Горячее мечтание моего сына не отпускает с этой земли. Хочу остановить его – и не в силах. Знаю, что не смогу передать ему посмертную мою волю, но не покидаю все земной Остров. Без устали обхожу, бесплотный, его берега и гавани, скалы его и пещеры… и будто возрастаю вместе с луной… и с нею же убываю".
ПРАЗДНИК ИСКУССТВА
Лунная дорожка трепещет, пересекая изгиб реки, петляющей по виноградному долу. Серебряные лучи лежат на бесчисленных листьях лоз, и они мерцают, перебираемые теченьем тихого ветра.
И поднимается могучий столб дыма к небу посреди уснувшей долины. И медленные его клубы восходят прямо, не отклоняясь и не разреживаясь. Они заполняют словно бы пространство некой стеклянной полой колонны – огромнейшего охвата и высотой до неба.
Но это не дым костра: его не подсвечивает переменчивый красный огонь в том месте, где он отделяется от земли. Лишь полная луна питает растущий ствол своим тихим светом, и весь он – будто чудесным образом громоздящаяся в небеса пена полуночного прибоя.
Необыкновенное это явление наблюдают боги, и они не в силах отвести глаз!
– Что это? – спрашивает, наконец, Тессий.
– Сегодня Праздник Искусства, – отвечает ему Летучий. Друзья застыли, любуясь, на одном из холмов долины; его пологий и темный склон убегает к самой реке. И белые одеянья богов струятся слегка под ветром, и мягко переливается на плащах лунный свет.
– Я помню, что сегодня должен быть праздник. Но можешь ли ты сказать, какое это нынче будет Искусство? Кто – Сердце Праздника?
– Айра, – откликается Селий, и непроизвольно улыбается он возникшему в сознании его образу. – Вы с ней еще не знакомы?
Внезапная и очень яркая вспышка прерывает беседу. Беззвучная, она подобна зарнице, но она гораздо более сильная. Невольно боги зажмуриваются, и когда они открывают глаза, то видят: мир весь переменился вокруг!
Повсюду разлито ясное, холодное и трепещущее сияние. И его источник – вершина этого немыслимого облачного столпа, которая вознеслась уже много выше, чем кольцо скал, обнимающее долину. У белопенной этой колонны родилась слепящая капитель!
И она пульсирует, как будто представляет собой клубок стреляющих молний. И медленно течет в себе столп тумана… и все вокруг – лохматые отблескивающие лозы, и редкие фигурки богов, что стоят, запрокинув головы, и угловатые громады скальных обломков – все зажило особенной теперь жизнью: беззвучно перекликается и трепещет, отбрасывая шатающиеся тени.
Преображение долины развертывается и дальше. По сторонам от свечи с ледяным огнем вытягиваются наперегонки вверх и еще такие же колонны белого дыма. И вспыхивает на вершинах у них, как только достигают высоты первой, такой же ослепительный свет!
Ряды сияний заливают гигантскую чашу дола пульсирующими лучевыми волнами. Рождаются причудливые картины: пространства света и легкой тени то беспорядочно плещутся, как вода, а то на миг образуют правильные чередования, словно кристаллические решетки, и они плывут по склонам холмов…
И вдруг – трепещущие молниевые жгуты протягиваются меж огнями, что на вершинах столпов тумана. Сплетаются в ослепительную живую сеть, во вздрагивающий огневой полог! И гремит гром – рассыпчато и дробно и непрерывно – а не одинокими оглушающими раскатами, как при обыкновенной грозе. И бодрая ключевая свежесть переполняет воздух.
Как описать это чудо? Скорее всего подобно оно тому, что будто среди долины поднялся к небу… храм. Нерукотворный… с колоннами высотою в гору! Портал его – кипящая плазма, и она безостановочно и быстро течет, словно заузленный вихрь! Она излучает свет, непереносимый глазу.
Но более всего привлекает взор внутреннее пространство этого невообразимого храма. Там сотворился как бы некий особый мир! Там нет ветра; и так отчетливо, как не бывает и ясным днем, просматривается каждый листочек любой лозы. И каждый камушек дна – в том месте, где заповеданное это пространство пересекает речной изгиб. И ничего не отбрасывает никакой тени. И ни единого движения… только – летящие концентрические сияния, словно порывы ветра, перебегают по кромкам листьев…
Поток пронизывающей энергии переполняет чашу долины Лоз. И откликается на него сердце. И Тессий чувствует, как у него шевелятся на голове волосы. И бога переполняет оторопь какого-то трепещущего восторга… и словно бы мириады тонких иголочек колют кожу.
Вдруг молниевый полог весь резко собирается к центру. И разбухает, преображаясь в циклопический огневой пузырь. И делается подобен золоту.
Золотой шар кипит, чуть вздрагивая по краям, и мерцает… Все дымные колонны скручиваются и клонятся, и утончающиеся вершины их тянутся к слепящему средоточью. Оно все более насыщивается энергией, оно становится все более тяжким… Вдруг белые столпы взносятся, наподобие вырываемых тайфуном с корнем деревьев, – и канут в золотое сияние, словно в воду!
Все разбухает и зреет пламенеющий гигантский гранат… И наконец он – взрывается!
Не происходит ни малейшего шума. Но легион сияющих ядер расплескивается по долине в единый миг. Подобно брызгам от упавшего в воду камня. Какие-то из них замедляются в своем беге и плывут в воздухе; другие погасают с гулким хлопком, ударившись в стены скал. И только вот теперь, неожиданно, под канонаду этих разрывов приходят с разных сторон короткие вздохи ветра. Последние плывущие шары гаснут, и делается в долине Лоз – мрак.
Тогда, запрокинув головы, боги видят: растрепанная и низкая кружащаяся туча сокрыла звезды. Кипение ее черных клубов застит луну… Впечатление, что будто бы это кокон слепящей плазмы, взорвавшись, изверг назад весь поглощенный туман, переменив цвет его.
Явилось и еще что-то новое. И Тессий даже и не сразу понимает, что именно. Так он ошеломлен созерцанием череды чудес, их как бы нескончаемой кавалькадой, несущейся перед взором… А ведь уже наверное несколько минут как повсюду звенит вода! И тело ощущает влагу и холод ливня! Однако более сильные впечатления даже не позволяли этому проложить дорогу в сознание…
Танцуют струи вразброд, и ударяются они дробно, гулко в крепкие упругие листья. И долетает сквозь этот звук до Тессия звонкий смех летучего бога. Он оборачивается, завороженный этой задорной радостью, и тогда видит: вкруг Селия трепещет ореол радужного сияния!
– Вызови тепло, Тессий! – кричит ему друг сквозь дождь. – Иначе ты до костей продрогнешь!
И Тессий вспоминает прием, что пробуждает соответствующую игру Силы. Он совершает глубокий вдох, замирает и фокусирует внутренний взор на солнечное сплетение. И выдыхает – и около его тела вспыхивает переливчатый свет!
Благословенный жар омывает члены…
Объятие тепла крепнет, и беспричинное играющее блаженство – радость, будто от выпитого вина – расходится волнами по всему телу. И высыхают влажные волосы. И даже выступают росинки пота на его лбу, как если бы стоял Тессий около раскаленной печи… И вот уже ему вновь охота почувствовать прикосновенья дождя, рассеиваемые сейчас радужным щитом, ласку ветра!
Тогда мерцающее марево лопается беззвучно, словно мыльный пузырь. И Тессий бежит куда-то, не разбирая дороги вовсе, кричит нечленораздельное и смеется… И ветер беспорядочно швыряет навстречу пригоршнями прохладный дождь, и хлещут влажные листья виноградной лозы, блестящие… А черное разреживается над головой все больше – и видны звезды.
Белый лоскут материи задевает щеку. Это обгоняет своего друга, устремляясь вперед по воздуху, Селий, летучий бог. И Тессий сам едва только не летит, так это кажется ему в те мгновения. Его ступни поминутно оскальзываются на размокшей земле – и все-таки он не падает.
Нестройные и громкие крики, смех – несутся со всех сторон. Боги опьянены жаром радужного огня, вызываемого их Силой. А более того кружит голову колдовской воздух, разреженный и звенящий, оставленный по себе распавшимся звездопадом огневых сфер храма гроз.
И переливчатые сияния вспыхивают и гаснут, перемещаясь, по всей долине. Они как будто перекликаются…
Тессий внезапно чувствует: его бегущие ноги… уже не достигают земли! Это развеселившийся Селий подхватил друга со спины под мышки и влечет в небо. И медленно уходит вниз таинственный полумрак виноградных дебрей. А туча вовсе уже развеялась и – в особом, в покойно-нежном синем сиянии лунной ночи лежит, серебряная, река…
– Куда ты меня возносишь, неугомонный?
– Вперед и вверх – к Сердцу Праздника! Желаешь ли поклониться царице этой великолепной ночи? Немногим лишь из богов известно ее возвышенное убежище… а достигнуть – возможно, это сумеем и вовсе только вот мы с тобой!
Высокий скальный уступ укутан вьющимися растениями. И масса их напоминают черную тучу, которая растворилась, недавно, без всякого следа в небе. И даже такое чувство, что будто эта туча не расточилась, а сделалась неподвижною и легла, широкими неровными лентами, по скальным изломам. Лишь некоторые грани почти что отвесной кручи свободны от этой буйной растительности и брошены на них, яркие, лунные лоскуты.
Летучий бог и несомый им приближаются к узкой и расположенной высоко террасе. Отблескивает иногда слабо луч на проплывающих под Тессием влажных листьях… И наконец, Селий, найдя удобное место, опускает на каменный карниз друга. Он разнимает объятия свои бережно, и тем не менее Тессий все же оскальзывается на мокром камне, едва не падая в бездну – подвох внезапно возвращенного веса, переставшей поддержки.
Упругие извитые ветви стелятся по-над камнем… Несколько шагов по карнизу, поворот за выступающий хмурый каменный лоб – и открывается взору арка, светящаяся переменчивым алым. Друзья поднимаются к ней по широкой угрюмой трещине в почти отвесной скале, цепляясь за узловатые влажные корневища… Сплошная масса низкорослых растений расходится, наконец, и вот – паломники оказываются вблизи сияющего отверстия. Теперь они могут видеть, что происходит в этом уединенном и расположенном так высоко жилище.
Там жаркий золотистый огонь танцует, потрескивая, на углях. И наклоняется к огню женщина, и волосы ее пронизывают лучи, образуя нимб. Она раскачивается слегка и она, кажется, что-то шепчет. А может быть напевает…
Искусственное озерцо для утренних омовений дрожит перед входом в грот. И с легким звоном бежит из него ручей. Он полностью сокрыл под собою желоб – не удивительно, ведь маленький бассейн питает сейчас не только горный родник, его переполняет вода отшумевшего вот только что ливня. И на поверхности озерца дробится отблеск огня и отражается белый плащ, одеяние богини, словно бы в морской воде – белый парус.
Летучий бог заговорщически мигает Тессию.
Затем, вдруг восприняв торжественный облик, важно выступает из тьмы и медленно приближается, входя в воду, по отлогому дну бассейна к высвеченной огнем арке. И в такт его степенным шагам вода тихо плещется. И силуэт Селия, простершего вперед руки, все больше погружается в озерцо.
И вот, с явным и намеренным запозданием, женщина оборачивается на плеск. Сверкает разящий взгляд, и ее лицо, ясное, принимает маску карикатурного почти раздражения.
– Молния-другая найдется еще у Айры! Я оставляю их немного в запасе специально для таких случаев. Должен ведь и у меня когда-нибудь быть покой!
Но только невозможно не видеть: глаза богини, угрожающей молниями, смеются.
– Не убивай нас, великая! – стоя по грудь в воде, возглашает Селий. – И без того мы сражены зрелищем твоего непревзойденного храма, воздвигнутого из потоков тумана и огня молний! Я, Селий, владыка воздуха, и Тессий, молодой бог, просят высокой чести поцеловать руку владелицы столь восхитившего нас Искусства!
– Так уж и быть…
Быть не может, чтобы она не догадывалась, что за этим последует!
И Айра поднимается от костра, и наклоняется над бассейном, лениво-царственно протянув руку. Селий нагибается к этой руке… не отпуская, вдруг резко опрокидывается на спину.
От визга падающей в озерцо богини у Тессия закладывает в миг уши. Радужные огни вспыхивают на мгновения во взметнувшемся фейерверке брызг, плеска, хохота.
– О!… Она же меня утопит!… Тессий! Спасай!! – вопит Селий, картинно простирая руки к своему другу, приблизившемуся к боковой стороне бассейна. И в следующий миг Тессий, намеренно поддавшийся на уловку, взбивает своим паденьем новый великолепный фонтан.
…Боги возлежат у огня. Дыхание их выравнивается, постепенно, и томные блаженные улыбки светятся на их лицах.
Плащи остались сухими, то свойство колдовской ткани, но на полу небольшого грота всюду теперь вода, и маленький костерок потрескивает и шипит, когда случайные струйки скатываются в очаг. Мерцает в чашах вино…
Лениво блуждая взглядом, Тессий замечает царапины, что испещряют голени его и ступни – естественное следствие сумасшедшего бега сквозь виноградные лозы внизу в долине. Маленькие ранки чуть кровоточат. Привычным жестом Тессий ведет ладонью над поврежденными участками своей кожи. Целительная энергия, вызываемая сосредоточением сознания, покалывает слегка пальцы. Царапины затягиваться на глазах.
– Мне надо было сказать: зрелый бог, – произносит Селий. – Зачем я по привычке говорил молодой, когда рекомендовал тебя? Ты, кажется, давно как уже умеешь все, что подобает богам.
– Ты правильно представил меня, – отвечает, глядя неотрывно в огонь, Тессий. – Да, я научился теперь, вроде бы, всем Искусствам, которые приличествуют богам… каждому из богов. Но вышний ведь обретает зрелость, лишь если из его ума, сердца, воли – рождается еще невиданное Искусство. Или, по крайней мере, хотя бы нечто, по степени совершенства отличающее носителя своего от прочих.
– Какую же способность ты хочешь? – спрашивает, немного помолчав, Айра.
– Искусство боя. Умение наносить удары на расстоянии и парировать такие удары.
– Тебя прельщают лавры Этрурия, погибшего за наш Остров?
– Нет. Но именно с того времени, как погиб стратег, у меня явилось желание обрести такое Искусство. Но сам он здесь не при чем. А просто именно тогда я повздорил с Таурием, и весьма серьезно. Я клялся не изведать покоя, покуда не увижу крови его… Да только в смысле воинского Искусства мне очень далеко до царя… и мне нет покоя!
Улыбка исчезает с губ Айры.
Летучий бог безмятежен; расслабленно-радушное выраженье, вроде бы, не покидает его лица. Но только и его глаза уже не смеются.
– Ты все еще не оставил этого, друг? – произносит Селий. – Ведь вот какой ты упрямый! Дался же тебе царь! Поверь: он только лишь исполнял свой долг.
– Возможно, – медленно говорит, после некоторого колебания и с трудом, Тессий. – Но, так оно или иначе, я поклялся. И клятва не оставит меня… я должен, по крайней мере, делать от меня все зависящее, чтобы ее исполнить.
– Обидно будет, – говорит Айра, – кто бы ни погиб из вас двух. Но я тебя понимаю, Тессий. Мы говорим иногда не задумываясь, а ведь слова – как зерна, падающие в плодородную землю! Все клятвы прорастают судьбой! Судьба…
И Айра вдруг перестает говорить, и удивление трепещет в ее глазах.
Боги! У нее такой вид, как будто изумлена и сама словам, вот только что сорвавшимся с ее уст. Как будто бы говорила не от себя, а по темному, неосознанному наитию!
И Тессий произносит, заворожено:
– Никто не властен избегнуть своей судьбы. И в этом смысле мы, боги, ничем не отличаемся от людей. Я слышал это в день моего рожденья. Из уст Сандрия, которого называют Говорящий о будущем.
Становится опять слышно, как снаружи журчит родник, хотя он уже вошел в привычные берега. Летучий бог улыбается, но глаза его остаются серьезными и печальными.
– Тогда бессмысленно откладывать неизбежное, потому что такое только лишь истощает Силу. Наверное, твое время уже пришло, Тессий. Отправься в Лабиринт и возьми призывающее тебя Искусство. Оно не принадлежит к числу особенно изощренных и тебе не придется, поэтому, долго странствовать во Глубинах.
– Рад бы, – откликается Тессий, сделав глоток вина. – Но почему-то я… все еще не могу почувствовать этот зов, о котором ты говорил когда-то. Необоримый и властный голос, указывающий путь во Глубины… Ведь чтоб отправиться в Странствие, мало понимать лишь умом, что Странствие – то единственное, ради чего только и живет бог. Нет, нам необходимо созреть… настолько, чтобы это знание проросло и в сердце! И вот я часто думал о том, почему же со мной все этого не случается, и мне становилось горько. Я начал подозревать, что не достает мне последовательности, твердости духа и способности концентрироваться. И я стремился укрепить в себе эти качества, зачем и принял обет немого, нес эту службу. Полгода таскал копье. Как неодушевленный механизм исполнял приказы, начертываемые знаками. Сто восемьдесят три дня не произнес и не слышал ни одного обращенного ко мне слова! Я намолчался, кажется, на целую вечность! Помню, я считал дни, оставшиеся до разрешенья клятвы. Но вот, когда истек срок обета… странно: я полюбил молчание. Сколь многое создается им! Оно есть пища богов: своеобычные Искусства пришли ко мне, как будто сами собой, с этой пищей.
– Но Тайные Пространства закрыты от меня, как и прежде, – произносит затем, немного помолчав, Тессий. – И я не знаю, что и поделать с этим! Словно какая-то стена между мною и требующимся для исполнения клятвы моей Искусством!
– Случается и такое с вышними, – говорит Селий, чуть пошевеливая обгорелой палочкой угли погасающего костра. – И разные поверия существуют среди богов о том, почему такое возможно. Случается, говорят, что души умерших становятся меж искателем и его Искусством. Не ясно, что заставляет их это делать, но трудно и отрицать вообще вероятность этого. В пространстве Тайны ведь нет различенья на жизнь и смерть, и мертвые столь же властны, как и живые.
– Бывает еще иное, – говорит Айра, наполнив опустевшие чаши, – стремящийся к Искусству желает, на самом деле, не то Искусство, которое он думает, что желает. И вот, разногласие между умом и сердцем не позволяет искателю слышать зов. По крайней мере, такое может затруднить весьма слышание… Мы говорили только что о судьбе, вышние… но есть и еще одно, думаю, в чем люди и мы похожи. Глубины наших желаний нам не известны! Ведь иногда мы и от себя самих таим подлинные свои чаяния. Но Тайные Пространства не знают грани между тайным и явным… и много глубже, чем сами мы умеем углубиться в душу свою, проникает в нас Лабиринт!