, а настоящая жизнь, она здесь. Пока бедные воюют, богатые транжирят деньги. Если живешь во всем этом, забываешь сравнивать. Когда я пришел сюда, мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, и я занимался вывозом мусора. И знаешь, я не мог заставить себя выбрасывать столько еды, блюда, к которым едва прикоснулись, у меня кишки сводило от боли... Ты должен понимать, что люди делятся на тех, кто имеет все, и тех, кто умирает от нищеты. Ничего тут не поделаешь.
Месье Филипп расплатился за хлеб и добавил несколько франков:
- Это тебе, эспаньолито.
Жоан, смущаясь, взял чаевые:
- Благодарю вас, сударь.
- Передай Пьеру, чтобы навестил меня как-нибудь. Здесь отличное вино, я угощаю.
- Обязательно передам, сударь.
Выйдя из отеля, Жоан Дольгут первым делом отправился гулять по бульвару Ла-Круазетт. На улице было прохладно, но весна уже исподволь вступала в свои права. Вдоль тротуаров расцветали азалии, мальва и маргаритки. Для него Канны были как билет в кинотеатр - бесплатный да еще в первом ряду. Волшебный город, где происходит столько интересного: на террасах сидят люди, пьют аперитив, смеются, играет музыка, а мимо проходят влюбленные пары. Здесь жили совсем по-другому, без церковных колоколов, заборов, каменных мостовых - здесь не знали нужды. Ему нравилось это место. Неизменная любовь к морю повлекла его на набережную. Первый раз в жизни он пригляделся к женщинам. Прикрываясь от солнца соломенными шляпками, они вели какие-то свои разговоры, то и дело поднося мундштуки к накрашенным губам и кокетливо выпуская дым. Под платьями прорисовывались соблазнительные изгибы, покрой подчеркивал части тела, на которые Жоан из стыдливости не решался глазеть откровенно. У себя в поселке он не видел ничего подобного, там девушки были все в прыщах и носили бантики. Когда они приходили за хлебом, он вежливо здоровался, но, в общем, держался от них на расстоянии. Он знал, хотя никто не говорил ему этого в лицо, что нескромности от него не потерпят, потому что в глазах жителей Кань-сюр-Мер он так и остался испанским племянником двух местных "сумасбродок".
Жоан хотел спуститься на берег, чтобы посмотреть на женщин поближе, но двое охранников внушительного вида преградили ему путь. Дескать, не для бедняков такое зрелище. Эти пляжи принадлежали не городу, а именитым постояльцам отелей.
Перед отъездом Жоан решил еще заглянуть в порт. У причала стояли несколько парусников и громадный океанский лайнер, по палубам которого расхаживали матросы в униформе. Ему ужасно захотелось зайцем проникнуть на корабль и вернуться на нем в Барселону, к отцу.
Положение дел у него на родине заметно ухудшалось, и вестей оттуда не приходило практически никаких.
Войска Франко прорвали оборону республиканцев, сея смерть и разорение по всей Каталонии. Новые власти преобразовывали ее в соответствии с законами нового государства, сформированного в соответствии с принципами итальянского фашизма. За несколько месяцев были распущены синдикаты, ассоциации, кооперативы, народные литературно-научные общества, прекращен выпуск газет и журналов левого толка либо каталонской направленности. Победители меняли названия улиц, запретили каталанский язык, патриотические песни, сардану, сносили памятники, убирали статуи... Непрерывно проводились репрессии, пытки, расстрелы верных последователей республики.
Жоан ничего этого не знал. Сейчас отец, наверное, где-то прячется, думал он... но вот где? Жоан мог вынести все что угодно, кроме молчания отца. Это была одна из причин, почему он хотел уехать из Кань-сюр-Мер.
Вернулся он поздно вечером. Пьер Делуар, Жозефина и их сын уже беспокоились, куда он запропастился. Когда Жоан в мельчайших подробностях рассказал о своей поездке в Канны, старый пекарь все понял и даже обрадовался, что у мальчишки будет хоть какой-то просвет в жизни.
За месяц, в течение которого он каждый день возил хлеб в отель "Карлтон", Жоан Дольгут подружился с месье Филиппом.
- Эспаньолито, - он всегда называл его так, - а знаешь, ведь меня на самом деле зовут Фелипе. Да-да, я такой же испанец, как и ты, парень. Просто вся моя жизнь прошла здесь...
- Месье Филипп... А у вас есть родные в Испании?
- Эх, сынок! О том, что осталось позади, лучше не вспоминать. Я-то сбежал по собственному почину, тогда никто из страны не уезжал. Я бредил Францией. И только здесь понял, что мечты никогда не становятся явью. Какими мы родились, такими и живем, ты можешь сменить страну, но не сословие. Я полюбил бедную француженку, женился на ней и с тех пор живу как бедный француз. Она стирает простыни, запачканные богачами, я кручусь в кишках отеля, кормлю людей, никогда не знавших голода... А по ночам, закрывая глаза, мы видим сны о лучшей жизни. И так изо дня вдень.
- Месье... место официанта, о котором вы упоминали на днях...
- Ах это... вот-вот освободится. Я, конечно, не хочу обижать моего друга Пьера, но ты вправе желать для себя большего, мальчик. Завтра оденься и причешись как следует да приходи. Представлю тебя метрдотелю. Если понравишься ему, возьмет не раздумывая. Так что скрести пальцы.
На прощание Филипп ласково похлопал Жоана по щеке, и юноша оседлал свой мотоцикл, одновременно и окрыленный надеждой, и погрустневший. Если он получит эту работу, ему придется расстаться со своим другом Пьером и его семьей... если только они не захотят предоставлять ему жилье, за которое он будет платить из собственного кармана. По крайней мере, от тетушек он съедет немедленно. Пока поживет еще в Кань-сюр-Мер, но как-нибудь потом, возможно, найдет способ перебраться в Канны насовсем. Всю дорогу он предавался мечтам о новой жизни, рисовал себе сказочные замки в вечернем воздухе. Вдруг в Каннах появится шанс снова прикоснуться к клавишам рояля? И уж точно он скопит денег, чтобы поехать в Прад. Из Канн рукой подать до границы, и, кто знает, может, в один прекрасный день он поднимется на корабль, сыграет, качаясь на волнах, и его музыка полетит над океаном... В Каннах он научится расшифровывать знаки, которые посылает людям судьба, услышит произведения всех композиторов на свете. В Каннах он узнает что-то еще, кроме выпечки хлеба и мытья полов... и, быть может, даже поймет, как получать от жизни удовольствие.
По прибытии в Кань-сюр-Мер Жоан Дольгут уже успел совершить путешествие во времени и чувствовал себя больше официантом, чем развозчиком хлеба. На окраине поселка он собрал букетик полевых цветов для мадам Жозефины. У него еще вся ночь была впереди на подготовку к завтрашнему дню.
А в доме теток его ждало письмо от отца. Обезумев от радости, он бросился читать, жадно впитывая каждое слово. Отец рассказывал о соседях, о девочках Барселонеты, о всяких пустяках, а также о том, как он устает на работе и как скучает по нему. Передавал приветы и благодарности своим родственницам. О войне почти не упоминал. Жоан перечитал письмо несколько раз, пока наконец не заметил, что оно было отослано два года назад и по каким-то неизвестным причинам только сейчас дошло по назначению.
Ликование его уподобилось воздуху, со свистом вылетающему из проколотого воздушного шарика, оставив на месте задорного юноши ссутулившегося мальчика-старика. Притихший и грустный, он пришел к Делуарам и сообщил им о письме и о завтрашнем собеседовании в Каннах. Вопреки его ожиданиям они очень обрадовались за него и даже помогли подобрать приличную одежду.
В Канны он отправился в элегантном костюме, который Пьер Делуар носил в молодости по праздникам. Опрятный, при галстуке, Жоан Дольгут выглядел на все двадцать лет. Мадам Жозефина надушила его одеколоном, заботливо все проверила, будто провожала собственного сына. Пьер-младший отдал ему свои воскресные туфли, которые оказались тесноваты, но в целом результат получился блестящий. Ни убавить, ни прибавить - приличный молодой человек, вполне достойный места официанта в роскошном отеле.
На месте его поджидали служащий, ответственный за наём персонала, и месье Филипп, который при виде Жоана ощутил гордость за своего протеже. В отличие от многих других, мальчишка умел держать себя. Вот так, одетый в белый костюм безупречного покроя, он напоминал голливудского актера тридцатых годов - из тех, что как раз сейчас пользовались бешеной популярностью.
Шеф ресторана пришел в восторг, узнав, что Жоан знает испанский, помимо французского и родного каталанского. Это очень приветствовалось теперь, когда в Канны стали приезжать гости со всего света. Необходимый минимум английского языка он выучит по ходу дела, в общении. Рекомендации, данные Филиппом и пекарем, превозносили Жоана до небес: дескать, мальчик обходительный, воспитанный, сдержанный и ответственный.
С ним заключили контракт, по которому он должен был приступить к своим обязанностям через две недели. График у него будет напряженный, с семи утра до полуночи. Если он действительно хочет здесь работать, то придется из кожи вон лезть, чтобы сохранить за собой место. Жоан Дольгут вышел из отеля, сияя от радости. Грусть вчерашнего вечера затмило предвкушение новой работы. Платить ему будут немного, зато он сможет постоянно учиться всему, что нужно. О такой удаче он и не мечтал.
Следующую неделю он провел в поиске жилья в Каннах, как можно ближе к отелю, поскольку в сутки у него будет всего семь свободных часов, которых только на сон и хватит. Подходящая комната нашлась в близлежащем поселке Жуан-ле-Пен.
К его отъезду мадам Жозефина, как настоящая любящая мать, сшила ему на своей старенькой швейной машинке несколько смен белья и мешок для его скудных пожитков. И в придачу подарила тот самый костюм, в котором он ходил на собеседование. "Для особых случаев", - пояснила она, подмигивая с озорной улыбкой.
Прощаясь с Делуарами, Жоан Дольгут плакал. Эта семья приняла его, чужака, как родного, с деревенским простодушием подарила те немногие мгновения счастья, что ему довелось испытать за последние годы, научила тому, что доброту и любовь можно встретить в совершенно посторонних людях. Уходя, Жоан оставлял брата, Пьера, единственного друга, который у него был.
Скупые тетки, узнав размер его жалованья, до последнего пытались убедить его остаться с ними, завтракать яйцами с сыром и беконом и спать в самой просторной и светлой комнате. Он обещал приезжать на праздники и иногда на выходные, умоляя старух, если придет хоть какая-то весточка от отца, сохранить ее до его визита.
По утрам в отеле на глазах Жоана разворачивалось настоящее представление. Благоговейно вдыхая доносящиеся из кухни восхитительные запахи, от которых слюнки текли, Жоан нежно прикасался к тонким скатертям, легонько сталкивал хрустальные бокалы, извлекая из них эфемерные симфонии, смотрелся в серебряные ложки, как ребенок. Ему нравилось наблюдать и изучать. От миллионеров пахло одеколоном и парижскими духами. На лицах этих людей отражались такие чувства, каких он никогда доселе не видел. Напыщенные денежные мешки держали в своих руках будущее множества людей. Заядлые игроки, готовясь вечером спустить целое состояние в казино, вели беседы с американскими магнатами. Актрисы, чей звездный час давно миновал, не спускали глаз с нью-йоркских певцов, ловя каждый их вздох, каждый каприз. Итальянские жиголо с кошачьими повадками обхаживали скучающих пожилых матрон, облизываясь на их кошельки. Этот мир казался Жоану ожившей кинолентой, и он наслаждался от души. За одно утро он овладел искусством официанта. Ему объяснили, что нельзя смотреть клиенту прямо в глаза, что точно рассчитанный наклон головы и умение вовремя отодвинуть стул - это основы основ. Он научился затейливо сворачивать салфетки, ловко разливать вино, быть невидимым, когда следует, возникать как из-под земли, когда требуются его услуги и неизменно проявлять усердие и благоразумие.
В одно прекрасное летнее утро, через три месяца безупречной службы, метрдотель доверил Жоану ответственное и почетное дело. Вечером на террасе над морем должен был состояться праздничный банкет по случаю дня рождения дочери одного из наиболее богатых и уважаемых постояльцев отеля. Приготовления проходили в лихорадочной суете. Приехал грузовик из цветочного магазина, доставив такое количество цветов, будто ими собирались усыпать все побережье.