– Оттуда, что у нее в руке был нож. И она стояла перед Георгием и думала, как поступить, куда зарезать Георгия, чтобы было быстро и не больно. И как потом потихоньку зарезать Настю, а потом себя. И освободить место для людей, у которых все, как у людей, и которые не задают никаких вопросов.
– То есть она с ума сошла? – догадалась наконец Маша.
– Ну в общем-то да.
– Все равно, – сказал Галкин. – Врет твоя Ольга. Хоть как человек с ума сойди, но чтобы мужа и дочь! Сочиняет она. Для красоты.
– Какая уж тут красота, – усомнилась Маша. – Но в самом деле, что-то тут не то. Ты уже много чего про эту свою Ольгу рассказывала – женщина, конечно, не без странностей, но не до такой же степени. Я даже представить не могу, что так бывает. Встала ночью, взяла нож и мужа дочерью… Я что-то даже в газете "Жизнь" такого не припомню.
– Да ничего она не сделала, – сказала Людмила. – Она опомнилась, пошла на кухню, позвонила в "Скорую помощь" и шепотом вызвала бригаду. За ней приехали, Ольга объяснила Георгию и Насте, что у нее приступ аппендицита, беспокоиться не надо, все будет хорошо, только приступ на нервной почве, поэтому не удивляйтесь, если я буду в психоневрологическом отделении. И ее увезли. Лечили, конечно, таблетками, но, главное, очень ей помог молодой кандидат психиатрических наук Евгений. Он подробно расспросил Ольгу о причинах ее срыва, та рассказала. Упомянула о словах матери, свекрови и соседки. Евгений рассмеялся: "И вы из-за этой ерунды? Это ведь полная бессмыслица – насчет того, чтобы как у людей! Потому что люди-то все равно разные. Даже если очень стараться, не получится жизнь, как у людей. И как не у людей тоже не получится, довольно много людей пытаются жить, как нелюди, но они ведь тоже люди, значит, только морочат себе мозги. Беда мне с вами! – сказал он после этого, покачав головой. – Лежит тут у меня женщина, она на фэн-шуе рехнулась. Это я так грубовато говорю, потому что вы-то намного здоровей, с вами такие слова можно. А она рехнулась. Где-то начиталась про этот фэн-шуй или насмотрелась в телевизоре, начала чудить. Сначала мебель переставляла, а потом выбрасывать начала. Все лишнее вообще. Выбросит, успокоится, а на другой день ей кажется, что опять всего полно. Короче говоря, избавилась в результате от всех вещей и от мужа, под руку он ей попался. Вот это, я понимаю, классический психоз, или, ненаучно говоря, поехала крыша". – "А у меня разве не поехала, – спросила Ольга, – если мне в голову такие страшные мысли пришли?"
– "Нет, – ответил Евгений. – Да, слегка накренилась, но это поправимо. То есть, поймите, выкинуть все из квартиры, а она все выкинула, это ненормально, а захотеть время от времени, чтобы ваши близкие умерли, в том числе и с вашей помощью, это нормально. Просто надо себя контролировать, вот и все".
– И он это серьезно? – не поверила Маша.
– Ольга сказала, что вполне. А потом объяснил ей подробно, уже без таблеток. И она все поняла.
– Поняла, что людей убивать можно? – хмыкнул Галкин.
– Нельзя. Но хотеть этого – ну не то чтобы можно, тоже нельзя. Но – нормально. Так у людей.
– Людмил, ты не заговаривайся! А то получится, что мы вот с Галкиным, если друг друга захотим убить, то нормальные, а если не захотим, то ненормальные?
Галкин хихикнул.
– Да ладно вам, – сказала Людмила. – Я чувствую, не дошло до вас.
– А я не обязан, чтобы до меня всякая глупость доходила! – с гордостью сказал Галкин.
– Ну ты, умный! – обиделась Маша за подругу. – Иди лучше, за своим напарником присмотри. А то он работает, а ты тут лясы точишь.
Галкин хотел возразить, что он ничего не точил, а только слушал, но не стал связываться с женщинами, поднялся и пошел из купе.
Маша долго и задумчиво глядела в окно.
А потом посмотрела на Людмилу очень внимательно и спросила:
– Ты что, тоже считаешь, что такие мысли нормальные?
– Вообще-то да. Хорошие или плохие, вопрос другой. Но нормальные. У всех бывают.
– А я-то думала…
– Что?
– А то. Лет пять назад было. Пришел мой, ужинает. Щи хлебает. А шея у него такая морщинистая, красная, неприятная. Сроду я внимания не обращала, а тут прямо не могу, с души воротит. Нет, мужчина он вообще ничего, но шея какая-то – аж тошнит. Думаю – ужас, как он с такой шеей живет? А как я с ним живу? Ну вот… А у порога топор стоял. Мы же в частном доме живем. Дрова рубим, то, се. Короче, стоял топор. И я вдруг думаю: а сейчас как возьму, как вот рубану по этой красной шее. Меня от этой мысли прямо жаром обдало. Дура ты, что ли, сама себя говорю. А сама потянулась и топор взяла. Как у Ольги твоей получилось: ничего не помню. Только что прямо стояла – без топора, и вот опять стою – уже с топором. А как нагибалась, не помню. А он ест и ничего не подозревает. Вот… Тут я опомнилась. Топор обратно поставила, вышла на воздух… Полчаса продышаться не могла.
– А потом?
– Да ничего. Ни разу больше такая глупость не накатывала. Но я никому не рассказывала. Потому что понять не могла, что это было такое. Думала: психоз. А получается, не психоз, а чуть ли не норма.
Тут Маша вдруг рассмеялась.
– Ты чего? – улыбнулась Людмила.
– Да подумала: если нам захочется своих мужей прибить, мы на суде скажем: так и так, господа судьи и товарищи присяжные, оправдывайте нас, потому что это норма и как у людей!
Маша закатилась смехом, Людмила тоже рассмеялась.
Неожиданно Маша умолкла.
– Постой, подруга. А ведь ты тоже в неврологии лежала, я помню!
– Я по другой причине. Выкидыш был, переживала очень… Ты что, думаешь, я про себя рассказывала? Вот чудачка! Со мной такого и быть не может. А если было бы, я что, стала бы рассказывать, что ли? Очень надо.
Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.
А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и придуманном, – ничего, получается. И, главное, не так невероятно и страшно, как если бы о себе.
А двоюродной сестры Ольги Витушанской у Людмилы нет, была одноклассница, подруга с такой фамилией, которая Людмиле очень нравилась своей благозвучностью.
История настоящая – и фамилия настоящая, соединяешь – все как в жизни.
Нарочно хочу
– У моей сестры Ольги имелась сестра Ирина, но не двоюродная, как я, а абсолютно родная по маме, которая у них умерла. А сводные отцы и у Ольги, и у Ирины куда-то давным-давно пропали, еще до смерти матери. Но суть не в этом, а в том, что Ирина ездила со своим военным мужем по всей стране, а потом вдруг появилась в Москве и сказала Ольге, что все, хватит, пусть военный муж без нее исполняет служебный долг, а она присяги не давала. Тем более, если хотя бы были общие дети, но таковых нет, следовательно, нет и препятствий к разводу. За ужином Ольга поинтересовалась, в чем все-таки причина расставания? Ирина ответила, что ее Анатолий, будучи майором на службе, и дома оставался майором, хоть и снимал с себя все, вечно ходя в нижнем белье, что абсолютно неэстетично и даже несексуально при его телосложении, а ведь она, Ирина, не только не старая женщина, а вполне еще молодая, ее этот вопрос еще интересует. В этом месте рассказа Ольга смутилась, потому что ее муж Георгий в настоящий момент по обстоятельству страшной жары тоже находился в трусах и даже без футболки. Ольга подумала, что Георгий сейчас примет слова Ирины в свой адрес и обидится, но тот пил пиво и не обратил внимания. И все же Ольга на всякий случай сказала: "Дело не в нижнем белье, а какой человек". – "Да дерьмовый он человек!" – воскликнула Ирина.
Людмила хоть и не любила грубых выражений, практически не употребляла их, но знала, что современная литература любит крутые слова вплоть даже до мата ради правды жизни. Иногда ей думалось, что в жизни мало ли чего бывает, включая, например, гигиену, то есть личные процедуры, которые мы совершаем за закрытой дверью; никакой другой человек, если нормальный, в эту дверь ломиться не полезет, но литература не человек, нормальной ей быть не обязано. В общем, сложный вопрос – а отставать от современности не хочется.
Впрочем, ни Маша, ни Галкин от этого слова не вздрогнули: они его давно уже бранным не считали.
– "В чем же его дерьмовость? – спросила Ольга, одновременно говоря мужу: – А ты бы шел посмотрел телевизор, у нас тут семейное". Она переживала, что Ирина сейчас опишет что-нибудь, опять похожее на ее мужа, и на этот раз он заметит. Но Георгий, глодая ребро воблы, ответил: "А я разве не ваш, не семейный?" И остался. А Ирина сказала: "Да во всем! Вот ты смотри: он пять мест службы сменил, и все дыра на дыре, а я не только терплю, я тоже работаю в местной торговле, как правило, не потому, что мне работать охота, а потому, что если бы у меня не было своих денег, он ни копейки бы лишней не выдал, жлоб, это у него привычка, учет-контроль, он же по хозчасти там. Но мало этого, он еще требует, чтобы утром завтрак, а вечером ужин, то есть на полчаса раньше встань и на час раньше домой прибеги, а он себе служит в свое удовольствие! Получается, он в семье как генерал, а я как рядовой, да еще ему после всего этого давай секс по стойке смирно. По лёжке то есть", – засмеялась Ирина, считая, что она остроумно пошутила. Ольга не посчитала этот юмор смешным, зато Георгий оценил, засмеялся и стал спрашивать, что Ирина имеет в виду. "А то, – сказала она, – что он привык с солдатами: он их сами понимаете что, а они должны молчать и не рыпаться. Но я же не солдат, я женщина!"
– Действительно! – одобрила слова Ирины Маша – и видно было по ней, что она о чем-то вспомнила.
Вспомнил, видимо, и Галкин, судя по тому, как он напустил на себя неестественно естественный вид, будто даже не понимает, о чем речь, но в глазах мерцала тайная как бы виноватость.
А Людмила продолжала:
– Ольга, слушая это, слегка похолодела: хоть ее Георгий не был майором, но, судя по сравнению с рассказом Ирины, привычки имел армейские – тоже не любил лишних фантазий, не любил, чтобы Ольга ему мешала своими реакциями. Возникало даже иногда ощущение, что он один этим занимается, а Ольга так, присутствует.
– В самую точку! – не удержавшись, воскликнула Маша. И разоблачительно при этом посмотрела на Галкина, будто Людмила посредством рассказа про Ольгу, вернее, про ее родную сестру, выдала всю неприглядную правду о мужском поведении.
Галкин фыркнул. То ли хотел сказать, что у него все иначе, то ли что эти глупости совсем не составляют суть мужчины, чтобы о нем по таким мелочам судить. В слова, впрочем, свое фырканье он не перевел.
– Георгий тоже напрягся и смотрел в стол, будто бы всецело поглощенный разделкой воблы, – повествовала Людмила. – Но чувствовалось, что он стал внимательней вслушиваться в историю Ирины. А Ирина рассказывала, как ее муж лишний раз, вернее, не лишний, а практически вообще никакой не подарил ей цветы или духи, или какую-нибудь приятную безделушечку, самый большой бурлеск его фантазии – мрачно сунуть сколько-нибудь денег и сказать, что ты, дескать, купи себе что-нибудь. Георгий при этом еще ниже опустил голову, а Ирина окончательно разгорячилась. "Я однажды слышала, – рассказывала она, – как он распекал своих подчиненных, а когда один заикнулся, что он хотел чего-то там, так Анатолий прямо завопил, будто резаный: нет такого в армии слова "хочу, а есть слово "надо", и никаких других слов не полагается! Вот и мне он устроил такую жизнь: никаких хочу, только надо. И если бы я не понимала! – горько посетовала Ирина. – Я все понимала, когда его бросали то в Кандалакшу, то в Кондопогу, то в Арзамас-шестнадцать, то в Пермь – тридцать три. Это действительно надо, это служба, тем более что он мне все обещал, что ему обещали, что его рано или поздно за хорошую службу в Подмосковье переведут, а я так уже по Москве соскучилась, она мне просто по ночам снилась! Мы ведь даже сюда не приезжали почти, а почему? И ведь деньги же были! Зачем, говорит, тебе в Москву, мы, говорит, лучше поедем отдыхать на море. Я говорю: море морем, а у меня в Москве сестра, я в Москве родилась, у меня тут подруги, друзья. А, говорит, ясно, тебе к друзьям охота! К одноклассничкам своим, в которых ты влюблялась! И начинает пилить, пилить, пилить, я аж зверею и говорю: никуда я уже не хочу, только замолчи, ради Христа! Черт с тобой, поедем опять к морю, чтоб ему сгореть!"
Людмила отпила чаю, чтобы сменить интонацию, потому что ей приходилось переключаться с рассказа Ирины на рассказ об Ольге.
– Ольга опять понурилась: очень уж ей это напомнило недавний случай, когда она хотела пойти на встречу с бывшими одноклассниками, а Георгий неделю зудел, что ей, видимо, надо увидеть тех, в кого она влюблялась и о ком, кстати, вполне невинно и чистосердечно рассказывала Георгию, не считая нужным скрывать эти практически детские увлечения. И ведь дозуделся, не пошла. Судя по тому, как покраснела согнутая шея Георгия, он тоже вспомнил этот недавний эпизод. "А может, мы прогуляемся, раз уж ты соскучилась по Москве?" – спросила Ольга сестру, но Ирина только отмахнулась, ей не терпелось вылить всю свою обиду разом. "И ладно бы, если бы он был ангел без крыльев! – стукнула она кулаком по столу от возмущения. – Какой, к шутам, ангел!
Ну, будем правду говорить, не алкоголик, не конченный психопат, в отличие от других офицеров, только что нудный, но это на своей шкуре знают только подчиненные да собственная жена, а другие женщины, которые вокруг, они же его за человека держат! И на морду он, если не врать, симпатичный. И даже поговорить умеет – опять же со всеми женщинами, кроме жены. Поэтому вечно то у него дежурство, то командировка – не постоянно, но регулярно. И отдыхает по полной программе, а я только догадываюсь по запаху духов, какие у него были приключения. Начинаю ему говорить это в глаза, а он вместо признания вины начинает высказывать претензии в том смысле, что я, говорит, разве ночую в клубе под бильярдом в пьяном виде, как прапорщик Тарасенко, я разве живу в открытую с Ангелиной из кафе, как капитан Мерещаев? Я пришел после службы домой, я ревизию проводил на гарнизонной почте, где у нас одни женщины, которые, естественно, пахнут духами и всего меня провоняли, а ты меня еще и унижаешь подозрениями!"
– А Георгия трясет! – угадала Маша реакцию мужа Ольги, уже поняв, к чему клонится история.
– Нуда, потрясывает, – кивнула Людмила. – Ольга рассказывала: прямо сжался весь, стакан в руке держит, но не пьет, воблу в другой руке держит, но не глодает. А все потому, что видит в муже Ирины полную аналогичность самому себе. Тоже ведь, хоть и пьет, а хвастается, что не спит где-то там, а приходит домой, что если на него женщины, говоря по-народному, западают, то он не виноват, будучи приятным на внешность мужчиной, что если от него иногда духами пахнет, то потому, что у них среди персонала и клиентуры полно женщин, от которых не хочешь, а пропахнешь.
А сестра нагнетает дальше. "Ладно, раз ты такой, я тоже такая стану! У меня в магазине мужчин тем более полно, буду, как и ты, задерживаться и мужским одеколоном пахнуть! И коньяком или ликером, потому что постоянно предлагают! Чем я хуже тебя?"
– Это кто говорит? – не сообразил Галкин. – Ольга или Ирина?
– Ирина! – ответила за Людмилу Маша, снисходительно косясь на Галкина. Вечно мужчины простых вещей не понимают. – Сказано же про магазин, а Ольга – стюардесса!
– А.
– Бэ! – отозвалась Маша, но добродушно. И даже слегка качнулась, толкнув плечом Галкина: мол, не журись, не обижайся, ты же не виноват, что мужиком уродился! И сказала Людмиле: – Извини, Люд, отвлекаем.
– Да ничего. Ну вот. Тут Георгий не вытерпел и возразил Ирине: "Дело не в том, хуже или лучше. Традиционную русскую женщину отличают скромность и терпение". – "Ага! – тут же возмутилась Ирина. – А традиционного русского мужчину отличают кобелизм и беспардонность?" – "Я этого не сказал, – защитился Георгий. – Я только о том, что женщина – одно, а мужчина – другое". – "Вот-вот, и Анатолий мне начал такую же лапшу на уши вешать! – сравнила Ирина. – А я слушаю, и мне до смерти обидно! Я уже почти пятнадцать лет с ним, гадом, живу, я ничего себе не позволяю, я лечусь постоянно, чтобы от него детей иметь, а он, тварюга, между прочим, даже провериться не захотел! Типа того – у меня в роду не было бесплодных мужчин, а даже наоборот, у прадеда родилось семь детей, если считать всех, и трое, если которых выжили, потому что это было давно и при плохом состоянии детской медицины. В общем, такая обида, что нельзя терпеть. И я понимаю, что у меня два пути: или его ловить на горячем, чего я раньше избегала, чтобы не тратить собственные нервы, или самой себе позволить то же самое, что Анатолий, потому что жизнь одна! Но он как раз в это время стал осторожнее, поэтому я решила действовать в направлении собственных поступков. Было два объекта: подполковник Курешов, который давно высказывал симпатию, и лейтенант Чалин, у которого хоть и имелась молодая красивая жена, но он обрабатывал все, что шевелится, такой был у человека темперамент. Правда, не сказать, что они мне нравились, но тут я себе сказала: хочу! Хочу, потому что надо! Нарочно хочу! Первым подвернулся Курешов. Он, как обычно, зашел в магазин и спросил игривым, хоть и бесперспективным, голосом: когда же мы с тобой, Ирина, обсудим книгу Тургенева "Муму"?"
– Почему "Муму"? – не поняла на этот раз Маша.
– Шутка у него такая была, наверно.
Галкин усмехнулся: ему шутка подполковника понравилась.
– А Ирина то отнекивалась, а то вдруг говорит: да хоть завтра! Полковник даже охрип от такого ответа и начал сбивчиво бормотать, что завтра он не может, а вот через неделю уедут к родственникам жена с дочкой, тогда запросто. Ладно, Ирина подождала неделю и пришла к подполковнику. У него было чисто и уютно: жена перед уездом постаралась, чтобы ему надолго хватило. И еды наготовила полный холодильник. Курешов и рад, угощает, будто сам это приготовил. Да еще хвалится, какая у него жена мастерица. А сам достает шампанское, разливает. Руки дрожат, волнуется, даже жалко. Но осадил бокал шампанского, потом еще, осмелел. А теперь, говорит, выпьем на брудершафт. Прием известный – чтобы был повод поцеловаться. Ирина согласилась. Он налил, они перекрестились руками, выпили, подполковник потянулся к ней для поцелуя, но тут из него с резким звуком вышел воздух, то есть газ шампанского.
– Рыгнул! – перевел Галкин с русского литературного на русский же разговорный.
– Фу! – поморщилась Маша.
– А чего? Я тоже после шампанского всегда рыгаю, поэтому его не люблю. Да и толку в нем?
– Ладно, знаток! Ну, Люд, и что? – не терпелось Маше.
– Ирину покоробила эта физиология и это неумение мужчины сдержать свои эмоции. Ее начало просто-напросто тошнить. Причем буквально.
– Ну дела! – засмеялся Галкин. – Один рыгает, другая блюет! Любовь, ё!
– Вот именно. И Ирина убежала от подполковника. Он несколько раз заходил, предлагал повторить визит в другой раз, обещая на этот раз полный комфорт и никакого шампанского, говоря, что оно, видимо, просто было прокисшее. И даже пытался шутить, что Ирина сама виновата, он в ее магазине это шампанское купил.
– Урод, – прокомментировала Маша.