Внизу в холле собрались шуты Флоона. В мире полно людей, страдающих от безделья. Мы все к этому причастны и привыкли с этим сталкиваться. Но время от времени встречаешь людей, бездельничающих до того странным образом, что мозг резко жмет на тормоза и начинает вовсю сигналить.
Внизу в холле шуты Флоона были одеты совершенно одинаково, но, поскольку ростом и статью не походили друг на друга, это сборище произвело на меня впечатление, которое пребудет со мной, пока мотоцикл не разнесет мою голову.
Разумеется, среди них нашелся коротышка. Или, может, он был карлик. Во всяком случае это был маленький человечек, или как уж там они себя сейчас называют. Костюм сидел на нем безупречно, но ковбойские ботинки делали его и без того странноватую походку еще более странной. Увидев, что я выхожу из лифта, он приветствовал меня таким широким жестом, словно мы с ним были закадычными приятелями. Наряд гадалки, который пришелся не по вкусу Сьюзен, можно было увидеть здесь повсюду. Большинство женщин были стары. Такое платье подошло бы двадцатилетней девчонке с идеальной кожей, телом и постельным взглядом, от которых в штанах у вас становится тесно. Но на этих жирных и тощих седовласых птичках они в лучшем случае казались безвкусными, а в худшем – жестокой шуткой. Я потом сказал Сьюзен, что это напоминало хор из какой-нибудь допотопной любительской постановки "Кармен", прости меня господи.
– Ну, как вы сегодня, Фрэнни?
Я перевел взгляд с ископаемых цыганок на одного из мужчин в костюмчике дня, стоявшего в нескольких футах от меня.
– Это вы – Флоон?
Ему это понравилось. Судя по всему. Он открыл рот и захохотал. Выглядело это так, словно он смеялся, не издавая при этом ни звука.
– Нет, я Джерри Джатс. Помните, мы с вами беседовали вчера. "Десерты Джатса". А Каз вон где, флиртует с той крупной блондинкой.
Женщина, на которую он указал, сложением походила на борца сумо. Не меньше двухсот фунтов веса, не говоря уже о прическе в стиле "Гранд-оул-опри", вздымавшейся над ее головой подобно замороженному желтому циклону.
Я тихонько присвистнул.
– Да, такую разве что кувалдой с ног сшибешь. Она что, в телохранителях при Флооне? Ни дать ни взять грузчик в юбке.
– Это моя жена, – прошипел Джерри Джатс и зашагал прочь.
Мне хотелось для начала прощупать Флоона, а уж потом взяться за остальное. Но Астопел говорил, я вернусь в настоящее неожиданно для себя. Значит, я и минуты не мог терять на слежку за ним – ведь меня могут вышвырнуть назад, прежде чем я успею обменяться с ним парой фраз.
Вид у него был вполне нормальный. Лет шестидесяти, весь какой-то усредненный: рост, вес, лицо – ощущение такое, будто вы видели его прежде, только не можете вспомнить где. Первое впечатление было такое: бизнесмен, хорошо ухоженный, речь свою сопровождает непрестанной жестикуляцией. Его руки поднимались, описывали в воздухе круги и петли, пальцы то соединялись, то расходились, как у втолковывающего что-то итальянца.
Джерри подошел к своей великанше жене. Оба с подчеркнутым вниманием слушали Флоона. Инцидент, который привлек к нему мое внимание, был незначительным, и его можно было бы не заметить, если бы я не наблюдал за ними так пристально. Мистер и миссис Джатс рта не раскрыли, пока Флоон держал речь. Руки его непрерывно двигались, лицо было очень оживленным. Он часто улыбался приятной улыбкой, обнажавшей массу белых зубов. Но улыбка исчезала с его лица столь же стремительно, как и появлялась. Истинного тепла в ней не было и быть не могло. Слушатели жадно ловили каждое его слово.
Когда он закончил говорить, плечи его опустились и весь он как-то слегка сгорбился. Прошло несколько секунд, но никто из них не издал ни одного звука. Потом заговорила миссис Джатс, лицо ее выражало радостное предвкушение, как бывает у человека, когда ему кажется, что вот сейчас он произнесет что-то глубокомысленное или остроумное. Оба мужчины внимательно ее слушали. Она вряд ли успела произнести больше трех фраз – говорила она буквально несколько секунд. Когда она закончила, стало ясно: она сказала именно то, что, по ее мнению, было нужно. Улыбка Джерри говорила о том же. Он гордился своей половиной.
Я не умею читать по губам, но без труда разобрал, что сказал ей Флоон:
– Это очень глупо.
Он выговаривал слова медленно, а "очень" так растянул, что оно превратилось в "о-о-о-о-о-о-о-очень". Лицо миссис Джатс опало, как палатка, у которой убрали центральную опору. Ее муж поспешно отвел глаза. Ни Флоон, ни выражение его лица больше ничего им не сказали. Последний гвоздь в гроб, где упокоилось ее самолюбие, он забил, когда, уходя, потрепал ее по плечу. Он шел по холлу, а чета Джатсов смотрела ему вслед с уничтоженным видом, будто это по их вине он решил удалиться.
"Вот ведь хер моржовый".
Я собрался было двинуться следом за ним, но тут ко мне подошел какой-то тип в моем костюме и протянул папку.
– Это программа на сегодня.
Я, не глядя, ее взял, благодарно улыбнулся и, проигнорировав папку, стал искать глазами Флоона. Отлично: он стоял в одиночестве возле кадки с каким-то пышным растением и наблюдал за собравшимися. На мгновение мне вспомнился Джей Гэтсби, глядящий в толпу гостей с верхней ступени крыльца своего особняка на Лонг-Айленде. Но они вольны были надевать что им вздумается, а Гэтсби, если снять с него искусно вылепленную маску, был человеком славным. Став свидетелем того, как Каз де Флоон обошелся с миссис Джатс, я сразу решил, что его-то славным человеком никак не назовешь, что бы о нем ни говорили другие.
Ему явно нравилось стоять в одиночестве и смотреть на остальных. Временами он кому-то улыбался и приветственно помахивал рукой, но сама аура вокруг него словно предупреждала: приближаться не следует. Никто и не пытался к нему подойти. Я стал оглядывать помещение – мне было любопытно, как гости Флоона реагируют на него издалека. Одинаковые костюмы позволяли мне без труда отличить нас от прочих людей, находившихся в холле. Идея вырядить всех одинаково, казавшаяся поначалу просто глупой, теперь, после того как он унизил толстуху, виделась мрачной и извращенной. Большинство то и дело косились на него украдкой. Одни с нетерпением, другие просто любопытствовали, где он находится. Те, кто удостаивался его приветственных жестов, сияли от счастья, как если бы получили благословение. Те, на ком его взгляд не задерживался, воспринимали это как удар. Им надо было, чтобы он знал; они здесь. Его приветствия давали им некий статус, и те, к кому эти жесты были обращены, загорались как факелы. Наши взгляды неминуемо должны были встретиться. И когда это случилось, сердце у меня в груди словно кто-то зажал в тиски. Я не знал этого человека, но его взгляд поразил меня словно громом. Я выдавил из себя улыбку и поднял в знак приветствия папку. Боковым зрением увидел рисунок на обложке. Тиски снова сжались. На блестящей белой поверхности было крупными черными буквами напечатано: ФЛООН. Под ними красовалось изображение того самого пера.
Я порылся в памяти и немедленно вспомнил, мне уже случилось видеть такую же самую картинк; в этом будущем: бредя вслед за Гасом в кафе на встречу со Сьюзен, я заметил на стене одного из домов большой постер среди множества других. На нем было напечатано слово "ФЛООН", под которым красовалось перо. И все, никаких призывов типа: "Куда вы хотите пойти сегодня?" или "Это то, что вам надо!" Только странная фамилия и переливающееся всеми цветами радуги перо на белом фоне. Увиденное чиркнуло мое сознание по касательной и не проникло в его глубины потому что я был просто потрясен всем другим, происходившим в тот момент.
– "Цирк Территун". – Это было первое, что сказал мне Каз де Флоон, когда вспышка воспоминания прожгла мне голову и погасла, а я понял, что передо мной стоит он – собственной персоной.
– Простите?
– "Цирк Территун". Кто у них был ведущий? – Вот теперь он улыбался искренне. Только я не мог взять в толк, о чем он меня спросил.
– Простите, Каз, но вам придется дать мне контекст.
Улыбка его сразу погасла, он поджал губы.
– Я за честную игру, Фрэн. Признаю, вчера вы меня обставили с "Какао-топью" и чудо:собакой Могучим Манфредом. Но теперь отдайте и мне должное. Мне кажется, что с "Цирком Территун" здорово придумано. Так что, будьте добры, кто там был ведущий?
Он говорил с легким акцентом европейца, долго жившего в Америке. "Территун" он произносил как "Террортон".
– Так у нас, выходит, викторина о старых телешоу, Каз?
– Телешоу, реклама и прочее периода пятидесятых-шестидесятых. Вы же знаете, это моя страсть. Так что отвечайте на вопрос.
Вот уж не на того напал. Мальчишкой я четыре сотни лет перед теликом провел. Моя телекарьера началась, когда цветного изображения и дистанционного пульта и в помине не было. На телевизорах громоздились двурогие антенны. Когда картинка ухудшалась, ты начинал крутить эти рога или стучать по ящику. Каналов было всего семь, и все черно-белые. Каждое утро начиналось с пропагандистского шоу об армии США под названием "Большая картина" и заканчивалось религиозной передачей "Светильник ноге моей". Я знаю. Я там был.
– Вы это серьезно, Каз? Хотите соревноваться со мной один на один на знание старых телешоу? Проиграете.
– Вы тянете время. Отвечайте. – Странный у него был голос – в нем одновременно слышались угроза и насмешка.
– Извольте. Клод Кирхнер.– Я мог расслабиться. В эту игру я мог играть во сне и все равно утер бы ему нос. – Ну, это слишком просто. А как насчет вот этого: кто исполнял главную песню в "Уайетте Эрпе"?
– "Кен Дарби Сингерс", – он выбросил вверх руку.– Как звали напарника Янси Дерринджера?
Вокруг нас стали собираться люди. Флоон старался для них.
– Паху. Кто его играл?
– Экс Брандс. А кто играл напарника Циско-Кида? Я скрестил руки на груди.
– Лео Карильо.
Самодовольная улыбка. Еще раз. Мне хотелось дать ему прямо по этой самодовольной улыбке. Ему не было нужды карабкаться в горы – он мог бы спуститься на веревке с вершин своего собственного "я". По его предложению мы оставили телепрограммы и перешли к спорту. Он в этом чертовски хорошо разбирался. Когда наше состязание по футболу, баскетболу и бейсболу закончилось вничью, я решил повысить ставки.
– А как насчет профессиональной борьбы, Каз? В те времена, когда Рэй Морган был диктором на Юлайн-арене?
Флоон раскинул руки, этим театральным жестом предлагая мне начать.
– Назовите имена Великолепных кенгуру.
– Рой Хеффернан и Эл Костелло.
– Кто был партнером Муза Чолака в рестлинге?
– Могучий Атлас. Прошу вас, Фрэнни, за кого вы меня держите?
– А Скулла Мерфи?
– Брут Бернард.
– А откуда родом был сам Скулл?
– Из Ирландии.
Вопросы следовали за ответами все быстрее и быстрее, наши голоса становились все громче. Два старца в одинаковых костюмах ценой по десять тысяч долларов выкрикивали друг другу имена Скулла Мерфи, Хэйстэкса Колхауна, Фаззи Кьюпида. Этот нелепый поединок продолжался, пока он не упомянул Кукурузного Боба.
– Кто? – усмехнулся я, заслышав это глупое имя.
Мистер де Флоон не привык, чтобы над ним зубоскалили. Губы его искривились и заплясали, а руки прекратили всякую пляску.
– Кукурузный Боб. У него был такой мертвый захват, который называли "кукурузник".
Обычно я бываю терпелив с лгунами, они меня забавляют, но Флоон уже столько раз погладил меня против шерсти, что я стал его воспринимать как кусок наждачной бумаги.
– Врите больше!
В нашем уголке Вселенной внезапно наступила мертвая тишина. Глаза Флоона вспыхнули, но он не произнес ни слова. Я же думал о том, как мне удастся узнать тут что-нибудь, если я буду таким вот образом всех заводить? Он потер нос.
– Значит, вы не верите, что был такой борец – Кукурузный Боб?
– Нет. Молчание.
– Знаете, за что я вас люблю, Фрэнни?
– Ну?
– За то, что вы единственный мне перечите. У вас у одного духу хватает.
Напряжение исчезло из его голоса и из воздуха. Те из нашей группы, кто слышал, смотрели на меня с восхищением или завистью.
– Как звали собаку Бастера Брауна в рекламе обуви?
Он не собирался сдаваться, но мне это надоело.
– Тайг. Послушайте, у меня есть другой вопросик – что это за перо у вас на логотипе? Я его повсюду вижу.
– Ха-ха! Я должен отнестись к этому вопросу серьезно?
– Ну да. Хотелось бы это узнать.
– Вам хочется узнать, откуда взялось перо Флоона? – Ему все никак не верилось, что это не шутка. – Фрэнни, вы меня разыгрываете, да?
– Нет.
К моему немалому удивлению, отвечать он не стал, вместо этого пощелкал пальцами, привлекая чье-то внимание. К нам быстро подошла хорошенькая молодая женщина в костюме цыганки.
– Нора, боюсь, мистер Маккейб нынче не вполне здоров. У него проблемы с памятью. Попытайся ему помочь. Фрэнни, вы знакомы с Норой Путнам? Она наш врач.
– Мистер Маккейб, вас не тошнит? Голова не кружится?
– Флоон, ответьте на мой вопрос: откуда взялось это перо?
– Вы знаете, откуда оно.
– Напомните, пожалуйста.
Доктор Путнам протянула было ко мне руку, но почему-то передумала.
– Мы с вами можем пройти туда и присесть, мистер Маккейб. Сегодня дует этот венский ветерок, он иногда влияет на людей самым странным образом, в том числе физически.
– Оставьте меня. Флоон…
Но он увидел что-то такое за моей спиной, от чего остолбенел. Это было удивительно. За каких-нибудь пару секунд сердобольное участие сменилось на его лице выражением неистовой ярости.
Мы с доктором повернулись, чтобы узнать, что привело его в такое состояние. Это было необходимо – его гнев переходил все рамки. Я увидел все тех же людей – они двигались по вестибюлю и разговаривали. Какая муха его укусила? Я собрался было повернуться к нему и спросить, что, мол, за черт, но тут мой взгляд упал на Сьюзен в ее миленьком голубом платье – она как раз направлялась к нам.
– Где ее костюм? Почему она его не надела?
– Не захотела.
– Не захотела? Вот это уже интересно. Сьюзен не хочет носить платье, которое я ей подарил? – Флоон выплюнул эти слова в доктора Путнам, которая в ответ только моргала и при этом явно мечтала поскорее удрать. Потом его рентгеновский взгляд обратился ко мне. – Я вам многим обязан, Фрэн. Без вас моя жизнь была бы другой. Но вы здесь вместе с вашей женой. Вы приняли мое приглашение. Взамен я только об одном просил: чтобы вы в дружеском духе потрудились выполнять мои просьбы. Это называется дружеский дух?
– Добрый день. – Сьюзен подошла с улыбкой, которая не исчезла, когда она увидела испепеляющий взгляд Флоона. Приятный запах ее духов приободрил меня.
– Где ваше платье, Сьюзен? С ним что-то не так?
– Да нет, Каз, просто мне не нравится, как я в нем выгляжу. Думала, вы не будете возражать.
– Я возражаю.
– Жаль.
– Вы вполне успеете переодеться. Времени достаточно.
– Да не хочу я его надевать, Каз.
– Так заставьте себя захотеть. Завтрак подождет.