Примерно через полчаса в дверь позвонили. Распахнув её, я увидела на пороге долгожданного доктора. Он оказался человеком крупного телосложения с большими волосатыми руками. Яркая лысина на голове, аккуратно обрамленная чёрными волосами, напоминала вычищенное до блеска блюдце. Грубые черты лица, маленькие серые глазки, небольшой нос и очень толстые щёки. Короткие рукава рубашки в мелкую чёрную клеточку обнажали длинные руки, обильно покрытые волосами. "Он похож на взлохмаченного барсука", - невольно подумала я. Хотя, судя по картинкам, настоящие барсуки не в пример миловиднее.
С большого коричневого зонта ветеринара стекали крупные дождевые капли.
- Где пациент? - исподлобья взглянув на меня, громко спросил доктор. Я лишь слабо махнула рукой в сторону подстилки, на которой, завалившись на правый бок, лежал Андерсен. Мне было очень плохо. Мне казалось, что мой кот умрёт именно сейчас.
Пока врач осматривал Андерсена, я стояла рядом, тупо смотря то на доктора, то на непривычно неподвижного кота. Кот слабо реагировал на самые, казалось бы, грубые движения ветеринара, а тот немилосердно мял его, беспардонно ощупывал и несколько раз пытался перевернуть больного на другой бок.
- Так, - закончив осмотр, сказал доктор. - Ну, всё понятно.
Быстро окинув комнату взглядом, он грузно плюхнулся на стул, стоящий у журнального столика.
- Как у вас с деньгами? - без предисловий напористо поинтересовался ветеринар.
Ну что ж, к такому вопросу я была готова. Он меня нисколько не удивил. К сожалению, таким вопросом сейчас встречают пациентов не только в ветеринарных, но и человеческих поликлиниках. Иногда этим вопросом весь приём и ограничивается. Нет денег? - дело твоё, умирай или выживи, но медицину это уже не касается. Это забота пациента.
- С деньгами средне, - призналась я. - Но оплатить ваши труды, надеюсь, хватит.
- Вы так думаете? - скептически оглядев меня с головы до ног, спросил ветеринар.
- Ну, допустим, хватит, - уже почти миролюбиво предположил он. - Вопрос в том, стоит ли?
- Что? - не поняла я. - Стоит ли - что?
- Да возиться со всем этим.
- С Андерсеном? - переспросила я.
- Да, с котом, как бы его там ни звали, - подтвердил врач.
- Стоит, - заверила я.
- Ну ладно, дело ваше, - согласился ветеринар. - Только случай-то трудный.
- Насколько трудный? - спросила я. Помимо своей воли я говорила очень жёстким, каким-то застывшим голосом. Так я обычно разговариваю только с людьми, которым не доверяю или к которым испытываю неприязнь. А сейчас я говорила таким тоном, потому что очень переживала за Андерсена и потому что почти ненавидела этого толстощёкого лекаря, - так, словно это именно он был виноват в тяжкой болезни Андерсена, словно этот наглый, равнодушный тип вторгся в нашу почти безмятежную жизнь без спроса, самовольно. И словно он, этот крупный, толстощёкий, чужой человек здесь не нужен, словно он здесь совершенно лишний.
Но обычно полный жизни и энергии Андерсен лежал сейчас в углу как тёмно-серая смятая подушка. Другого выхода у нас с ним не было.
- Я вас слушаю, - жёстко сказала я ветеринару.
- У вашего кота, выражаясь так называемым "народным" языком, - чумка. Слыхали про такую болезнь? А? - и он вопросительно посмотрел на меня.
У меня закружилась голова. Про такую болезнь я слышала и знаю, что выжить после неё животным удаётся очень редко.
- Да, - ответила я тихо. - Понятно.
Доктор заёрзал на кресле, словно ему было очень неудобно сидеть.
- Но вам со мной очень повезло! - заявил он высокомерно.
- Не может быть!.. - недоверчиво протянула я. Это у меня непроизвольно вырвалось, - я не хотела над ним насмехаться.
Не обратив внимания на мою нечаянную колкость, лишь вполглаза взглянув на меня, доктор снова спросил:
- Так вы уверены, что не хотите его усыпить?
- Уверена, - ответила я спокойно, без раздражения и отчаяния, совершенно чужим голосом. Было ясно, что нет никакого смысла объяснять этому постороннему человеку, как много для меня значила хрупкая жизнь Андерсена, - одного из миллионов живущих на Земле котов.
- Так. Сейчас двенадцать часов. Я выписываю рецепт и подъезжаю сюда снова к четырём. До этого времени вы самостоятельно закапаете ему в рот капли, которые я сейчас выпишу. Сколько давать, как именно - всё написано в рецепте. Вам ясно? - не взглянув на меня, спросил доктор, царапая ручкой по бланку.
- Ясно, - ответила я.
- Тогда с вас пятьсот рублей… Для начала! - добавил он.
Я отдала деньги. Доктор уже стоял в дверях.
- Скажите, а шансы выжить у него есть? - просительно смотря в маленькие равнодушные глаза доктора, спросила я умоляющим тоном.
Он на секунду замешкался с ответом.
- Надежда умирает последней.
Размашисто, с шумом закрывая за собой дверь, он чуть не сбил головой дверной колокольчик. После его ухода тот ещё долго и как-то очень жалобно звенел.
Я выполнила все инструкции доктора Петрова. Его фамилия и имя были выбиты на печати, скрепляющей многочисленные рецепты. "Петров Артём Иванович" - так значилось там. Я же мысленно называла его Барсуком или Коновалом. Он мне определённо не нравился: немногословен, грубоват, циничен. Он казался мне человеком бездушным. Но на практике мне почти не приходилось к нему обращаться - по имени-отчеству, по фамилии или как-нибудь ещё. Он приходил, делал уколы Андерсену, а потом произносил неизменную фразу: "С вас пятьсот рублей". Такую сумму он брал только за визит, - после чего исчезал до следующего раза.
Я давно перенесла Андерсена в прохладную кладовку: там ему было удобнее. Кот по-прежнему тяжело дышал. Он очень ослаб, едва реагировал на мой голос, на мои руки, - но меня узнавал. Только не мог поднять головы для приветствия: сил не было. Я редко гладила его, потому что понимала - сейчас это будет ему неприятно. Но я часто разговаривала с Андерсеном, чтобы он не чувствовал себя одиноким и брошенным. Слушал он меня или просто спал - не знаю. Теперь многое стало и непонятным и трудным.
А я продолжала работать так же, как и всегда. Кто-то приходил, уходил, кто-то что-то спрашивал, покупал или сдавал. Я делала всё почти бессознательно: машинально отвечала посетителям, записывала покупки или продажи в толстый серый журнал, а потом отмечала то же самое в компьютере. Журнал можно было и не вести, но мне так удобнее. Меня уже не интересовало, кто и зачем к нам приходил. Я смотрела на посетителей одинаково вежливо и равнодушно, а ровно в пять часов закрывала дверь на замок. От Андерсена я не уходила, спала тут же, в кладовке, на раскладушке и уезжала домой каждый день ненадолго, - только чтобы принять душ или взять что-нибудь необходимое. Важны для меня были сейчас только визиты доктора Петрова. Да и к ним я относилась почти равнодушно, потому что мне казалось, что время идёт, а Андерсен всё так же слаб: он не может ходить, не может самостоятельно есть - и ничего не меняется к лучшему.
Диалог на конюшне
А дождь всё шёл и шёл, - он, видимо, решил всех окончательно уморить. Впрочем, мне он уже не мешал, - даже наоборот, выходя на улицу, я не спешила раскрыть зонт. Прохладные капли освежали меня, становилось легче дышать.
Так прошла неделя. Совершенно неожиданно в "Затерянные Миры" заявилась наш директор. Она с грохотом открыла дверь и остановилась на пороге как вкопанная. Некоторое время Ольга Васильевна молча стояла, выпучив глаза. С её фиолетового зонта стекали крупные дождевые капли.
Я в это время сидела за высоким письменным столом и что-то записывала в журнал.
- Люба! - возмущенно проговорила наконец Ольга Васильевна. - Что это за конюшня?
- Какая конюшня? - не поняла я. Но, проследив за взглядом директора, я поняла, что под конюшней она подразумевает грязный пол лавки.
"Действительно, конюшня какая-то", - я и не заметила… Пол зала был сплошь покрыт грязными чёрными разводами, некоторые из которых уже успели приобрести изрядную плотность. Я удивилась. И как это я забыла, что нужно постоянно вытирать этот мерзкий пол, особенно в такую дождливую погоду. Но вслух ничего не сказала, а только выжидательно смотрела на директора и готовилась к продолжению монолога.
Ольга Васильевна наконец решилась переступить порог "конюшни". Почти на цыпочках, ступая неловко, словно по минному полю, она пробралась к журнальному столику. С гримасой недоумения, смешанного с легким отвращением, Ольга Васильевна нервно поправила свою свесившуюся на бок высокую прическу и, усевшись поудобнее, вопросительно воззрилась на меня.
И я, в свою очередь, уставившись на директора, бессмысленно разглядывала её.
Ольга Васильевна старше меня примерно на десять лет. Ну, может, чуть-чуть побольше. У неё длинные, густые, соломенного цвета волосы и светло-карие глаза. Она женщина статная, и, судя по приятному цвету лица и неуёмной энергии, обладает хорошим здоровьем. Речь у неё правильная, хорошо поставленная, голос высокий, не резкий. Если какая-нибудь тема её зацепит, то всё! - начнёт говорить, и остановить её уже невозможно. То есть она и не заметит, что её пытаются остановить, - если конечно, делать это вежливо. Как ни крути, - она наш начальник. Приходится слушать, согласно кивать и тихонько вздыхать. Так мы при редких вынужденных встречах обычно и делаем.
Вполне возможно, Ольга Васильевна сама по себе не такой уж и плохой человек, но - как я уже говорила - она мой директор. Причём "дистанционный", то есть вижу я её, к счастью, очень редко. Управляет она нами в основном через электронную почту и по телефону, а отчёты мы сдаём не ей, а бухгалтеру.
"Сидит, смотрит и ждёт чего-то!.." - неприязненно подумала я, продолжая разглядывать Ольгу Васильевну.
- Так в чём же дело, Люба? - так и не дождавшись моих объяснений, нарушила молчание она.
- В чём? - довольно наглым тоном переспросила я.
- Почему вы устроили здесь такую конюшню?
Я упорно молчала. Я не знала, что ответить. В самом деле, как это мне удалось не заметить подобную грязь? Такое казалось неправдоподобным и мне самой.
- Кроме того, Люба, - продолжала она официальным тоном с металлическими нотками в голосе, - на вас поступили жалобы.
- Жалобы? - удивилась я. - Почему?
- Нет, это вы мне скажите почему, - начала выходить из терпения директор. - Почему вы, Люба, продали одному студенту подержанный англо-русский словарь стоимостью в пятьдесят рублей, за девятьсот рублей? А в чеке обозначили эту покупку как "альбом с марками"?
- Не может быть! - удивилась я.
- Может. Потому что я лично читала эту жалобу, а кроме того, видела чек, словарь и даже студента.
- А сам студент-то почему сразу мне об этом не сказал?
- Его-то, Люба, ещё понять можно, - воинственно вскричала директор. - Он-то, может, и заучился, у него голова знаниями перегружена, а вот вы?!
"А я…" Я задумалась. А потом вдруг страшно разозлилась и на себя, и на директора, и на рассеянного студента.
- А у меня тоже голова перегружена, - дерзким тоном произнесла я.
- У вас?! - задохнулась от возмущения Ольга Васильевна. - Это чём же?
Я угрюмо молчала, с вызовом разглядывая вспыхнувшую словно спичка начальницу.
- Это чём же? - с нажимом повторила директор. Я упорно молчала и продолжала пристально и тупо смотреть на свою начальницу.
Немного помолчав, она разразилась новой речью.
- Ах да! Я же совсем забыла, что вам наплевать на всю эту - очень непыльную, кстати! - работу. И вовсе не в счёт ни двойной оклад, ни премия, которую я вам исправно плачу в летний период.
Она снова подождала моих возражений, но я упорно и зловеще молчала. Это её очень злило.
- Значит, вам и в самом деле наплевать и на моё хорошее отношение, и на посетителей, и на доброе имя компании, и на…
"Ну всё, понеслось!.. - думала я. - Теперь её ничем не остановишь. Разве что табуреткой по голове ударить…" Но табуретки под рукой не было, да и не мой это стиль общения с людьми, - даже если они очень раздражают. Поэтому, желая остановить её и повинуясь охватившим меня тупому бесчувствию и апатии, в самый разгар её обиженной высокопарной речи я громко сказала:
- Да!
Ольга Васильевна даже поперхнулась.
- Да? - переспросила она.
- Да! - подтвердила я. Надо сказать, что до этого я никогда так со своим начальством не разговаривала. Как-то в голову не приходило.
Ольга Васильевна, привставшая было с места, повинуясь пафосу собственной обличительной речи, от неожиданности снова плюхнулась на стул.
Она явно собиралась с силами. Я же по-прежнему, словно истукан, сидела за письменным столом, спокойно взирая на свою рассерженную начальницу. Я уж не знаю, что там выражал мой взгляд в тот момент, но думаю, что вообще ничего не выражал. В голове у меня сидело одно: через два с половиной часа придёт доктор Петров, что деньги на инъекции у меня почти закончились и что Андерсену за это время едва ли стало лучше, и я совсем ничего не могу для него сделать. И что в то время, как я непонятно о чём разговариваю с этой женщиной, он лежит в кладовке и еле дышит.
А у Ольги Васильевны тем временем открылось второе дыхание.
- Я знаю Люба, почему вы сейчас так нагло себя ведёте, - подозрительно спокойным тоном, в котором, однако, чувствовалось напряжение, сказала она. - Знаю! Вместо того, чтобы, время от времени… я повторяю, хотя бы изредка! - тут она резко подняла вверх указательный палец и угрожающе потрясла им в воздухе, - внимательно обслуживать посетителей и вытирать пол в этой… этой… - она явно теряла самообладание, - устроенной вами конюшне, вы… - она сделала невольную, но очень эффектную паузу. - Вы, наплевав на свои обязанности по отношению к коллективу и лично ко мне, видимо не покладая рук, всё пишите и пишите свои басни и сказки.
Она помолчала. Потом, почти совсем успокоясь, произнесла:
- Это, очевидно, очень поднимает вас в собственных глазах. А всё остальное на этом фоне, включая ваши непосредственные обязанности, вам, очевидно, представляется очень незначительным. Мелким, как… пыль.
Высказавшись до конца, Ольга Васильевна совершенно успокоилась. Она даже изобразила улыбку. Но, оказывается, улыбалась она в предвкушении следующей фразы.
- А вы знаете, Люба, одному моему знакомому, - интеллектуалу, между прочим! - ваш рассказ "Третья остановка" не понравился! Так что вам, Люба, давно бы следовало спуститься с небес на землю. Вот так! - победно подытожила Ольга Васильевна и, выпрямившись на стуле, слегка вскинув подбородок, гордо смотрела на меня. Она ждала, когда же я наконец взорвусь. И, наверное, взорваться в моём положении было бы вполне уместно, но я почему-то рассмеялась. Это было ужасно. Меня уносило всё дальше и дальше.
- Не понравился? Неужели!.. - успокоившись, усмехнулась я. - А мне вот, Ольга Васильевна, может быть, "Война и мир" Толстого не нравится.
Я немного помолчала. Ольга Васильевна, выпучив глаза и нервно почесывая за ухом, молча ждала, что я там ещё скажу.
- Мне, Ольга Васильевна, Достоевский намного ближе. Вот его произведениями я, действительно, зачитываюсь.
Ольга Васильевна торопливо поправила высокую прическу, - кажется, она готовилась произнести новую речь. Но я опередила её. Мой крошечный катер без руля и без ветрил, не разбирая пути, нёсся всё дальше.
- А вот Льву Толстому, Ольга Васильевна, как и всем многочисленным поклонникам его таланта, видите ли, ни холодно, ни жарко от того, что я не люблю "Войну и мир". Толстой, Ольга Васильевна, как-нибудь без моего признания обойдётся. В общем-то, уже обошёлся, как вы понимаете.
- Да вы что? Вы кем себя мните, Люба? Лев Толстой ей, видите ли, не слишком нравится! - от души возмутилась директор. - Это надо же такое сказать! И почему вы вообще позволяете себе разговаривать со мной таким тоном?
Она, наконец, начала обретать прежнюю уверенность.
- Может быть, вы… не в себе? - почти участливо предположила Ольга Васильевна.
"Да, я не в себе! Ну, наконец-то она попала в точку". При этих её словах моя разогнавшаяся повозка впервые предупреждающе скрипнула. Внутренне содрогнувшись, я понемногу начала приходить в себя. Я вдруг увидела перед собой не в шутку разгневанную женщину, бывшую к тому же моей начальницей. И я подумала, что, в сущности, Ольга Васильевна до сих пор не сделала мне ничего плохого. До этого жуткого диалога она относилась ко мне вполне терпимо. И ещё я смутно почувствовала, что благодаря своему разгулявшемуся остроумию, возможно, работаю здесь последний день и разговор мой с начальством тоже последний.
- Да не мню я себя никем, Ольга Васильевна, - наконец пошла я на попятную. - Толстого я точно так же, как и все, признаю великим писателем. Только его мысли и идеи мне не всегда созвучны. Ну, а что касается меня, так я сейчас вообще ничего не пишу, Ольга Васильевна, - не до того мне. И я удивлена, что ваш интеллектуальный друг вообще потрудился прочесть мою "Третью остановку". И разве может один и тот же рассказ всем нравиться, Ольга Васильевна? Ну, пожалуйста, подумайте сами. Ведь это было бы ненормально.
Я хотела сказать что-то ещё, но мысль о больном Андерсене, тихонько лежащем сейчас в кладовке, прервала поток ненужных слов. Я замолчала и отвернулась к окну.
Потом я осторожно взглянула на Ольгу Васильевну и подумала: "Зачем было её сердить? Только потому, что мне самой плохо?" А Ольга Васильевна, видимо, почувствовав моё раскаяние, сказала примирительно:
- А мне Люба, честно говоря, ваша "Третья остановка" нравится. Меня привлекает ваш живой язык и искренность. Только напрасно вы в самый накал страстей подробное описание кактуса ввернули, - отвлекает как-то от основного сюжета. Впрочем, мне и с кактусом понравилось. Правда, Люба!..
- Спасибо, - растроганно поблагодарила я. В любое другое время я бы постаралась расспросить о мнении Ольги Васильевны как можно больше, но не сейчас. Сейчас, услышав эти добрые слова, я, конечно же, обрадовалась, но это была радость, укрытая плотным облаком, светящая из-за толстого матового стекла. По-настоящему мне хотелось только одного, - чтобы Андерсен выжил. Но я чувствовала, что, если попытаюсь поделиться с Ольгой Васильевной своей тревогой, она меня не поймет. Вернее, не так поймет. Что ни говори, а для неё Андерсен - всего лишь чужой кот, о котором она совсем ничего не знает.
- Простите меня, пожалуйста, Ольга Васильевна, за моё хамство. У меня Андерсен заболел. Андерсен это мой кот, - начала торопливо объяснять я. - Мне кажется, он может умереть. От переживаний я совсем соображать перестала, всем хамлю и всех ненавижу.
Я больше не могла говорить, слёзы подступили к горлу. Опустив голову, я быстро вышла в другую комнату. Там высморкалась и, наскоро вытерев глаза, поспешно вернулась в главный зал. Ольга Васильевна уже стояла у двери и задумчиво смотрела на грязный пол.
- Мне жаль, что ваш кот болеет, Люба, очень жаль, - сказала она, задумчиво качая головой. - Даже не знаю, что вам и посоветовать… Дело в том, что мне совершенно некем вас сейчас заменить. Все разъехались, все до одного! - Она беспомощно развела руками и, машинально ковыряя фиолетовой туфелькой засохшую на полу грязь, прибавила: - Я, конечно, подумаю…
- Не нужно, - попросила я. - Пожалуйста, Ольга Васильевна. Не нужно меня заменять. Я обещаю, что сегодня же вымою пол, вытру пыль и вообще возьму себя в руки. Чтобы ни случилось.