7
СЛЕЙТЕР ЖДАЛ МЕНЯ В ДВЕРЯХ. Лицо зеленое. Из сумрачной комнаты за его спиной неприятно веяло плохо проветренной уборной.
– Ты уж прости, – сказал он, забирая последний мой "энтеровиоформ". – Я – эгоистичная тварь, признаю.
Стоя на пороге, он проглотил таблетку и даже не стал запивать.
– Хоть бы не амебная дизентерия, – продолжал он. – Один раз у меня была амебная. За неделю два стоуна в весе потерял. Тогда уж точно понадобится врач, а они тут с тебя шкуру живьем сдерут, как узнают, что ты англичанин. Китайцы – и те лучше.
Он отступил в комнату, и я, не веря собственным глазам, заметила на столе остатки двух завтраков. Слейтер перехватил мой взгляд.
– Да, да, – забормотал он, поспешно прикрывая поднос салфеткой. – Знаю, знаю.
– У вас был гость? – Подумать только!
– Деточка, я – мерзавец. Конечно, мерзавец. Но я думал, массаж пойдет мне на пользу.
Завтрак с массажисткой?
– У меня тоже гость, – сообщила я.
Это слегка его заинтересовало. Слейтер подтянул выше пояс халата, излишне, на мой вкус, обнажив при этом ноги.
– Ах ты черт, – сказал он.
– Не он. Кристофер Чабб.
– Чабб? Не может быть.
– Он ждет внизу.
Слейтер тяжело опустился на кровать.
– А теперь послушай меня, крошка Микс! – сказал он. – Гони его в шею.
– И не подумаю.
– Это скверный человек.
– Зато интересный.
– Куда уж интереснее… – проворчал Слейтер и, пыхтя, протянул руку к телефону. – Позвони, на хрен, портье! Тот здоровенный сикх его выгонит.
Я взяла у него из рук трубку и вернула ее на место.
– Чабб – мой гость.
– Твой гость – псих ненормальный. Что он тебе хочет впарить?
– Ничего. Начал рассказывать мне про Мистификацию Маккоркла, когда вы позвонили.
– Господи, Сара, ты – издатель уважаемого во всем мире поэтического журнала. Не ввязывайся в это дело! Стихи показывал?
– Нет.
– Точно нет?
– Разумеется.
– Словом, держись от Чабба подальше. Не надо было вообще тебе показывать эту пиявку. Денег просил?
– Только сэндвич с огурцом.
– На том и остановимся. У него с головой не в порядке. Почему он здесь, как ты думаешь? С какой стати образованный человек станет просиживать в паршивой лавке? А эти болячки на ногах?
– По-моему, это тропические язвы, – заметила я.
– Он попал сюда, Микс, потому что спятил.
Обычно Слейтер остерегался ругать собратьев-поэтов – тем более вслух. Если не считать свары с Диланом Томасом, как правило, он проявлял крайнюю щепетильность. Хотя бы поэтому я не могла не прислушаться к его словам, но доверяла я исключительно своему вкусу или – пусть это банально – сердцу. По биению пульса всегда можно судить, с кем и с чем имеешь дело.
– Что-то он слишком убедителен для психа, – возразила я. – И почему вы не сказали мне, что близко с ним знакомы?
– Вовсе я с ним не знаком! Провели вместе один вечер в Сиднее ближе к концу войны. Он ко мне приставал!
– То есть как – сексуально?
– Еще чего, на хрен! Отвратительный тип. Непременно ему надо втащить человека в свои галлюцинации. Во что угодно заставит поверить.
– Теперь мне стало еще интереснее.
– Хорошо, это на моей ответственности, и я не позволю тебе общаться с этим человеком.
Слейтер хотел что-то добавить, но тут его скрутил кишечный спазм. Согнувшись пополам, он устремился в туалет. Пока он делал свое дело, я настежь распахнула дверь номера, подперев ее телефонным справочником, и открыла окно, хотя дождь никак не унимался. Ковер быстро намок, но, по крайней мере, воздух в комнате стал свежее.
Слейтер вернулся, тяжело рухнул на кровать и накрылся простыней.
– Прогони его, и точка, – повторил он. – Поверь мне на слово, Сара.
Это был ультиматум, и в фойе гостиницы я вернулась с твердым намерением избавиться от Чабба.
– Говорили со Слейтером? – тут же спросил он.
– Говорила.
– Он сказал вам, что я сумасшедший?
– Конечно же, нет! – ответила я, заметив, что страница в целлофане вновь выложена на стол.
– Уах! В ту ночь, когда мы познакомились, он здорово перепугался.
– С чего бы ему пугаться, мистер Чабб?
Чабб посмотрел на меня пристально, с подозрением, прикидывая, знаю ли я уже эту историю.
– Я вам объясню, – пообещал он, – но сперва расскажу, чем кончилось дело с тем евреем. Вижу, Слейтер настроил вас против меня.
– Да нет же. Ничего подобного.
Он покосился на меня со звериной подозрительностью, но, разумеется, продолжил рассказ – ведь ради этого он и пришел, – лишь изредка прерываясь, чтобы отщипнуть кусочек сэндвича. И эта его манера тоже напоминала повадки бродячих собак и кошек, никогда не забывающих об осторожности: лакомство может оказаться приманкой в капкане.
8
– МОЖЕТ, Я И ЗАВИДОВАЛ, – продолжал Чабб. – Но я посылал в "Личины" свои стихи, и Вайсс, потянув с полгода, отверг их. А стоило ему получить первые две фальшивки "Боба Маккоркла", и уже через неделю ответ пришел в абонентский ящик почтового отделения Таунсвиля, который я арендовал специально для такого случая. Вайсс из кожи вон лез, точь-в-точь рак перед линькой. От волнения у него аж руки дрожали, почерк не разобрать. "Полагаю, стихи вашего брата имеют огромное значение для нашей литературы. Я был бы счастлив, если бы вы выслали мне все сохранившиеся плоды его музы". "Плоды музы", господи помилуй. Это он Беатрис пишет: "плоды музы"! Вот жидяра.
– Что ж, вы расставили ловушку специально для Вайсса. Разве он виноват, что так легко попался? – сказала я.
– Да, виноват-ла. Поначалу я только его и винил во всем.
– Вы пытались его уничтожить.
– Нет! – с неожиданной яростью выкрикнул Чабб, и голос его разорвал тишину фойе, словно клич разносчика, так что из-за стойки регистратуры выступил китайский джентльмен с непроницаемым лицом, в свободного покроя костюме и встал, наблюдая за нами, сцепив руки где-то возле паха. – Нет! – Водянистые глазки вдруг сделались льдисто-голубыми. – Прошу вас, не надо.
– Мистер Чабб…
– Нет! – повторил он. – Вы совершенно не правы. Я не хотел причинить ему зло. И не помышлял.
– Но он же умер! – сердито настаивала я.
Чабб так посмотрел на меня, что я почти испугалась – в радужке его глаз проступили белые прожилки, словно трещинки во льду.
– Я любил Вайсса, – попытался он объяснить. – Я хотел ему только добра. Ему всего-то был двадцать один год. Он так отчаянно гонялся за модой. Но – неужели вы не понимаете, мем? Мальчишка писал чушь, издавал чушь. Разве так можно? Выходит, истина была мне дороже дружбы.
Он поглядел на меня, словно ожидая поддержки. Я промолчала.
– Думайте, что хотите. Я отстаивал истину. Эти люди гонялись за последней модой. Не видели сути – лишь бы скорей, скорей. Истина погибала, если еще не умерла. Смысл из поэзии ушел, мастерство разлагалось.
– "Эти люди" – то есть, евреи? – уточнила я.
Чабб запнулся, и по его замершему взгляду я не смогла угадать, попало мое замечание точно в цель или я дала маху и напрасно обидела его.
– Вы читали стихи Маккоркла? – спросил он наконец. – Нет? – Подавшись вперед, Чабб положил мне на руку ладонь. Она была неприятно влажной. Я замерла, пока он ее не убрал.
– "Болота, – насмешливо загнусавил он, – канавы и лужи, застойные воды, рассадник…" Вот они, гениальные строки юного Боба Маккоркла. Как вам?
Естественно, я промолчала.
– "Застойные воды, рассадник". Знаете, откуда он это взял?
Я покачала головой.
– Из армейской инструкции по борьбе с москитами. Как видите, ничего это не значит-ла. А второе стихотворение, которое я послал Вайссу, "Разговор с Джоном Китсом", начинается так: "Я злился на тебя, мой брат…" Явный плагиат. Любой образованный человек сразу догадается, откуда украдено.
Меня раздражал этот менторский тон.
– Паунд, – сказала я. – "С тобою заключаю мир, Уолт Уитмен, тебя достаточно я ненавидел".
– Вот именно, – подхватил он, – а послушайте, что пишет Маккоркл Китсу: "Я злился на тебя, мой брат, Припоминая, что Ленин говорил, Когда уж смертный мрак ложился на чело: "Эмоции работать не умеют"". Разумеется, подобной чуши Ленин не говорил.
Брови заломаны, обтрепанный воротник далеко отстает от горла – сумасшедший, да и только. "Пусти, седобородый шут!"
– Никак не могу согласиться, – заявила я. – Цитата из Ленина вполне остроумна. И первая строка вовсе не совпадает с Паундом.
Конечно, тем самым я – отнюдь того не желая – сделала комплимент Чаббу. Так легко забывалось, что на самом деле автор стихов – он. Мой промах отнюдь не ускользнул от Чабба – на миг по лицу старика скользнула усмешка, и он сделался похож на хитрых бродяг, являвшихся к черному ходу усадьбы Хай-Уиком с просьбой выслушать историю "великой трагедии, постигшей меня, мисс".
Но к чему разыгрывать цинизм? Я жаждала выслушать историю великой трагедии, и Чабб это отлично понимал.
– Если б те первые стихи Маккоркла я подсунул вам, вы бы сразу почуяли неладное, точно вам говорю, – польстил он.
– Мистер Чабб, вы не имеете ни малейшего представления о моих критериях отбора.
– Аийя! Я видел ваш журнал.
– У вас не было времени просмотреть его – вы сами так сказали.
И вновь, не зная что ответить, он молча уставился на меня.
– В общем, – выговорил он наконец, – Вайсс отписал крошке Беатрис, и та, – Чабб вновь пустил в ход жуткий провинциальный выговор, – "была как нельзя более счастлива предоставить всю информацию о брате, какая вам может понадобиться". Лучше бы она не вступала в переписку, но обратного пути не было. Боб Маккоркл во что бы то ни стало желал появиться на свет. "Я не сумела остановить Боба, когда в четырнадцать лет он решил бросить школу, – писала Беатрис, – и после этого он непременно хотел работать. Мне всегда казалось очень глупым, что он так и не получил аттестат"… Вот так она писала редактору-ла. Очень вежливо. С глубочайшим уважением. Разрешите понести за вами шляпу, как говорят в наших краях… "Я так рада, что стихи показались вам пригодными для публикации. Я и подумать не смела, что они интересны заморским читателям".
По словам Чабба, сочинять эти письма было даже увлекательней, чем сами стихи. От писем так и разило пригородом. Кошачьей мочой в загородках из бирючины, протечками газа, всей застоявшейся вонью мещанского быта.
– Беатрис, кажется, немного похожа на вашу мать? – спросила я.
Кроме чая, мой собеседник ничего не пил, но сейчас он вспыхнул гневом мгновенно и безудержно, словно пьяный.
– Слишком умная-ла! – прошипел он.
Я вспомнила предостережения Слейтера, поспешно подписала счет и взяла в руки сумочку.
– Релекс, – настойчиво попросил Чабб. – Пожалуйста. Я плохо себя вел, я понимаю. Честное слово, больше не буду.
– Спасибо, мистер Чабб, мне было очень интересно.
– Так вы – та самая Сара Вуд-Дугласс? Вы писали для "Таймс" об убийствах Кристи ? Это же вы? И какой у меня был шанс, что однажды вы пройдете джалан-джалан мимо меня? Да еще с Джоном Слейтером? И чтобы я в этот момент читал Рильке? Один шанс на миллион, но поверьте мне, мем, я сидел тут и ждал вас последние одиннадцать лет.
Не в последний раз этому человеку удалось приковать меня к месту. Я так и замерла, держа в руках сумочку, я не могла уйти ни от его умоляющего взгляда, ни от соблазнительного свертка, все еще лежавшего на столе.
– Я ведь не только о поэзии вам расскажу, – сказал он. – Тут дело похуже-ла. Сядьте.
9
ЭТО МНЕ ОН ВЕЛЕЛ "СЯДЬТЕ", но вместе со мной команду исполнил и Джон Слейтер, только что возникший из ниоткуда: плюхнулся возле меня, покровительственно обнял за плечи своей длиннющей рукой, вытянул под столом длинные голые ноги. Чабб поспешно убрал свою приманку в целлофане.
Вертикальные морщины над переносицей, словно капля уксуса, не давали Слейтеру выглядеть сладеньким красавчиком. Благодаря этим складкам отчетливее проступали ясные, очень живые глаза, и казалось – лоб наморщен праведным негодованием. Иной раз эти извилины и борозды придавали его лицу свирепость, да и сама по себе крупная фигура Слейтера могла устрашить Чабба. Очевидно, Джон явился именно с целью прогнать его.
Но для начала ему, разумеется, потребовалось выпить и закусить.
Официантке он сказал:
– Сату лаги пива, еще "Тайгер" и как насчет маленьких сушеных рыбок, икан кетчил, забыл, как они называются.
– Хотите жареной рыбы, туан?
– Нет-нет. Маленькую рыбку. Закуску.
Я злобно хмурилась.
– Кристофер, объясни, пожалуйста, официантке, что мне нужно.
– Икан билис.
Девушка словно не слышала Чабба, однако минуту спустя она принесла тарелку с сушеной рыбкой – мелкими, неприятными на вид существами размером с листья жасмина. Чабб поблагодарил, и тут я поняла, что девушка старается не замечать его. Мне еще предстояло узнать, почему туземцы так относятся к Чаббу.
Слейтер наклонился на тарелкой, попробовал рыбу и оттолкнул тарелку.
– Не хотелось бы показаться недружелюбным, – заговорил он, обращаясь к Чаббу, – но если ты за капустой явился, Кристофер, ты попал не по адресу.
Я ушам своим не верила: с британскими поэтами Слейтер так бы не посмел. Но Чабба это не смутило – он молча опустил прозрачные веки и усмехнулся.
– На нее, – Слейтер хмуро на меня покосился, – тебе не стоит и силы тратить. Из хорошего рода, это верно, однако семья бегала в заклад не одно столетие, а если что и осталось, давным-давно ушло на славные вечеринки. Что касается меня, я довольствуюсь ролью поэта на борту "Королевы Елизаветы II".
Это враки.
– Так что, кроме этой кружки пива, ничего из нас не выжмешь.
– Ага, – промолвил Чабб.
Странный ответ, в пустоту – и Слейтер, в чьем романе встречались порой такие же сбивающие с толку реплики, не нашелся с ответом.
– Ага, – повторил Чабб, – решили доказать, что Оден насчет вас прав?
Красивая физиономия Слейтера передернулась, как от пощечины.
– Не будь такой сволочью, старина, – выдавил он.
Но Чабб подался вперед, с трудом разлепив губы, склеенные тонкой слюной – такой ниточкой моллюск крепится к раковине.
– Как бишь Оден-ла сказал? Напомните? "Полная неспособность автора к бескорыстию", да?
В затянувшемся молчании я успела подумать: давненько никто не осмеливался задеть Джона Слейтера. В Британии он приобрел статус "всеобщего любимца", и ни один поэт, даже если про себя считал его творчество сентиментальным или вообще порнографией, вслух не сказал бы про него дурного слова. Я ждала бурной сцены, я видела, как Джон яростным движением отбрасывает с высокого, красивого лба массу седых волос, но заговорил он почти шепотом.
– Извини, – сказал он.
Чабб промолчал, только сморгнул.
– Уистан – замечательный человек, – продолжал Слейтер, – но и жестокостью превосходит многих и сам не всегда соблюдает те принципы, какие применяет к другим. Но дело здесь не в этом, – заключил Слейтер, печально следя за официанткой, наливающей пиво. Он зачерпнул пригоршню сухих рыбешек и тут же высыпал их обратно в миску. – Я вел себя как мудак. Ты дал сдачи. Справедливо.
Чабб пожал плечами.
– Я – мошенник. Кто со мной считается?
– Да ладно тебе. Кто теперь помнит дело Маккоркла? Все давно забыто. Вон Микс никогда о тебе не слыхала. Редактор "Современного обозрения" ничего не знала ни о тебе, ни о Бобе Маккоркле.
– Спасибо за ложь.
– Это правда, сам же знаешь.
– Так любезно с твоей стороны. – Совсем не по-австралийски Чабб склонил голову, и я не расслышала в его речи нотки сухого, убийственного сарказма. – Чтобы такой прославленный поэт…
Слейтер буквально раздулся от комплимента; я припомнила Гарольда Уилсона .
– Ты мне льстишь, – проворковал он.
– Разве я сказал – хороший поэт?
– Touche , – кивнул Слейтер.
Наблюдать за их перепалкой было занятно, однако вовсе не хотелось увидеть, как Слейтер сцепится с Чаббом, а от этого момента нас отделяло не более двух кружек пива. Пока что он старался доказать, как несправедливо отозвался о нем Оден. Принялся навязывать Чаббу деньги, что меня огорчило, но отнюдь не удивило.
– Взаймы, разумеется, – твердил он. – Я дам тебе пятьдесят фунтов. Прямо сейчас.
Он вытащил пачку мятых малазийских долларов.
Чабб на миг вроде бы впился в них глазами, но тут же отодвинулся, даже пересел подальше на канапе и покачал головой.
– Я же не говорю, что ты за деньгами явился. Просто одолжу тебе пятьдесят хрустов. Уважь, старина! А то обижусь.
Разговор утки с цыпленком.
– Ну, что?
– Не хочу твоих денег-ла!
– А чего тебе надо?
Чабб ответил не сразу.
– Может, эта леди запишет мою историю.
– Милый мой, ты бы еще попросил Фанджио мопед припарковать. Знаешь, кто она такая? Это тебе не какой-нибудь наемный писака – редактор большого журнала. Да и кому интересна твоя история. "В "событий череду" не вовлечен, Он канул в Лету памяти людской в l'an trentuniesme" . Пока ты тут отсиживался, война закончилась. Вылезай из укрытия. Сдавайся. Возвращайся домой.
– Хватит уже лебех, – спокойно ответил Чабб. – Теперь мой дом здесь.
– Двадцать шесть, на хрен, лет! – гнул свое Слейтер. – Все давно сдохли. Ох ты ж! – осекся он. – Черт, извини. Правда, извини!
– Ana? – кротко переспросил Чабб.
– Нет-нет, правда, извини. Я совсем забыл про того несчастного мальчишку-редактора.
Обычно я ношу с собой блокнот, все пометки в котором сводятся к записям долгов и планов, как бы эти долги возвратить. Но стоило мне вытащить записную книжку, и Кристофер Чабб с жадностью впился в нее глазами, как я и рассчитывала.
Слейтер тоже заметил блокнот.
– Господи, Микс, – проворчал он. – Это же, на хрен, извращение.